Олег Верещагин - Очищение
– За что ее? – вполне равнодушно спросил Романов.
Старик, сидевший на сохранившейся отмостке ограды, рядом с собой выставивший ведро луговых опят и новенькую кастрюльку, поднял голову, кашлянул и хорошо поставленным голосом сообщил:
– Видите ли, молодой человек… – Он помедлил, рассматривая Романова и ожидая его реакции, – тот молчал. – Это существо до нынешних, несомненно печальных, даже трагических, но многое прояснивших событий занималось тем, что переправляло детей из наших мест за границу по заказам любого сорта. Из детских домов, позже, во время войны, – по линии миссии ООН… Убежать не успело. Пряталось. Долго, как можете посчитать. Позавчера беженцы случайно обнаружили ее в одном из подвалов, опознали, приволокли сюда и, как изволите видеть, расправились с нею своим судом. Она, да еще одна такая была… но ту до войны застрелили. Та была, увы, наша, местная.
– До войны? – Романов спросил это почти просто так, чтобы поддержать разговор.
– Да, до войны… Понимаете ли, она пришла к одной женщине, тоже по этому же вопросу – забирать двух мальчиков, маленьких еще. Те в слезы, мать их, конечно, тоже… Ну, к ним во двор зашел сосед на крики, молодой парень, только что вернулся из армии. Выяснить, в чем дело. Та как о само собой разумеющемся отвечает: забираем детей, им будет лучше в интернате. Парень этот подумал секунду и говорит: вы простите, но мне придется вас убить. Та вроде бы даже не расслышала, переспросила, говорят, даже: то есть как убить? А он ей говорит: очень просто. Вы же отнимаете детей у этой женщины, потому что вам так захотелось. А мне захотелось вас убить. И просто сломал ей шею.
– Ого, – поднял брови Романов. Рассказ его заинтересовал. – А этот… парень – он еще тут?
– Нет… понимаете ли, он тут же забрал и ту женщину, соседку свою, и ее мальчиков – и уехал. Не знаю куда. Надеюсь только, что они живы до сих пор и счастливы, насколько это возможно.
– Вы были учителем? – вдруг спросил Романов.
Старик наклонил голову:
– Сорок пять лет… Среди последней партии детей, которых она отправила за границу, были и мои ученики. Я, правда, в школе уже не работал, пришелся не ко двору… но все-таки учил их несколько лет. Умненькие, очень хорошие ребята… мальчик и три девочки. Их схватили прямо в домах… Вы знаете, я хотел спрятать их, но испугался. Просто испугался.
– А сейчас вам не страшно откровенничать с первым попавшимся? – негромко спросил Романов.
Старик улыбнулся:
– Сейчас уже нет. Не все ли равно, кто вы – бандит, полевой командир, искатель приключений? Кем бы вы ни были – детьми вы не торговали точно. Вижу по вашим глазам.
– Почему вы не уйдете отсюда? – Романов снова посмотрел на некогда бывшее женщиной существо, воздевающее руки к небу, словно бы в жуткой попытке отмолить свои грехи.
– Во Владивосток? – понятливо спросил старик. – Я не дойду. Это первое. Я даже не знаю, что там, за Амуром… к сожалению, я сугубо городской человек, хоть и прожил всю жизнь в полусельской местности… Второе – у меня жена, она больна и почти не выходит из дома, а мы сорок три года прожили вместе, было бы некрасиво ее бросить, не находите? И еще у меня семеро сирот. Я их подобрал, когда устал бояться. Есть совсем малыши. Тут мы кое-как кормимся, а до Владивостока нам не дотянуть.
Молчавший Женька вдруг так же молча положил на кастрюльку непочатую упаковку сухого пайка, подумал, прибавил полную одноразовую зажигалку, две пачки сухарей (уже своей, владивостокской, выделки), бумажную трубочку с фруктовыми конфетами (тоже недавнего производства) – и замотал головой, когда старик начал придвигать ведро.
– Не надо, вы его обидите, – сказал Романов старику. – И вы не очень-то теряйте надежду. Вам не дойти до Владивостока. Но Владивосток и сам может к вам прийти… А где найти вашего мэра? Там? – он указал на здание, но старик, все еще порывавшийся придвинуть ведро и что-то бормотавший смущенно-возмущенно, улыбнулся и покачал головой:
– Нет, что вы. Там живут беженцы, он их туда и заселил еще в прошлом году первых… А Никита Никитович сейчас, наверное, дома. Он там решает все дела. Это – за мэрию налево и там такой тупичок… – Старик всмотрелся в форму Романова: – Послушайте, но все-таки – кто вы?!
Романов не ответил. Он махнул рукой Женьке, и мужчина с мальчиком, ведя в поводу коней, двинулись дальше, ориентируясь на двухэтажное здание. Но почти сразу их снова отвлек странно веселый шум и какая-то кутерьма – люди стягивались в угол площади, даже многие торговцы сворачивали или просто оставляли свои немудрящие лотки и спешили туда.
– Цирк, что ли? – пробормотал Романов. Женька вдруг ловко вскочил на седло, встал на ноги, выпрямился. Вгляделся и, соскочив, удивленно сделал брови: ага! – Цирк? – недоверчиво переспросил Романов. Белосельский с улыбкой кивнул…
Мальчишек было пятеро, девчонок – трое. Всем – лет по двенадцать-пятнадцать. Они разбили две ярких, раскрашенных от руки палатки (большую и поменьше) с яркими многоцветными надписями «СМЕШАРИКИ». Две девчонки и двое мальчишек, одетые в облегающие трико и босиком, разминались, делая несложные гимнастические упражнения. Еще двое мальчишек, забравшись на столбы, натягивали между ними, деловито перебрасываясь какими-то репликами, канат. Третья, самая старшая, девчонка раскладывала на легком переносном столике разные гимнастические принадлежности. Последний мальчишка, в аккуратном костюме, длинноволосый, очень красивый полудевичьей красотой, но с жутким шрамом через весь лоб параллельно бровям, тренькал на гитаре, а как раз когда Романов и Женька подошли ближе, умело подыгрывая себе, запел отлично обработанным и поставленным голосом довольно жутковатую, но в то же время веселую песню:
Две собаки на улице кушают тело бомжа…
Если хочешь спокойно скончаться – живи не спеша…
Этот сильно спешил, не скопил капитала – и вот
Его бренные кости простая дворняга грызет…[16]
Внимание Романова приковало то, что юный певец был совершенно сед. Это казалось даже пикантным, чем-то вроде части имиджа… если бы еще сохранялась в мире такая вещь, как имидж. А это просто была настоящая седина…
Забыв про дела, Романов и Женька прослушали и просмотрели всю почти часовую программу. Женька вообще не сводил глаз с юных циркачей и бурно аплодировал, сильней всех, словно бы компенсируя бешеными хлопками свою немоту. Номера перемежались пением, и, когда старшая девчонка объявила об окончании выступления, Романов решился подойти и заговорить.
Помогло то, что рядом был Женька. Вся юная компания ощетинилась, сбившись в кучу. Смотрели явно враждебно и без страха, и Романов наметанным глазом определил, что как минимум у двоих мальчишек (тех, что на столбы лазили – крепить канат для акробатических трюков… без страховки, они заставляли сердце буквально замирать) под рукой в карманах курток пистолеты. Говорила та девчонка, одна – причем говорила неожиданно вежливо, но смысл ее слов определенно сводился к «иди ты, дядя, отсюда!».
Вот тогда выступил Женька. Энергично. Очень. Начал он с того, что цветным желтым мелком, взятым тут же, из реквизита, написал на побитом асфальте большими буквами: «ДУРА!!!» – и на последнем знаке раскрошил мел.
Почему-то цвет букв придавал надписи особенное ехидство. У Женьки осведомились, не хочет ли он в лоб? Он отмахнулся, достал блокнот. Вокруг него сгрудились. Романов ждал, держа обоих коней в поводу. Головы покачивались. Слышалось бормотание и неясные вскрики. Потом седой мальчишка вдруг повернулся и тихо спросил Романова:
– Это правда?
– Что? – осторожно ответил вопросом Романов.
На него смотрели теперь уже все, даже Женька.
Губы мальчишки дрогнули. Он помолчал, глядя на Романова пристально и горько, – и вдруг сказал, как говорят о прекрасной сказке. С неверием и в то же время с надеждой. Зная, что так – не бывает… и не в силах расстаться с мечтой.
– Что у вас не убивают людей.
«Заплакать бы мне, – тоскливо подумал Романов. – Бросить бы все. Проснуться бы сейчас».
– У нас не убивают людей, – твердо сказал он. – Вы пойдете с нами на обратном пути?
– Да, – сказала девчонка. Так же ясно, как несколько минут назад «посылала» Романова. Только не многословно, а одним словом…
Беда застала юных москвичей из циркового училища на «гастролях» – летней немудрящей подработке на Дальнем Востоке. Руководитель, которому было поручено «контролировать» ребят, сбежал, прихватив с собой все деньги. Вернуться в Центральную Россию самостоятельно четверо мальчишек и две девчонки уже не успели.
Вспоминать о том времени им было тяжело. Никому не нужные, совершенно неприспособленные к жизни, брошенные на краю земли в Николаевске, они едва не попали в рабство к одной из банд – физически крепкие, ловкие дети были нужны на каких-то срочных работах в порту, связанных с разборкой механизмов и работой в тесных пространствах. «Выработавшихся» от бескормицы и побоев ребятишек просто топили с кирпичами на ногах… Спасла их от этой участи местная девчонка, с двумя младшими братьями-близнецами промышлявшая мелким воровством в том же порту, – спасла просто от неожиданной жалости. И тем самым изменила и свою жизнь тоже. Потому что, поразмыслив, все девятеро бежали из города и выбрали скитальческую жизнь – подальше от банд, по небольшим поселкам-селам-деревням, давая нехитрые (но и не такие уж плохие, если честно) цирковые представления и разыгрывая простенькие спектакли-сценки. Принимали их в основном хорошо, хоть иногда и гнали. Приходилось, правда, и голодать подолгу, и болеть огневиком (двое мальчишек-москвичей умерли от него в ноябре), и прятаться от бандитов, и сталкиваться со зверями.
