Алексей Калугин - Мертвоград
Это был кошмар, которому не было конца.
Так казалось захлебывающемуся собственными соплями бедняге.
Конец наступил в тот момент, когда его голова взорвалась, подобно праздничному фейерверку, разметав по сторонам кровавые ошметки.
И это было словно кусочек счастья.
Во всяком случае, так показалось в последний миг несчастному, избавившемуся наконец-то от страданий.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Тем временем его коллега мирно, ни о чем не подозревая, пил чай на кухне. С женщиной, которую он должен был задержать и доставить в оперативный штаб, расположенный в особом отделении одиннадцатой больницы. К чаю было подано шоколадное печенье, пирожные с заварным кремом, вафельные трубочки и конфеты с суфле. Они пили чай, ели сладости и мило разговаривали. О том о сем. О капусте, о королях. Или, к примеру, увлеченно обсуждали фильм «Касабланка». Она оказалась горячей поклонницей Хэмфри Богарта, а он – не менее жгучим почитателем таланта Ингрид Бергман. И ему не было никакого дела до того, что происходило в это время на лестнице.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
А на лестнице тем временем сгущалось напряжение.
– Они не вернутся, – сказал один из оставшихся на лестнице оперативников, имея в виду тех, кто вошел в квартиру.
– Нужно уходить, – сказал другой.
– Может быть, заглянуть? – кивнул на дверь третий. – Ну, в смысле, посмотреть, как там?..
– Лучше – не стоит, – уверенно сказал четвертый.
– Почему?
– Мы не знаем, что там. И нам не полагается это знать.
– У нас не было приказа входить в квартиру.
– Нужно уходить, – повторил второй.
Ему никто не ответил. Но, в принципе, все были с ним согласны.
Они говорили странные вещи. И мысли в головы им приходили тоже странные. Но в данный момент это почему-то казалось им нормальным. Как будто все так и должно было быть. Именно так, а не иначе. Почему? Это сложный вопрос. Задумываться над ним сейчас не хотелось. В голове у каждого и без того было полно странных мыслей. Первый думал о сэндвиче с двумя говяжьими котлетами, сыром, репчатым луком и помидорами, который он не так давно отведал в открывшейся неподалеку от его дома забегаловке. Ему не давала покоя мысль о том, что этот сэндвич – самое вкусное из всего, что он когда-либо пробовал. Это было странно и глупо одновременно, он вообще не был любителем фастфуда, но он ничего не мог с собой поделать. Он страшно хотел этот самый сэндвич! Прямо сейчас! Именно поэтому он и считал, что нужно уходить. Второй вспоминал сон, приснившийся прошлой ночью. И никак не мог его вспомнить. Это беспокоило его как больной зуб. Он должен был непременно вспомнить этот сон и записать его в особый журнал. Так велел ему психоаналитик, к которому он ходил каждую среду в восемнадцать сорок пять. Третий вдруг понял, что он может сочинять стихи. Никогда прежде он этим не занимался, а смотри-ка, оказывается – зря! Он слагал вирши так же легко, как дышал. Даже не замечая этого. Все, что он видел вокруг, что думал и что чувствовал, само собой укладывалось в рифмованные строчки. Похожие на ровные, аккуратные столбики таблицы умножения. Его беспокоила лишь мысль о том, сможет ли он теперь говорить прозой. Четвертый вдруг всерьез озаботился проблемой глобального потепления. Это ж не проблема, а черт знает что, если как следует задуматься! Все, что ему было известно о глобальном потеплении, прямо здесь и сейчас, на лестнице, сложилось в почти законченную картину. Отдельных мелких фрагментиков еще не хватало, но в целом все было предельно ясно. Никакой проблемы глобального потепления не существовало и в помине! Был глобальный сговор крупных межконтинентальных корпораций! Цель его оставалась пока что неясна, но средством достижения служило именно глобальное потепление! Вернее, даже не само по себе глобальное потепление – его-то, как мы выяснили, на самом деле не было, – а та шумиха, что была поднята вокруг этой лжепроблемы средствами массовой информации, государственными чиновниками и продажными учеными. Это была гигантская ложь, направленная на удовлетворение своекорыстных корпоративных интересов, которую необходимо было немедленно, не теряя ни секунды, разоблачить! Таким образом, как мы видим, мысли у всех были разные. Объединяло их то, что теперь каждый из оставшихся на лестнице оперативников был уверен в том, что он лишь попусту теряет здесь время, тогда как у него есть другие абсолютно неотложные дела.
Нужно было уходить.
Об этом думал каждый. Но что-то еще вынуждало их оставаться на месте. Быть может, это были какие-то мемы, намертво вколоченные в подсознании, как старые, ржавые гвозди. Такие если и выдирать, так вместе с мясом. Хотя, может быть, все было гораздо проще. Каждый хотел, чтобы кто-то другой первым повернулся спиной к двери нехорошей квартиры.
А в то время, пока они ждали, ужас поднимался вверх по лестнице. Ступень за ступенью. Один лестничный пролет за другим. Ужас незримый и безымянный. Выбравшийся из самых запредельных глубин. Никто не знал, какими меммутациями было порождено это отвратительное чудовище. Никто даже не догадывался о его существовании. Однако ж оно уже было здесь. Оно медленно взбиралось вверх по лестнице. Чтобы сделать то, зачем его позвали, и снова исчезнуть. Кануть в небытие. До следующего раза.
Первым почувствовал его присутствие оперативник, стоявший на лестнице, ведущей вниз. Он оглянулся и замер, скованный замогильным ужасом. Он не увидел ничего. Но то, что он вообразил, оказалось во сто крат страшнее того, что могло бы предстать перед ним в зримой форме. А тварь протянула огромную лапищу со скрюченными, как будто даже неспособными распрямиться до конца, когтистыми пальцами, возложила длань сию на голову человека и раздавила ее, выжала, будто лимон. Гримаса невообразимого ужаса застыла на лице умершего.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Второй жертвой адской твари стал оперативник, находившийся возле дверей лифта. Так же как и первый, он не издал ни звука – леденящий страх сдавил ему горло. Упав на колени, он еще попытался подняться. Но попытка эта была такой же тщетной, как бегство курицы с отрубленной головой.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Двое пока еще остававшихся в живых кинулись бежать вверх по лестнице. Один из них даже попытался выхватить пистолет из кобуры. Но рукоятка обожгла ему руки, и бесполезным куском металла оружие упало на лестницу.
Ужас, не торопясь, следовал за ними. Он знал, что им не уйти. Что рано или поздно они станут его добычей. Как и все остальные.
Тварь настигла третьего на лестничной площадке седьмого этажа. Человек вдруг почувствовал, что нет смысла бежать. И остановился. Сделал шаг назад. Прижался спиной к обитой дерматином двери. Наверное, можно было нажать на дверной звонок. Или лучше начать колотить в дверь кулаками – так куда драматичнее. И, быть может, ему даже открыли бы дверь. Но это не стало бы для него спасением. Ничто уже не могло избавить его от холодного, вязкого, смердящего смертью ужаса. Потому что ад был повсюду.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Четвертый добежал до самого верха. Но дверь на чердак оказалась закрыта железной решеткой с навесным замком. Он метнулся из стороны в сторону, сбежал вниз на один лестничный пролет и запрыгнул на подоконник. А тварь вдруг остановилась. Ей будто стало интересно, что собирается предпринять человек, загнанный страхом не в угол даже, а на грязный подоконник с воткнутыми по углам окурками. Девятый этаж – ни малейшего шанса выжить. И тем не менее человек имел возможность сделать выбор. Он мог убить себя сам. А мог дождаться, когда ужас сделает это.
Человек приложил ладонь к оконному стеклу.
Тварь снизу потянулась к нему.
Лицо человека исказилось от страха. Если бы Медуза горгона существовала в реальности, то лица ее окаменевших жертв были бы точно такими.
Человек с размаха ударил локтем в стекло. Осколки полетели вниз. И прежде чем они разбились об асфальт, человек сделал шаг в пустоту.
«I’am a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Ужас, не имеющий ни имени, ни зримого воплощения, остался доволен проделанной работой. Все случилось именно так, как и должно было.
«I’m a fool and you are fool – Both we holy cretins!»
Тем временем в нехорошей квартире на четвертом этаже продолжалось безумное чаепитие.
И когда хозяйка встала и сказала, что ей нужно ненадолго отойти, оперативник не стал возражать. Он лишь спросил, разворачивая конфету:
– А как вам Тарантино?
– Эпигон, лишенный чувства меры, – обернувшись на ходу, бросила через плечо хозяйка.
– Скрупулезно подмечено! – довольно щелкнул пальцами оперативник.
И сунул конфету в рот. Затем – еще одну. Кусок шоколада. Пирожное. Следующую конфету. Вафельную трубочку. Он заталкивал еду в рот обеими руками, не успевая жевать. Глотал, давясь, отрыгивал и снова забивал в глотку. Пирожные, печенье, конфеты – все, что было на столе. До тех пор, пока не начал задыхаться. Вены на шее у него надулись, глаза выкатились, лицо посинело. Из углов рта потекла густая слюна, перемешанная с жидким шоколадом. Человек страшно захрипел. Тело его судорожно содрогнулось. Пальцы вцепились в край стола. Голова упала в тарелку, лбом раздавив эклер. Чуть желтоватый заварной крем гнойно брызнул в стороны.
