Алексей Калугин - Мертвоград
Я – есть!
Смотрите на меня!
Здравствуй, мир!..
Впрочем, последнее – уже явный перебор. Заявление, хотя бы самую малость тянущее на философское осмысление действительности, было уже не по зубам нынешним маргиналам. И могло вызвать разве что вялое недоумение. Здравствуй, мир? Какой еще мир? При чем тут мир? Мы ждем пришествия Ктулху!
Вот Ктулху – это им понятно! Ктулху – это по-нашему! Ктулху, Put In и Бетельгейзе – ирландское рагу под любимым домашним соусом Аль-Яд аль-Ямма.
При всей своей убогости и безнадежной вторичности такие откровенно любительские работы, подобно древним окаменелостям, хранили в себе отпечатки личной жизни их создателя. Нужно было только научиться читать эти порой едва различимые следы. Которые могли завести в такие дебри, куда лучше бы и не заходить. Без компаса, провианта и ружья.
Старший оперативной группы понял, что допустил ошибку, когда услышал негромкое, монотонно повторяющееся звяканье, доносящееся из соседней комнаты. Как будто кто-то постукивал металлическим стерженьком по подвешенной на веревочке маленькой медной тарелочке. В этих звуках уже явственно различалось мемпослание. Но он не мог понять, какое именно? В чем его смысл?..
Это было все равно что сидеть в одной клетке со спящим тигром и ждать, когда зверь проснется. Звать на помощь – разбудишь зверя. Сидеть тихо на месте, не двигаться – так рано или поздно он все равно проснется.
Старший опергруппы почувствовал зуд между лопаток и сухость в горле. Это было странное, нетипичное для него состояние. Страх, растопленный в растерянности, умноженный ощущением полнейшей беспомощности и отшлифованный до зеркального блеска чувством безнадежности. Прежде с ним такое случалось всего раз. Было это много лет назад. И он предпочитал никогда не вспоминать о том случае, оставшемся, тем не менее, в памяти темным, марким пятном. Он не знал, что делать. А что, собственно, следует предпринять, если ты последний человек на Земле? Не в иносказательном, а в самом прямом, убийственно конкретном смысле. Последний! Погрязший в отчаянии и безнадеге.
Невольно лицо его сморщивалось, сминалось, будто носовой платок. Слезы начинали щипать глаза. Но для того, чтобы утереть их, нужно было снять очки и перчатки. Ему было плевать на человечество – он чувствовал жгучую, рвущую в клочья душу и жалость к самому себе. Человечество получило по заслугам. Но он-то здесь при чем? Он ведь ни в чем не виноват!..
Звуки текли неторопливой, тонкой струйкой, втекали в щелку между дверью и косяком, скользили по полу, вползали вверх по рулю стоявшего возле пианино колесами вверх велосипеда, закручивались меж колесных спиц, изгибаясь знаком интеграла, перебрасывали крючок на люстру, под которой стоял оперативник, и свешивались вниз петлей, грозящей обернуться вокруг его шеи. Оперативник глянул на петлю и чуть заметно усмехнулся. Что ж, возможно, это было самое правильное решение.
Он уже потянулся рукой к петле, когда к монотонному звону, доносящемуся из соседней комнаты, добавилось меланхоличное, заунывное пение. Негромкое, больше похожее на завывание. На бесконечное вращение бесконечной спирали. Уходящей в глубину ночной тьмы и уводящей за собой в безвестность. А к голосу начал примешиваться странный, чуть сладковатый и отдающий легким дымком, дурманящий и будоражащий память аромат благовоний. Это было как воспоминание о том, чего еще не было. Но что непременно случится.
Человек, прежде считавший себя старшим опергруппы, попытался вспомнить, кто он такой. Что он здесь делает? Где он? И как, в конце концов, здесь оказался?
Ему определенно что-то мешало…
А, ну конечно!
Он медленно, палец за пальцем, сдернул с рук перчатки и кинул их на крышку пианино. Затем снял темные очки и положил их рядом. Вытащил из ноздрей фильтры. Странно, но после этой процедуры аромат благовоний, который он ощущал, не сделался сильнее, насыщеннее и ярче. Притом что запах вообще не мог проникнуть сквозь специально разработанный в лаборатории Гильдии фильтр…
Будто яркая молния пронзила его разум, на миг осветив все то, что было скрыто завесой дурмана.
Гильдия чистильщиков!
Он работал на Гильдию чистильщиков!
Он пришел сюда, чтобы сразиться с врагами Гильдии!
И, жесть твою, им, этим гнойным, ублюдочным тварям, почти удалось его провести!
Запах, который он ощущал, не стал сильнее после того, как он вынул фильтры, потому что его не существовало! Это была всего лишь игра воображения, подстегнутого внезапной и, следует признать, весьма и весьма изощренной мематакой!
Ну что ж, теперь он понимал, что происходит. А значит, готов был противостоять врагу.
Легко!
Оперативник отогнул лацкан пиджака и прижал подушечку большого пальца к круглой, похожей на значок металлической бляшке. Выгравированный на бляшке символ Гильдии чистильщика будто прикипел к коже. Оперативнику не надо было даже смотреть на него – знак раскаленным тавром тут же вспыхнул в мозгу. С точностью до последнего завитка.
О да!
Он будто видел его перед собой! Горящий символ, олицетворяющий собой все надежды человечества! Знак, созданный величайшими мастерами мемевтики. Знак, перед которым пасует любое зло. Знак, разрывающий связь между прошлым и будущим и связывающий в узел настоящее. Знак, вытравляющий все сомнения и снимающий все вопросы. В том числе и классический контркультурный мем: «Быть или не быть?»
Знак!
Ведущий за собой!
Знак!
Который видишь, но не знаешь, что на нем изображено!
Знак!
Оперативник выдернул пистолет из спрятанной под мышкой кобуры и дернул затвор. Подняв пистолет к плечу, он кончиками пальцев свободной руки зацепил край двери и медленно потянул на себя.
Он не знал, что ждет его за дверью. Но, в общем, ему было все равно. Его пытались уничтожить – не вышло. Теперь его ход. Он готов был убить. Или сам умереть. В общем, ему было все равно. Теперь уже – все равно.
Знак Гильдии, используемый как мемсимвол, выполнял всего одну, но очень важную задачу. Знак срывал все стоп-сигналы, что имелись в подсознании любого человека, и при этом наглухо закупоривал все клапаны безопасности. Человек превращался в эмоциональную бомбу, готовую взорваться в любую секунду. Однако этого не происходило, потому что никакие внешние раздражители на него уже не действовали – невозможно еще что-то влить в бочку, и без того уже наполненную под завязку.
Старший опергруппы никогда прежде не видел крутящихся дервишей. Но сразу понял, что человек в странной одежде, кружащийся на одном месте, рядом с телевизором, точно под люстрой, – это он и есть. Крутящийся дервиш. Ну а кто еще это мог быть, если не он? Другой вопрос: что делал крутящийся дервиш в московской квартире? Которую к тому же старший сам недавно проверил и убедился, что посторонних в ней нет.
Не обращая внимания на человека с пистолетом, дервиш выделывал одно фуэте за другим, да так ловко, что позавидовала бы профессиональная балерина. Правда, осанка у него была несколько не та. Дервиш кружился, чуть согнувшись в поясе, и казалось, что его заносит то в одну сторону, то в другую. На голове у дервиша была темно-малиновая шапка без полей и козырька, с высокой, плоской тульей. Полы его серого халата разлетались в стороны, образуя вокруг странного танцора живое, колышущееся кольцо. Под халатом у него были фиолетовые шаровары. А на ногах – красные узконосые шлепанцы. В общем, все, как и полагается дервишу. Вот только лица его оперативник разглядеть не мог. Когда дервиш поворачивался к нему лицом, он видел лишь неопределенное, смазанное пятно. Как будто лицо дервиша было залеплено шматком сырого теста. Кружась, дервиш мычал что-то протяжное и безостановочное. И время от времени ударял тоненькой металлической палочкой, которую держал в руке, по маленькой медной тарелочке, висевшей на кожаном шнурке, в петлю которого был продет палец другой руки дервиша.
В какой-то момент оперативнику почудилось, что это он кружится на одном месте в бесконечном мистическом танце. Он кружится и бьет в странный колоколец. Он кружится и ждет откровения. Он кружится и забывает обо всем. Он кружится…
Кружится…
Ему быстро удалось взять себя в руки. Сияющий знак Гильдии выжег из его мозга все, чему там было не место. Может быть, и еще что-то ненароком задело, однако сейчас это не имело значения.
Старший опергруппы направил ствол пистолета на крутящегося дервиша:
– Именем Гильдии чистильщиков! Вы арестованы!
Слова, которые еще никогда прежде ему не приходилось произносить, прозвучали не в меру пафосно. Но сам он этого не заметил. А дервишу, похоже, было все равно. Дервиш продолжал свой бесконечный танец.
Спираль сворачивалась все туже, туже, туже, грозя обратиться в точку.
Из-под быстро переступающих ног дервиша потекли струйки серого, легкого, полупрозрачного дыма. Дым стелился по полу, но то и дело из него вырастали тонкие, тянущиеся вверх протуберанцы с небольшими округлыми утолщениями, похожими на нераспустившиеся бутоны пионов. Поначалу оперативник не мог понять, что ему это напоминает. Но вдруг сообразил – точно так выглядит снятый в рапиде всплеск от упавшей на поверхность воды капли. Зрелище было красивое, но совершено неуместное. Особенно на фоне все еще горевшего перед внутренним взором оперативника знака Гильдии.
