Роман Глушков - Эксперт по уничтожению
– Не буду лукавить: скорее всего, нет, – произнес Гавриил.
– Почему же? – удивился Президент. – Могу вам обещать, что в случае успеха операции ваше… секретное общество будет признано легальным и все вы станете полноправными гражданами России. Почетными гражданами!
– А зачем нам это? – снисходительно улыбнулся смотритель. – Нет, конечно, спасибо за честь, но я тысячелетиями жил обыкновенным человеком с минимумом потребностей и был счастлив. У меня есть имя – Гавриил, так я и хотел бы именоваться, безо всяких приставок и званий. И любой из моего окружения согласится со мной, так что покорнейше прошу меня извинить. Просто дайте нам жить, как раньше, другого не прошу… Хотя нет, одна просьба все-таки имеется: будьте впредь более осмотрительны в выборе друзей.
– Насчет этого могу поклясться вам на Конституции! – заверил Гавриила Президент и дружески козырнул ему на прощание. Смотритель отсалютовал главе государства таким же жестом, хотя ни в каком звании и ни в одной армии сроду не числился.
Через мгновение на месте, где только что стоял Глава Совета смотрителей, образовалась пустота, и лишь отпечатывающиеся словно сами по себе следы на снегу да легкие завихрения снежинок вокруг ставшей невидимой смотрительской фигуры говорили Президенту о том, что Гавриил – вовсе не мифический архангел, а реально существующий человек. Но человек, при общении с которым невольно начинаешь верить в самые невероятные сказки.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ЖЕСТОКАЯ МУЗА ИСКУССТВА ВОЙНЫ
Удар грядущего дня готов принять я стоя.
Военная песня индейцев племени оджибвеЗима вошла в Староболотинск, словно Наполеон в сожженную Москву. И если раньше ей не радовались лишь работники коммунальных служб да водители, то в этом году прихода зимы не желал никто, даже дети. Седовласая старуха-зима бродила по пустым улицам, заходила в распахнутые двери и окна, в явном раздражении разбрасывала по промерзлым комнатам снег и брела дальше, обиженно воя в обесточенных проводах ледяным ветром. Холодной зиме не нравился такой холодный прием, и она недоумевала, почему в этом городе ее встречают столь недружелюбно. Откуда ей, заезжей гостье, было знать, что нынешним своим визитом она невольно помогает не горожанам, а тем, кто выгнал их из домов в темные подземелья. Впрочем, зиме было на это наплевать – ее-то ведь никто ниоткуда не выселял да и не мог выселить в принципе.
Несмотря на равнодушный прием, зима все равно обещала остаться в Староболотинске как обычно – до прихода сменщицы-весны. И, словно решив выказать свое недовольство нынешней негостеприимностью горожан, взялась за самоуправство: то вываливала на вымерший город горы снега, то стегала его хлесткими плетями буранов, то терзала невероятными даже для Сибири морозами…
Разбившиеся по общинам выжившие люди взирали на беспредел зимы с усталым равнодушием, укутывались потеплее и отсиживались в глубоких подземных убежищах. Редкие отчаянные смельчаки в грязно-белых маскхалатах выбирались на поверхность, и то лишь по самым неотложным делам, к которым относилась прежде всего добыча медикаментов и горючего для примусов – дровами и углем предпочитали не пользоваться, дабы дым не навел на убежища врага. Запасы провианта, согласно строгому распоряжению старших общин, были произведены еще осенью: и их количества должно было хватить до весны, такой далекой и нереальной…
Люди уже не ждали ничего – ни помощи, ни чуда. Постоянное пребывание в холодных подземельях, ежедневно наблюдаемая смерть и отсутствие надежд на то, что когда-нибудь вернется прежняя, человеческая жизнь, постепенно разучили плакать даже детей. Не слышно было ни разговоров, ни бесед, поскольку все они так или иначе затрагивали прошлое, а зачем лишний раз его ворошить, если будущее теперь не существовало и в мечтах?
Поэтому, когда однажды, в очередной ничем не примечательный день (ночь? вечер? утро?) в убежище Четвертой общины пришли какие-то люди (миротворцы? рефлезианцы?) и приказали общинникам встать, собрать самое необходимое и куда-то идти (на смерть? на свободу?), те не воспротивились, просто поднялись, взяли на руки обессиленных детей и безропотно зашагали наружу.
Мефодий стоял у выхода из подземного гаража и вглядывался в лицо каждого, кто проходил мимо него. Как только очередная группа людей оказывалась на улице, ее тут же накрывал «скользким колпаком» один из смотрителей и вел по направлению к Институту ядерной физики – месту расквартирования Третьей общины. Путь предстоял недолгий – всего пару кварталов, – но за эти пару кварталов с вышедшими на поверхность людьми могло случиться все, что угодно. И хоть вокруг были выставлены группы наблюдения, огромный риск эвакуации Четвертой общины от этого не ослабевал.
– Их здесь нет, – сказала Кимберли, выйдя из гаража и остановившись рядом с Мефодием. – Я проверила.
– Да, я уже понял, но… – пробормотал Мефодий, не сводя глаз с пожилой пары, бредущей мимо и трогательно поддерживающей друг друга под руки. – Подумал, столько времени прошло, вдруг с первого взгляда не признаю…
– Пойдем, – Кимберли настойчиво потянула его за локоть. – Может, твоего брата и его жены вообще в тот день в городе не было, может, они где-нибудь на Тенерифе загорали.
– Все может быть, – угрюмо согласился Мефодий, следуя за подругой. – Кирилл раньше любил по осени на Канары махнуть…
Эвакуация прерывалась четыре раза: трижды наблюдателями были замечены Сатиры, а в последний раз – маячивший в небе высший юпитерианец. При поступлении сигнала об опасности находящаяся в пути группа людей незамедлительно скрывалась в близлежащих подъездах, специально перед операцией проверенных и подготовленных для подобных случаев по всей протяженности маршрута. Единственное, что могло выдать людей, так это отпечатки ног на снегу, но свирепствующий сегодня буран успевал заметать следы начисто.
Некогда один из крупнейших научных объектов города, ныне Институт ядерной физики напоминал таковой весьма отдаленно. И пусть разграблен он был лишь поверхностно – ибо чем жизненно необходимым можно поживиться в обители высоколобых ядерщиков? – при входе в институт создавалось впечатление, что посетитель попал в заколдованное спящее королевство, причем спящее уже достаточно долго. Унылые серые стены, в мирное время обязанные настраивать персонал на рабочий лад, теперь вгоняли в такую же серую тоску и невольно вызывали суицидальные мысли.
Старшим Третьей общины являлся майор вневедомственной охраны Неряхин, ранее возглавлявший подразделение, отвечавшее за сохранность в институте радиоактивных материалов. Несколько килограммов плутония, радия, стронция и урана все еще находились на подотчете Неряхина. Подобно Мотылькову, он тоже не считал себя освобожденным от должности и потому как зеницу ока берег драгоценные свинцовые контейнеры.
Поначалу Неряхин воспротивился слиянию Третьей и Четвертой общин – и без того в институтских подвалах было довольно тесно, – но, когда узнал, что слияние осуществляется из-за попытки ликвидации блокады, сразу же прекратил пререкания. Впрочем, пререкаться он прекратил бы в любом случае, поскольку с недавних пор смотритель Гавриил начинал беседу с каждым землекопом со снятия юпитерианской блокировки.
Четвертая община благополучно влилась в состав Третьей, после чего по своей численности они вплотную приблизились к Первой. Однако мотыльковцы, уже принявшие в свои ряды несколько мелких общин, также продолжали пополнение и готовились вот-вот приютить у себя в бомбоубежище членов Второй, тоже очень крупной общины.
Мефодий лично исследовал все закоулки Института ядерной физики и его подземных лабораторий, куда в доблокадную пору мог пробиться разве что опробованным в Ницце способом. Захламленные коридоры, бывшие некогда стерильными, словно больничная операционная; расположившиеся на грубо сколоченных лежанках и прямо на холодном кафеле люди; непрекращающийся кашель, стоны и невнятное бормотание спящих…
Ни Кирилла, ни Раисы не оказалось и здесь. На все расспросы изможденные люди отвечали лишь равнодушными взглядами, редко кто добавлял при этом «не видел» или «не знаю». Чувствуя, что результата он не добьется, Мефодий прекратил надоедать унылым общинникам, которых, похоже, ничего в этой жизни больше не волновало.
Покидая убежище объединенных общин, акселерат постарался разогнать свои мрачные думы мыслями о предстоящих в скором времени заботах. Не то чтобы, зацикливаясь на них, можно было поднять себе настроение, но волнение об общих, а не о личных интересах все-таки мобилизовало и не давало перед началом грядущих событий непростительно размякнуть.
Уход Президента никак не сказался на общине Мотылькова. Его бойцы лишних вопросов не задавали, а всем остальным было попросту наплевать, как было бы им, наверное, наплевать, если бы вдруг на поверхности вместо зимы наступило лето. Дабы поднять упавший дух сограждан, сразу же после ухода Президента Мотыльков во всеуслышание заявил, что глава государства был ценой неимоверных усилий переправлен через блокадную линию и обязался в скором времени разрешить насущную проблему человечества в целом и Староболотинска в частности.
