Шимун Врочек - Питер
Глава 15
Техноложка
На последнем берегу. Волна смывает песок, убегает в пене. С легким плеском снова набегает. В песке, наполовину закопанная, торчит противогазная маска с хоботом, уходящим в песок. Из слоя песка, если подойти ближе, видно край капюшона, стянутого вокруг маски. Коричневая резина. Круглые окуляры. За ними — чернота.
Если заглянуть — там виден пустой берег и серое облачное небо.
Радиоактивное небо после ядерной войны. В круглых окулярах сменяются день и ночь (они не очень отличаются друг от друга), набегает волна, еще набегает волна, уходит, а маска остается. Это была надежда. Человек пытался выжить.
Он вышел на берег в защитном обрезиненном плаще, в защитных обрезиненных чулках на ноги, с капюшоном, плотно затянутым шнурком вокруг противогазной маски. Набегает волна.
Теперь он здесь, торчит из воды. Вокруг смеются дни и годы. Мертвый противогаз смотрит на это и молчит. Смерть все равно нас настигнет, рано или поздно.
Как умирал этот человек, Федор не хотел знать. Он вынул короткую лопатку, опустился на колени рядом. Набежала волна, овеяла холодом. Крик чайки — режущий, пронзительный. Не чайки. А нынешних хозяев мира.
Федор втыкает лопатку в песок за головой противогаза. Руками в резиновых двупалых перчатках берется за маску — там, где примерно должны быть уши. С усилием погружает пальцы в песок. Давай, старик. Песок мокрый и плотный, когда он жмет, песок белеет, точно он отжимает из него воду.
— Здравствуй, солдат, — говорит Федор.
Голос в плеске и шорохе волн звучит инопланетно, словно этот голос уже из другого мира. Так, в общем-то, и есть.
Люди больше не хозяева здесь.
Впрочем, это не вопрос. Старик поднимает голову, смотрит, щурясь, на море. Морщащаяся серая гладь. Там вдали, у самого горизонта, полоса тумана розовеет. Старик качает головой, щурится. На нем респиратор, он дышит сквозь него, уже не обращая внимания. Иногда старик вообще не помнит, когда он ходил без него. Только дома. Внутри.
Солнце медленно встает. Легкий ветер развевает волосы старика. Раньше такой ветер означал смерть — сразу после войны, такой ветер нес рентгены в час и радиоактивную пыль. Теперь он несет свежесть нового мира.
Ничто никогда не заканчивается. Солнце выползает медленно и плавно, как распускающийся на горизонте атомный гриб в замедленной съемке. Сейчас закаты уже не те — а сразу после войны они были очуменно красивые — из-за сажи и пыли, выброшенных в атмосферу взрывами.
Старик качает головой, смотрит. Глазам уже больно, но он терпит. Когда солнце заливает горизонт кровью, омывает руки в морской воде, старик опускает взгляд. Набегает волна. Руки его наполовину в песке, он нажимает… Еще и мягко, не торопясь, еще. Песок отжимается, белеет, снова наполняется водой. Старик сгибает пальцы — они нащупывают что-то твердое… что-то резиновое. Наконец-то. Старик выдыхает и начинает тянуть.
Но его сил не хватает. Противогаз вылезает из песка совсем на чуть-чуть, на сантиметр, быть может. Дальше не идет. Придется копать.
Кто ты был? — думает старик. Что мне написать на твоей могиле?
Старик надеется, что там, под слоем песка и под обрезиненным плащом, есть документы. Может быть, письма. Письма было бы хорошо.
Но это вряд ли. В последние годы перед войной люди редко писали письма — по крайней мере, бумажные. Он тоже.
Когда ты знаешь, что не умрешь, можно обойтись электронной запиской. «Скоро буду. Ф». Старик усмехается под маской — если бы мог, он бы плакал. Сожаление — самое страшное наказание. Если бы мог, он бы написал что-то другое. Глупое чувство. Что бы изменилось, если бы он написал «Люблю тебя очень. Поцелуй Андрюшку». Что бы изменилось, если бы она прочитала это прежде чем бомбы начали падать на город?
Ирония судьбы. Выжить из-за того, что остался запертым в активной зоне реактора! Кому такое приснится? Был такой фильм, очень популярный. Старик берет лопатку и примеряется. Вот сюда.
Набегает волна.
Хватит думать о глупостях. У тебя работа. Старик поднимает лопатку и целится. Если бы я мог видеть ее лицо, когда она бы получила мое сообщение. Если бы я мог. Или… старик вдруг останавливается, пораженный странной мыслью. Может быть, если бы она получила сообщение «Люблю тебя очень», она бы испугалась? Женщины вообще чувствительней мужчин. Он почти видел, как меняется ее лицо, она стоит на кухне, в цветастом фартуке — как тень наползает на ее лицо. И это тень атомного гриба.
Старик вздрагивает.
Нет, лучшее, что он мог сделать в тот момент, это послать «Скоро буду. Ф». Все как обычно. Надеюсь, она даже не узнала, что все кончилось.
И вот все кончилось. Она и сын мертвы, а он здесь, выкапывает из песка трупы.
Он вогнал лопатку в песок до черенка, двинул, чтобы сдвинуть слой мокрого песка, с трудом поднял. Откинул в сторону мокрый расплывающийся кирпич. Шмяк. Вода капает с лопатки, когда он примеряется и втыкает лопату в следующий раз.
Плевое дело, да? Он копает и бросает, доводя себя привычно до автоматизма — как он довел до автоматизма обслуживание реактора. Куча песка размывается набегающими волнами. В яме вокруг головы противогазника бурлит вода, размывает четкий контур, вырезанный в песке лопаткой. Противогаз смотрит на старика круглыми окулярами.
Скоро, парень. Потерпи.
Противогазник терпит. В круглых окулярах не отражается ничего. Молодец. Хороший мальчик. Лопата снова втыкается в песок. Это четкий, входящий звук — как звук пришедшей почты. Или удаленной? Старик не помнит. Но что-то, связанное с электронными сообщениями.
Если бы я мог, я бы писал тогда на бумаге.
И она бы писала мне.
Старик закрывает глаза и видит перед собой холодильник, стоящий в кухне — старый, жена все уговаривала купить другой, а он сопротивлялся, он вообще не любил что-либо менять в своей жизни. Иногда ночью холодильник вдруг начинал трястись и стучать, как садящийся на посадочную полосу самолет. Но даже это он терпел. Старик видит перед собой этот холодильник с наклеенными листочками — на магнитах. Родос, Крит, и почему-то Улыбающаяся Слива. Словно даже там они успели побывать.
Еще он видит детский рисунок.
Но об этом лучше вообще не думать. Не надо.
Старик работает. Песок перед ним окрашивается розовым, красным… Старик думает, что, возможно, озонового слоя на Земле больше нет, поэтому вокруг такая растительность. Если старик поднимет голову (он бросает очередную порцию песка), то увидит мертвый высохший лес. Черные стволы, корявые мертвые ветки. Часть деревьев уже упала, но практически ни одно не гниет. Странно, да.
Ничего странного.
Будь я биологом, написал бы целую диссертацию об этом, думает старик. Целый вагон диссертаций. Старик продолжает откапывать противогазника. Зачем он вышел на берег, интересно? Встретить свой последний рассвет? Да какие там к черту рассветы — после ядерной-то войны. Солнца не было месяц или больше. Вообще не было. Холод лютый. Ветер на море был настолько силен, что срывало деревья. Целые ураганы.
Но потом вместо ядерной зимы мы получили непонятно что.
То есть, кто выжил — тот и получил.
Берег уже кроваво-красный. Старик останавливается передохнуть. Спину ломит, словно в поясницу вставили металлическую трубу. Ничего.
Целые ураганы. А потом пришла зима.
И неважно, что было лето. Он вышел тогда из закрытой зоны реактора — посмотреть, что дальше. А мог и остаться там. Когда прозвучала тревога, реакторные отсеки начали самоблокироваться. Всегда существует вероятность, что с персоналом что-то случится, и реактор, выработав воду для охлаждения, начнет расплавляться. Поэтому автоматика. Автоматика закрыла его в активной зоне, прямо в зале над реакторной решеткой. Смешно. Противоатомная защита, что служила для блокирования излучения из реактора, заблокировала излучение и в реактор.
Ирония судьбы. «Какая гадость эта ваша заливная рыба».
Старик заканчивает работу. Противогазник лежит перед ним в коричневом защитном плаще — армейском, кажется. Ноги его в обрезиненных чулках. Окуляры невозмутимы. Руки вытянуты. Он мертв уже больше двадцати лет. Ха-ха. «Тепленькая пошла».
Теперь его нужно похоронить.
Старик втыкает лопатку в песок и берется за плащ мертвеца прорезиненными перчатками. И раз!
Пошли родной. Мы найдем тебе хорошее место.
* * *— Диспозиция такая. Мне нужно попасть на поверхность. И не просто наверх — а добраться до Ленинградской атомной электростанции. И вернуться. — Иван помолчал. — Обязательно вернуться. Ты можешь мне помочь?
Мандела помедлил.
— Можно начистоту?
— Да.
— По-моему, вы конченые психи.
«Ты уже мертв. То, что ты сейчас видишь — кислородная смерть мозга».
— Вполне может быть, — сказал Иван. — Так что насчет моего вопроса?
