Роман Злотников - Генерал-адмирал. На переломе веков
Ну так вот, после первого съезда у людей продолжилась их обычная жизнь. А вот после второго началась революционная борьба. И знаете почему? Да финансирование у людей появилось! Первый-то съезд состоялся в Минске, люди собрались поговорить о жизни в своей собственной стране и о том, как ее улучшить на основе самой передовой марксистской теории. А вот второй… Началось все в Брюсселе. Но то, о чем говорили р-р-революционеры в столице Бельгии, — не понравилось даже бельгийцам. Нет, арестовывать никто никого не стал, но покинуть страну ребят попросили. И куда ж это отправились наши радеющие о народном благе? А угадайте с трех раз. Куда у нас всякая сволочь бежит, всякие там Березовские, Гусинские и иже с ними? Правильно. В Лондон. И вот там-то и родилась наша передовая и могучая РСДРП — ВКП(б) — КПСС. Нет, никакими английскими агентами они там сразу не стали. Ну, не все, во всяком случае. Но англичанам этого и не надо было. Им и так очень понравилось, что эти ребята говорили. Ну подумайте. Вот есть некая организация, которая ставит своей целью разрушение государства путем смены государственного строя. Ну какие им еще задания надо давать?!! Просто профинансировать их и помочь добиться их же собственной цели. Добьются — отлично! Того и хотелось! Причем без всякой войны и всего лишь за тысячную, а то и миллионную часть тех средств, в которые обойдется война. А нет — так и ладно! Чай не свои люди — расходный материал. Чего-нибудь все равно добьются. А там можно подобрать еще каких революционеров и борцов за светлое будущее и профинансировать уже их…
Вот потому-то началом деятельности РСДРП считается именно второй, лондонский, съезд. И чую, раскол на меньшевиков и большевиков там произошел вовсе не из-за идеологических разногласий. Просто появилось у людей что делить. Вот и разосрались, но, как «приличные» люди, не стали выпячивать наружу «низменные» истинные причины, а замаскировали все это идеологическими разногласиями. Ну а поделив эти самые «низменные» причины, принялись за работу. А что, все по Марксу: товар — деньги — товар. Предъявили организацию — получили финансирование — пошла работа. А уж как до Октябрьской революции привыкли считать, так после в истории партии и записали. Ну, слегка подправив обоснование сего факта… Тех же, кто считает, что при коммунистах все было строго, разумно, научно и идеологически выверено, не то что сейчас, и уж такой-то ляп никогда бы не пропустили, отошлю к байке о разработке антирадиационной краски для самолетов[43] или к тому факту, что первый советский наукоград был назван в честь помещика Обнинского.[44]
Следующие несколько дней прошли в обычных хлопотах. Японцы наконец-то двинулись в наступление, так что отряды Чичагова отошли на север Кореи. Гильтебрандт с Того поводили стволами друг напротив друга, но так и не вступили в бой. Японцы, после столь неприятных итогов боя в Чемульпо, осторожничали, а наша эскадра пока уступала вражеской и по общей численности, и по количеству кораблей в каждом классе, так что Яков Аполлонович опасался лезть в эскадренный бой. Тем более что оставался еще большой шанс усилиться за счет кораблей, переброшенных по Северному морскому пути. О подготовке этой операции ни японцы, ни англичане, к моему, кстати, большому удивлению, пока не пронюхали.
Нет, о том, что готовится эскадра для усиления Тихоокеанского флота, они знали, но предполагали, что корабли пойдут привычным путем — через Суэц или вокруг Африки… Но крейсирование эскадры в Желтом море позволило прорваться к транспортам, двигающимся по маршруту Фузан — Йокогама, шести истребителям миноносцев, которые за пару дней сумели отправить на дно десяток японских транспортов, а затем ушли во Владивосток.
Ну да миноносцы были единственным классом кораблей, по которому, как мы считали, у нас с японцами паритет. Вернее, по моим прикидкам, мы японцев по этому классу кораблей превосходили. Хотя по общему числу миноносцев у японцев и было почти в два раза больше, подавляющее большинство наших миноносцев составляли новые корабли, которые по действующей классификации относились именно к классу истребителей миноносцев. Они превосходили японские по водоизмещению в два-пять раз, по весу залпа — раз в восемь, а стоявшие на их вооружении новые торпеды обладали максимальной дальностью хода в одну милю, либо в четыре кабельтова, но при этом развивали скорость в сорок узлов, каковой пока не обладала ни одна торпеда в мире. Да и по мореходности наши корабли были на голову выше японских. Так что усиление владивостокского отряда было нам только на руку. Теперь японцам придется перейти на конвои и задействовать существенную часть легких сил для сторожевой службы на довольно большой акватории…
Уж не знаю, как там было в начале Русско-японской войны в той истории, что осталась только у меня в памяти, но здесь пока все было нормально. Даст Бог, победим.
Глава 5
— Вы-ы-ы-ыгружа-айсь!
Константин вздрогнул и, оторвав голову от скатанной в валик шинели, окинул полутемное пространство вагона слегка осоловелым со сна взглядом. Товарный вагон, приспособленный для перевозки людей и служивший местом его пребывания последние шестнадцать дней, наполнился грохотом каблуков, шумом, гамом и выкриками.
— Вставайте, господин репортер, приехали! — раздался над головой голос подпоручика Баташова.
С этим молодым жизнерадостным офицером Константин сошелся на второй день пути, когда немного утихла обида на отца. Отец был близким приятелем Алексея Сергеевича Суворина, издателя «Нового времени» — той газеты, где Константин имел честь работать, — и не пожелал поговорить с другом, чтобы сына назначили официальным корреспондентом на Дальнем Востоке. Наоборот, батя порекомендовал Константину взять отпуск и отправиться на войну самочинно. Мол, так он лучше проявит себя. Константин предложению отца последовал, поскольку уже не раз убеждался в том, что тот плохого не посоветует, но обиделся. И лелеял эту обиду почти неделю — пока оформлял отпуск, готовился к путешествию и в первые сутки поездки. Ну да молодость — она такая, хочет всего и сразу и часто считает себя недооцененной этим миром. Хотя сама этому миру еще ничего не доказала. И в первую очередь того, что умеет добиваться важных, а не сиюминутных целей, причем не благодаря, а вопреки…
— К-куда приехали? — недоуменно спросил репортер.
— Станция Хушитай, — проинформировал его подпоручик.
Константин на мгновение задумался.
— А это… где?
— Последняя станция перед Мукденом, — пояснил поручик. И, пряча улыбочку, произнес: — Ну и горазды вы спать, Константин! Всё на свете проспали — и Харбин, и Гунчжулин…
— Да уж. — Молодой человек вздохнул и потряс головой. — Похоже, я вчера сильно набрался.
— Ну… мы все вчера хорошо набрались, — снова разулыбался Баташов. — Последний перегон, да и повод был, чай не каждый год человеку четверть века исполняется.
— Это уж точно, — уныло отозвался репортер, скидывая ноги с нар и наклоняясь, чтобы отыскать задвинутые под нары сапоги с накрученными вокруг голенищ портянками.
В сапоги он переобулся еще дома, опять же по совету отца. Сам Константин собирался оснаститься патентованными английскими ботинками с гетрами, которые, по слухам, предпочитал сам Генри Мортон Стэнли.[45] Но отец отнесся к его планам скептически и настоятельно посоветовал не выкаблучиваться и предпочесть обыкновенные сапоги с портянками.
«Ты ж, насколько я понял, в действующей армии обретаться будешь, Коська, — ухмыльнувшись, сказал он, — ну и где ты там носки отыщешь, когда старые кончатся? Или босую ногу в ботинки совать вздумаешь? А портянки — они в армии всегда есть. Достаточно к любому артельному[46] обратиться».
— Давно стоим? — поинтересовался репортер, торопливо наворачивая портянки и засовывая ноги в голенища холодных сапог.
Слава богу, Сибирь проехали уже давно. Там приходилось на ночь ставить сапоги на верхний ярус нар, иначе утром голенище от холода сжималось так, что едва можно было просунуть руку. От этого ароматы в вагоне царили чрезвычайные. И хорошо еще, что в их офицерском вагоне было всего двенадцать человек, так что верхний ярус был не занят. В солдатских, где ехало по сорок — сорок пять человек, нары были забиты плотно — наверх сапоги не поставишь… А может, и плохо, что людей мало. В конце концов, в тесноте солдатских вагонов явно было теплее. А здесь, несмотря на наличие чугунной печки и пополняемого на каждой станции короба с углем или дровами (ну, что было на станции), у Константина почти все время зуб на зуб не попадал. Хотя по календарю уже наступила весна. Ну да недаром на Руси говорят: пришел марток — надевай сорок порток. А уж в Сибири-то… Только после Читы стало полегче. Температура воздуха несколько повысилась, и по утрам в углах вагона уже не скапливалась изморозь. А после Бухэду они вообще перестали закидывать сапоги наверх.
