Быков Андрей - Псы границы
Кроме повреждённой ноги у нашего больного проявилась ещё одна напасть. В результате переохлаждения у него началась сильнейшая простуда. Высокая температура, тяжёлый хриплый кашель и периодические разговоры в бреду на незнакомом языке заставили нас изрядно поволноваться. Бывали даже такие моменты, когда мы начинали подумывать о его близкой кончине. Однако постепенно ему становилось всё лучше. Он всё чаще приходил в сознание, бредил всё реже, температура понемногу спадала...
Под вечер седьмого дня наш больной пришёл в себя окончательно. Приподнявшись на локтях, он внимательно оглядел всю комнату и каждого из нас в отдельности. Мы, сидевшие в это время за столом и ужинавшие, на какое-то время замерли, боясь, что он опять рухнет без сознания. Но больной слабо улыбнулся и что-то тихо сказал.
Я вылез из-за стола, подошёл к нему и уселся на соседний лежак.
- Здравствуй, - протянул я ему руку.
Он мой жест понял, выпростал сухую горячую ладонь из-под шкуры и слабо пожал мне руку. После чего обессилено откинулся на спину.
- Ну, ладно, ты лежи, лежи, - сказал я, поправляя шкуру у него на груди, - Одуванчик, бульон давай!
Наш каптенармус подскочил на месте, немного суетливо схватил глубокую миску и влил туда мясного бульона. Был он, правда, не куриный, а из недавно подстреленного Хорьком горного козла, но зато свежий, только сегодня днём сваренный.
Быстро подойдя к больному, Одуванчик склонился над ним и, придерживая ему голову, стал поить бульоном из миски через край. Тот, не отказываясь, жадно припал к миске, втягивая в себя наваристую жидкость и время от времени переводя дух.
- Ну, вот так-то лучше будет, - удовлетворённо кивнул я и вернулся за стол.
Утром, когда наш больной проснулся и, завтракая, напился вчерашнего бульона, заедая его сухарями, я опять подсел к нему на лежак и принялся расспрашивать, что он за человек, откуда взялся и куда идёт.
На нашем языке он почти не разговаривал. Заодно выяснилось, что и на горском наречии он тоже не говорит. Хотя в этом случае от меня тоже проку было не много. А потому больше объяснялись жестами.
После почти часового такого "разговора" я узнал, что зовут его Дзюсай, он монах из монастыря в какой-то неизвестной мне стране, лежащей далеко на востоке. Это ещё дальше Великих степей. А идёт он на запад. Его туда послал их настоятель монастыря. Книгу какую-то найти, великие знания несущую. Якобы она где-то в западных землях хранится. Ну, да это уже его дела, я в этот вопрос сильно вникать не стал. Зато расспросил его, как он на перевале оказался?
Выяснилось, что монах этот два дня пережидал метель в ближайшем к перевалу горском аиле. Когда же непогода успокоилась, он пошёл дальше, но идти по глубокому снегу было трудно. На полдороге, ещё до того, как он смог подняться на перевал, опять начался снегопад с ветром. И на перевал он поднялся уже в сумерках. Решил переждать до утра среди камней, где не так сильно задувало. Набрал немного хвороста, разжёг костёр. Но до утра дров не хватило, и он понемногу начал замерзать. К тому же очень сильно болела нога, которую он повредил во время сбора хвороста, поскользнувшись на камне, скрытом под снегом. И потому идти дальше он уже не мог. Так его снегом и засыпало...
В конце беседы Дзюсай очень благодарил меня и, в особенности, тех, кто нашёл его под снегом и привёз в казарму. Сказал, что ему никак нельзя оставлять этот мир, не выполнив поручение своего настоятеля.
- Ладно, отдыхай пока, - похлопал я его по плечу, заканчивая разговор. И, поймав его непонимающий взгляд, жестом показал, - спи. Потом ещё поговорим.
Дзюсай понял. Поблагодарив меня слабой улыбкой, послушно повернулся на бок и закрыл глаза.
Выйдя во двор, я подошёл к парням. Зелёный как раз проводил с ними стрельбы из арбалетов.
Пересказав свою беседу с монахом, я взял в руки уже заряженный арбалет и, вскинув его, выпустил болт. Звонка щёлкнула спущенная тетива и болт со свистом ушёл в цель - нарисованную на деревянном щите фигуру человека. Пролетев полсотни шагов, болт вонзился точно в центр нарисованной груди.
- А не врёт монах наш? - высказал сомнение Хорёк, - а вдруг он на самом деле - лазутчик вражий?
- Поглядим, - пожал я плечами, - сейчас мы всё равно проверить этого не можем. А ему с больной ногой у нас месяц валяться, не меньше. Может, что и прояснится за это время, - снарядив арбалет, я послал в цель следующий болт, - а пока будем приглядывать за ним да почаще с ним разговаривать. Правда, с языком у него слабовато...
- А я думаю, что если бы он шпионом был, то уж наш-то язык он бы точно знал, - высказался Дворянчик, - какой смысл посылать человека в чужую страну, если он даже не понимает, о чём местные жители разговаривают?
- А может он - прикидывается, - предположил Полоз, - в заблуждение вводит...
- Не похоже, - покачал я головой, - вроде бы и в самом деле по-нашему почти не говорит... В общем, как я вам и сказал, приглядывайте за ним, чаще с ним разговаривайте и обо всём, что услышите от него, докладывайте мне. Да виду в том, что мы в сомнениях, ему не подавайте. А там разберёмся...
Шло время. Нога монаха постепенно заживала. Да и простуда тоже довольно быстро проходила. Мы старались почаще разговаривать с ним, благодаря чему он узнавал всё больше наших слов, с заметным прилежанием и удовольствием изучая местный язык. Произносимые им слова звучали довольно забавно, с заметным присвистыванием и смягчением некоторых букв. Разговаривал он приблизительно на уровне "твоя моя не понимай, моя твоя не знай, как сказать". И при этом активно использовал мимику лица, жестикуляцию и любые подручные предметы. Но для простоты передачи его речи я буду просто пересказывать, как мы его понимали. К тому же во время разговора он всегда улыбался, о чём бы с ним не говорили. Когда Циркач, удивлённый такой манерой разговора, спросил, почему тот всегда улыбается, монах ответил ему, что в его стране есть поговорка: "Улыбка продлевает жизнь, а хмурое лицо иссушает печень". А так как печень есть средоточие жизни, то и хмуриться лишний раз не стоит, добавил он. Уж лучше улыбаться, верно!? Не согласиться с ним было невозможно, что Циркач и сделал. Кстати, борец наш с большим интересом просмотрел найденную у монаха книгу и подробно расспросил Дзюсая, что за приёмы такие изображены на картинках.
Ответ нашего гостя не мало поразил нас. Оказывается, это не приёмы какого-то неведомого нам воинского искусства, а некий путь самопознания и совершенствования, проходя по которому, человек обретает внутренний покой, умиротворённость и спокойствие духа, познаёт мир и взращивает в себе любовь ко всему окружающему.
Озадаченно почесав в затылке, Циркач перелистал книгу, нашёл подходящий, по его мнению рисунок и, ткнув в него пальцем, ехидно поинтересовался:
- Так это он, значит, от большой любви к ближнему своему мечом ему по шее рубит?
На рисунке было изображено, как один человек выкручивает другому руку с мечом и, заставив его согнуться, рубит сверху своим мечом по шее противника.
Коротко взглянув на рисунок, Дзюсай чуть заметно улыбнулся и ответил:
- Останавливая агрессию нападающего, мы тем самым отправляем его в высший мир, к вечному блаженству. Одновременно мы избавляем этот, и без того несовершенный мир от излишнего проявления жестокости со стороны непросветлённого истинным знанием злодея...
- Ни хрена себе ты завернул, - невольно восхитился Грызун, - это что же, получается, что когда я кошель у богатея на рынке подрезал, я избавлял его от излишнего груза золота, отягчающего его пояс и совесть? И тем самым спасал его душу и помогал этому миру совершенствоваться? За что ж тогда меня в тюрьму отправляли?
- Деяния твои не могут быть признаны правильными потому, что брал ты не своё и путём не праведным. Вот если бы ты смог в разговоре убедить богатого человека добром отдать тебе золото его, да потом сам раздал бы его нуждающимся, тогда твои деяния были бы признаны истинно верными.
- Ну, хорошо, - согласился Грызун, - пусть так. Но почему же тогда меня хотели упрятать за решётку только за то, что я выиграл пари? А ведь на кону стояло не много ни мало, а целых две тысячи золотых дукров!
Хорёк удивлённо присвистнул, тут же присоединившись к дружному хохоту всех окружающих. Уж мы-то знали, чего стоят пари, с Грызуном заключаемые!
- Не понимаю, - вежливо улыбнулся монах, - объясните, почему вы смеётесь?
- Поспорил я понимаешь, с одним подвыпившим купцом на эти самые две тысячи, что не сможет он монетку из тарелки с вином вытащить, а я смогу, - пустился в разъяснения Грызун, - И условия ему обговорил, что и как делать должно. Он ведь сам на это согласился! И я, понятное дело, пари это выиграл! Так он же меня ещё и мошенником обозвал, и в суд подал! И суд его правоту признал! Вот и где, спрашивается, справедливость?
