Павел Нечаев - Цена жизни
Хоть впереди и были свои, двигались по-боевому, не забывая глядеть по сторонам. Все ж таки впереди была «застройка». Бой в городе сложная и опасная штука, и надеяться, что шедшие впереди зачистили все дыры, было глупо. А ну, как пропустили что, и сейчас из какого-нибудь укрытии чудом оставшийся в живых сарацин разглядывает идущих через прицел? Погибать по-глупому никто не хотел, поэтому и без напоминаний сержантов все смотрели в оба.
По улице никто не шел. Тактические наставления не то, чтобы рекомендовали — прямо предписывали, там, где это возможно, двигаться через дома. Так шедшая перед группой новобранцев штурмовая группа и поступила. Не торопясь, выбивая двери, если надо, проламывая стены, она дом за домом продвигалась вглубь деревни. Новобранцы шли за ней, прикрывая тылы. Впереди то вспыхивала, то затихала стрельба, ухали взрывы гранат. Если штурмовая группа натыкалась на сопротивление, и не могла подавить огневые точки противника сама, в ход шли танки. Они двигались по улицам, держась в тылу у наступавших, примерно вровень с группами прикрытия. Проходя мимо окон, Грин слышал рев танковых моторов в отдалении. Танк подъезжал, и в несколько выстрелов разделывался с огневой точкой. Такая тактика сводила на нет главный козырь сарацин — противотанковые гранатометы.
Ближе к центру деревни сопротивление усилилось. Группе новобранцев приказали оставаться в одном из домов и ждать распоряжений. Грин занял позицию у окна, и стал смотреть на улицу. Его подташнивало. На их пути постоянно попадались трупы, особенно вначале. Сейчас-то все сарацины, кто мог, сбежали поближе к центру деревни, где, по данным разведки, у них были укрепления. В этом доме, например, трупов не было вовсе. Легче от этого не становилось. Штурмовые группы, стараясь снизить свои потери к минимуму, не жалели гранат. Далеко не все дом были необитаемы, в деревне осталось довольно много сарацин. Под солдатскими сапогами хрустели остатки чужого быта. Сорванные со стен фотографии с улыбающимися детьми, игрушки, украшения. Валялось выпавшее из разбитых шкафов белье. У Грина из головы не выходило то, что он увидел тремя домами раньше. Проходя по коридору, он заглянул в одну из внутренних комнат. Ставни с окон сорвало взрывной волной, и солнце ярко ее освещало. Посреди комнаты, в солнечном квадрате, лежал труп сарацинской женщины. Бесстыдно раздвину ноги, она лежала на каких-то свертках. Головы у нее не было — кто-то походя сделал контрольный выстрел, превратив голову женщины в кровавое месиво. По виду мебели Грин понял, что в комнату закинули гранату, и не одну, судя по масштабам разрушений. Он подошел к женщине, и только тогда понял, что это за свертки, на которых лежала женщина. Это были дети, возрастом не старше четырех лет. Наверное, она пыталась прикрыть их своим телом, подумал Грин, сдерживая рвущийся наружу желудок. Сержанту пришлось крикнуть два раза, прежде чем Грин развернулся, и вышел из той комнаты. В следующем доме он увидел трупы двух мужчин. Возле одного лежал автомат, и пустой гранатомет без выстрела.
Сарацины защищались, и даже ухитрялись подстрелить кого-то из нападавших — мимо новобранцев проносили на носилках раненых. Им это не помогало, силы были неравны. На каждого способного держать оружие сарацина приходилось десять солдат Земли Отцов. Один за другим укрепленные пункты сарацин переходили в руки солдат.
— Господин инструктор, господин инструктор! — один из новобранцев из первой роты, имени его Грин не знал, подбежал к инструктору. Их группа отдыхала во внутреннем дворике какого-то дома, ожидая, пока в штабе согласуют взаимодействие, и прикажут двигаться дальше.
— Что у тебя, Зингер? — спросил инструктор. Память у него была как компьютер, он помнил всех.
— Там сарацина поймали! Прятался в шкафу, сука! — радостно-возбужденно выпалил Зингер.
— Ну, давайте его сюда, — лениво бросил инструктор, и вытянул ноги. Единственный из всех, он сидел на пластмассовом стуле для пикников. Из дому выволокли сарацина со связанными за спиной руками. Его пытались вести, но его не держали ноги. Носки ботинок оставили на газоне извилистый след.
— Ты кто? — спросил инструктор, когда сарацина поставили перед ним на колени.
— Нэ убивайте, нэ убивайте, пажялюйста! — заканючил сарацин. — Я мирни чилавек, киристьянин, я нэ стрилял. — По смуглому лицу сарацина катился пот, он заискивающе смотрел на инструктора. Грина передернуло от отвращения.
— Ясно, — обронил инструктор, и приказал: — Зингер! Прикончить эту падаль. Пленные нам не нужны.
— Есть, господин инструктор, — без прежнего воодушевления произнес Зингер. Он оттащил сарацина к забору, и поставил того на колени. Грин лениво наблюдал за происходящим, и радовался, что не оказался на месте Зингера. Зингер упер ствол винтовки в затылок сарацину, который раскачивался и подвывал уже без слов, на одной ноте. Потянулись секунды. Зингер зажмурил глаза, и застыл. Его лицо, еще минуту назад разгоряченное, побледнело.
— Я не могу, не могу! — выкрикнул он, и опустил винтовку. Во дворике повисла мертвая тишина, был слышен только скулеж сарацина, и стрельба вдалеке. Инструктор качнулся на стуле, сложил ладони домиком, и произнес в пустоту, ни к кому не обращаясь:
— Понабирали детей в армию… — он повернул голову, и Грин вздрогнул: инструктор смотрел на него.
— Грин! — сказал инструктор.
— Я, — ответил Грин, и отлепился от стены.
— Убей сарацина, — приказал инструктор.
— Не дело это, безоружного убивать, — ответил Грин, еле ворочая языком в пересохшем рту. Слова инструктора ошеломили его. Ему? Убивать этого несчастного дядьку?
— Господин инструктор, — рявкнул инструктор.
— Господин инструктор, — покорно повторил Грин.
— Это приказ, Грин! Ты ведь хотел на командирские курсы? Как же ты хочешь командовать, если не способен выполнить приказ? Перед тобой враг твоей страны и твоего народа. Убей его! — инструктор встал со стула, и подошел к Грину. — Выполняй приказ, Грин!!! — рявкнул инструктор, глядя Грину в глаза.
— Я… — прошептал Грин, и подчинился. Он подошел к сарацину, и стал у него за спиной. Остальные новобранцы наблюдали за ним, как завороженные. Грин сдвинул кнопку предохранителя на винтовке, переводя на одиночные, и прицелился сарацину в затылок. Мысли роились у него в голове. Он должен был попасть на командирские курсы, должен был. Это было нужно для дела, для настоящего дела, за которое уже отдали жизни дорогие ему люди. Но вот так взять и выстрелить в затылок ни в чем неповинному человеку Грин не мог. Это противоречило его убеждениям. Это было несправедливо, и не по совести. На мгновение, у него мелькнула мысль развернуться, и выстрелить в инструктора, а потом плюнуть на все, и уйти к Эрику. Рядом свои пацаны, не сдадут, помогут. Уйти к Эрику, и все будет просто, и ясно — тут свои, тут чужие. Никаких игр. «Другого пути у вас нет. Вам придется многим пожертвовать на этом пути. Ваши руки будут по локоть в крови, а люди отвернутся от вас. Такова цена победы. Такова цена жизни…» — вспомнил Грин слова Джека. Все именно так и получалось, у всего есть цена, и цену эту надо платить. Или не платить. Грин заколебался, раздираемый сомнениями. Инструктор терпеливо наблюдал за ним. Наконец, Грин принял решение. Чувство долга победило сомнения. Он опустил винтовку. В повисшей над двориком тишине явственно прозвучал разочарованный выдох инструктора. Инструктор хотел что-то сказать, но не успел. Два быстрых шага, и Грин оказался перед сарацином. Он поставил винтовку на предохранитель, и закинул за спину.
— Посмотри на меня, — сказал Грин. Сарацин поднял на него полные ужаса глаза. Его плечи тряслись от рыданий. Грин посмотрел сарацину в лицо, отмечая неожиданно обострившимся взглядом каждую морщинку, каждый шрамик, каждый волосок. — У всего есть цена, — сказал Грин. Никто из присутствующих, кроме Дениса, его не понял, потому что Грин сказал это на языке давно не существующего Союза Республик. Почему-то ему захотелось сказать это именно так. Почему, он и сам не знал. Который год живя бок о бок с эмигрантами, он не только стал понимать этот язык, но и мог связать пару слов. Сарацин Грина не понял, и снова начал что-то лопотать, но Грин его уже не слушал. Коцюба научил его методу «мгновенной медитации». «Мгновенная медитация» позволяла дистанцироваться от своего «Я», остановить внутренний диалог и привести сознание в рабочее состояние. На тренировках у Грина это плохо получалось, но сейчас, в стрессовой ситуации, почему-то вышло необычайно легко. Щелк, и вот уже сознание Грина заполняет ледяное спокойствие. «Я» еще мечется где-то в сторонке, обливаясь слезами, и задаваясь вопросами, почему и за что он сейчас будет убивать этого вполне безобидного дядьку, а тело уже тянет из кобуры пистолет, и передергивает затвор, досылая патрон.
