Николай Берг - Остров живых
Тогда эта чушка показалась нам здоровенной, но сейчас полагаю, это был банальный 152-миллиметровый. Немного опасаясь, из-за гнусного вида взрывателя, сделали носилки и с трудом отволокли подальше за деревню. Очень далеко отволокли. Ну во всяком случае, мы так думали. Потому как закудохались изрядно.
Дальше собрали костерок, воткнули в него снарядец, подпалили все это и залегли метрах в двадцати, там яма была дельная – капонир, что ли, старый.
Раньше мы такие чушки не рвали, а всякая мелочь на манер гранат и полковушечных снарядов и минометок не впечатляла.
Прождали пять минут, десять. К пятнадцати пошло. Все тихо. Костер, что ли, потух?
Тут и долбануло, хорошо никого не нашлось умного пойти глянуть – не выкатился ли снаряд из костра.
Крепко нас тогда приложило, лежали некоторое время как глушеные рыбы.
А с неба комочки земли и веточки сыплются.
Особенно удивило, как гвоздануло по всему телу землей. Как с пары метров если бы плашмя упали. Говорим друг другу что-то, губы шевелятся, а не слышно, хотя не тишина вокруг. Глянули на костерок – тошно стало. Вместо костерка в мерзлой земле воронка метра два диаметром да в полметра глубиной, на воронке березы рубленые буквой «зет» лежат, и вместо полянки маленькой поляна большая – все кусты и подлесок метров на десять сбрило, только огрызки торчат.
А Никон чуть не плачет и губами шевелит интенсивно.
С трудом, но поняли – недалеко мы от деревни. Надо уносить ноги.
Выкатились на дорогу, еще тошнее стало – там провода какие-то на столбах, так провода снесло прилетевшим куском дерева. Все, тикать надо.
Вышли в Марьино, идем такие милые дети, невинный вид соблюдаем, а местные кулаками грозят и ругаются.
Никон приссал, да и мы тоже.
– Надо уходить шустро, а то и впрямь мильтоны приедут. Пошли через поля аэрации!
Мы сдуру и согласились.
Поля аэрации оказались местом, куда сливали фекалии, а потом растили капусту. Везде снег, а на этих чертовых полях – жижа. Чуть-чуть не до обреза сапог. Ох, и замаялись мы по этой жиже продираться. Так потом и не собрались на «пантеру» глядеть, ну его к черту, это Марьино.
– Кого сопровождаем? – спрашиваю своего командира.
– Съемочную группу «Дом-3». А заодно «Остаться в живых» и «Последний герой».
– Это как?
– А так. Вторая компания уже такая – хотят быть сами по себе, не подчиняются директору завода, воду мутят. На хрен с пляжа. На выселки. Кошка бросила котят – пусть вертятся, как хотят. В мешках пара ружей. Рация коротковолновая. Жратва на три дня. Короче, набор «Счастье Робинзона». Понравится жить своим умом – на здоровье, одумаются – сеанс связи оговорен.
– А если разбойничать начнут?
– Виселицы видел у завода?
– Нет.
– А они там есть. Так что выбор их.
Один из пассажиров восклицает:
– Вы не имеете права так поступать с живыми людьми!
– Увянь! – веско велит Ильяс.
И тот вянет.
– Эй, живорезы, вот это местечко, что я говорил, – обращается к Ильясу и мне водила – молодой парень, чернявый и покрытый густой многодневной щетиной. За рулем автобуса он выглядит аутентично, ни дать ни взять типовая маршрутка с типовым водителем. Тычет пальцем за окно. Там какой-то поселок вроде.
За окном слева пожарище. Несколько домов сгорело, стоят коробки. У дороги валяется пара десятков тел, чуть ли не рядком – обгорелые, чернокопченые, в лохмотьях одежды. Поодаль несколько таких же стоячих. Вроде даже двигаются.
– Во, второй с краю видите? – оживленно говорит водила.
– Ага, – отзывается глазастый Ильяс.
– Что, что там? – спрашивает с ужасом глядящий в окно пассажир.
– А огнеметчик тут какой-то образовался, – неторопливо рассказывает снайпер.
– Решил огнеметом зомби жарить? – удивляюсь я.
– Йепп! Только не учел, что прожарить мозги в черепной коробке куда как не просто.
– Надо было ему с микроволновкой бегать, – замечает Ильяс.
– Да тоже результат аховый. Сейчас Марьино пойдет? – спрашиваю я.
– Марьино. У наших тут блокпост был. Потом Морфеус пришел – и все, свалили.
– Почему Морфеус?
Водила задумывается.
– Просто он то ли черномазый, то ли горелый – харя у него черная. И двигается быстро. То есть двигался.
– Упокоили?
– Черт его знает. Гоняли его бэтром, вроде б подстрелили.
Марьино пустое. Ни людей, ни зомби. Только на выезде мелькает что-то неприятно быстрое, тут же скрываясь за домами. Не могу сказать, что именно, – то ли здоровенная собака, то ли некрупный зомби. Успеваю зацепить взглядом характерные детали человеческого костяка, наполовину торчащего из канавы. Чисто обглодан. О, еще один поодаль. И еще вон, подальше от дороги, кучкой, сразу несколько.
Наши пассажиры встревожились, побледнели еще больше. Не повезло им, попали под раздачу. Я ведь не маленький, прекрасно понимаю, что, пока мы тут с охотничьей командой и прочими такими же дураками носимся, спасая мир, ребята половчее нас устраивают себе сладкое будущее. Нет, конечно, и Николаич, и Ильяс – люди вовсе не простые, своего не упустят, а в карман положат, но по сравнению с некоторыми моими знакомцами по той, добедовой жизни, они пионеры-альтруисты, бессребреники полные.
В блокаду от голода и холода умерли сотни тысяч человек, другие сотни тысяч погибли в невыразимо жестоких боях, которые немцы, прошедшие еще Первую мировую, сравнивали с мясорубкой под Верденом. Но ведь были и такие, кто сколотил состояния, обзавелся роскошными коллекциями искусства и всякими ценностями… Я прекрасно понимаю, что в том же Кронштадте сейчас уже вполне себе орудуют шустрые ребята, и их потомки будут называть нас лохами. Как потомки удравших в эвакуацию последнее время старательно поливали дерьмом воевавших в Великую Отечественную… Что-то меня на патетику потянуло, да и вообще расслабился. А это и понятно – на Ильяса глядя, он тоже не за окрестностями следит, а скорее за пассажирами. Нет, окна сеткой защищены, мы вооружены, но как-то это все на школьную экскурсию похоже.
Или все эти разговоры про Морфеуса – пугалки? Мороза на высылаемых нагнать, чтоб одумались? Но кости-то обглоданы. Не бутафория.
Места после Марьино пустынные, пару раз поодаль мелькали деревушки, но мы шустро прем по прямому, как линейка, шоссе. Сворачиваем вправо, проскакиваем деревню.
– Авек плезир – Велигонты, – меланхолически заявляет Ильяс.
– Следующая – конечная, Узигонты, – в тон ему вторит водила.
И впрямь скоро тормозим.
Пассажиры выгружаются, водила глумливо подражает телеведущим, комментируя высадку. Мне почему-то противно это слушать, отхожу к «буханке», около которой покуривают двое камуфляжных.
Здороваюсь, представляюсь.
Шофер «буханки» бурчит что-то себе под нос, кидает сигаретку и лезет в кабину. Второй, рыжеватый, с белыми ресницами, оглядывает меня с головы до ног, потом протягивает руку:
– Капитан Ремер.
Странно знакомая фамилия. Совсем недавно встречал.
Вспомнил! Операция «Валькирия» – покушение на Гитлера.
Точно. Там как раз был майор Ремер. Наш попутчик в чине чутка не дотянул до однофамильца. Отто Ремер, майор охранного батальона – тот, кто пустил под откос операцию «Валькирия», потом отсидел три года в демократической уже ФРГ за то, что считал, что надо дружить с СССР, а не с США.
Немцы давно делятся на две группы. Одни считают, как Бисмарк, что с Россией лучше не ссориться; другие хотят в очередной раз «Дранг нах Остен»[31] – покорить славянских дикарей. Ремер бисмарковские взгляды разделял. А вот антигитлеровские заговорщики как раз не очень. Если бы они победили, скорее всего, наши союзнички быстро пересдали карты. Видно, у них были личные счеты именно и только с Гитлером.
А вообще редкий случай, когда фронтовики могут исполнить свои эротические фантазии по отношению к штабникам.
Этот столичный охранный батальон был командой выздоравливающих фронтовиков, что особенно пикантно – возможность отдохнуть в столице своего рода поощрение. И когда они лупили штабных прикладами – оттянулись небось, исполнив заветную мечту каждого фронтовика.
Вижу, что героев вот уж именно реалити-шоу уже выгрузили. Почему-то их никто не встречает.
– Ты что, даже бикини не надевала? – удивленно осведомилась Вера.
Покраснеть гуще у Ирки уже вряд ли бы получилось, потому внешне ответный удар напарницы она перенесла невозмутимо. Но это только внешне. И, пожалуй, только на мужской взгляд, достаточно бесполезный для оценки тонких душевных движений.
Если б на Ирку посмотрел сейчас стандартный мужик, то он увидел бы только голую смутившуюся деваху, ядреную, здоровую и вполне себе симпатичную. Правда, любой нормальный мужик заметил бы тут же и вторую девушку, тоже обнаженную и тоже вполне себе симпатичную. После этого скорее всего у мужчины произошел бы легкий клин в башке и на минутку-другую случилась бы ситуация горемычного буриданова осла, намертво затупившего при виде двух равноценных целей. Если бы нормального мужика после этого тут же спросили, что там, собственно, происходило, то, разумеется, был бы получен достаточно полный обзор таких статей, как рост, вес, размер грудей и прочие второстепенные детали. Ничего не поделаешь. Чтоб мужчина стал наблюдательным и хотя бы немного начал разбираться в женских нюансах поведения, моментально оценив мимолетную мимику и малозначащие на первый взгляд телодвижения, требуется жесткая и долгая наука, которую обычно постигают за десятилетия семейной жизни. Да и то при этом мужчины учатся понимать язык тела только одной женщины – жены. У особо толковых удается просекать еще одну – тещу.
