Петр Воробьев - Разбой
Это была плоская и прохладная на ощупь коробочка, отливавшая тёмной эмалью. На её крышке, в золотом эллипсе посередине, два ряда письмён расступались вокруг выпуклой багряной кардиоиды. Справа, рядом с тремя рядами письмён помельче, над чёрной поверхностью возвышались одна над другой три формы – ломтик плода, отдалённо напоминавшего портокали, красный стручок, и продолговатый прямоугольный монолитик, лишённый черт. Формы не были вытиснены в поверхности, а висели над ней, слегка просвечивая. Осеберт провёл по ним пальцами. Это не были голограммы, поскольку плод, стручок, и прямоугольник были заметны не только зрению, но и осязанию. Под эллипсом в центре теснились ещё три ряда золотых письмён, но самое загадочное изображение украшало левый верхний угол крышки. Там, короткомордое существо, покрытое блестящей лохматой шерстью, когтистой лапой протягивало ещё один монолитик похожему на себя существу, только покрупнее и гладкошёрстному. Археологи и историки загалдели наперебой: – Осторожнее! – Не открывай! – Вскрывать будем только в азотной атмосфере! – Дунфрида, перезаряжай и срочно фотографируй! – Со света убери! Осеберт встал в тени скалы, старяясь надёжно, но полегче держать коробочку в обеих руках. Вдруг цвет угла со зверюшками изменился, теряя насыщенность. Одновременно, коробочка стала неприятно податливой. – Сейчас рассыплется, открывай! – Самбор тоже заметил эти изменения. Решив, что терять нечего, Осеберт поднял крышку, тут же начавшую распадаться. Внутри на плоской подложке с тиснением (тот же эллипс с кардиоидой) лежал побуревший от древности лист бумаги или чего-то похожего, на котором архаичной почти до непонимаемости демотической формой этлавагрского письма было размашисто написано: «Овое из раки аз укупиша, бо залаз велик есть время отщетити».
Глава дюжина четвёртая. Бунгурборг
Чёрный лес стоял без листьев. Чёрные ветви были неподвижны, с них свисали рёсты и рёсты блестящих лент, белых с красным. Сетник шёл по дороге через лес – две чёрных колеи, продавленных колёсами в белом рыхлом снегу. Вдали виднелись развалины храма. К провалу двери тянулась вереница ходоков в длинных красных одеждах. Их головы были скрыты трёхрогими клобуками. Сетник потянул последнего ходока, с жёлтым ранцем на спине, за рукав его красного одеяния. Ходок обернулся. Из темноты под клобуком на Сетника уставились мерцающие багровым пламенем глаза, щёлкнул жёлтый клюв. Земля дрогнула под ногами.
– Примерещится же, – пробормотал Сетник, подстаршина сумеречного братства, окончательно просыпаясь. Земная дрожь не была сном. Пол снова тряхнуло, с карниза на стыке потолка и стен полетели чешуйки краски. В окне, предрассветное марево над горами прорезало несколько вспышек. Прогрохотало. – Вигдис, собирайся! Да мигом! Ответа не последовало. Когда-то Сетник читал, что в Синей Земле или Винланде есть племя, в чьём языке вообще нет понятия времени. У сладко спавшей рядом Вигдис наверняка имелся предок из этого племени. Это порой могло довести (и доводило) до безумия, но загадочным образом добавляло к её очарованию, и без того находившемуся на грани божественного. Даже сейчас, подстаршина подавил желание вымыть руки, лицо, и ноги и очистить себя знаком Собаки-защитницы, прежде чем прикоснуться к высунувшемуся из-под одеяла плечику. – Вигдис! Собирайся! Вигдис отбросила одеяло в пододеяльнике из рыжего серкландского самита[253], расшитого крылатыми конями (отрез драгоценной ткани упал с грузовика) и сладко потянулась. Это тоже могло довести до безумия, но в ином ключе. – Что, ладо? Собрав всю волю, Сетник повторил: – Собирайся! Стрельба в городе! Внимание подстаршины было сосредоточено на едва прикрытых кружевом формах Вигдис, мягко подсвеченных сзади окном, выходившим на север. Из него открывался вид на Небовзятскую гору, поле теплиц на пологом южном склоне, и высоченную трубу восходящего потока посередине стеклянных тепличных прямоугольничков. Труба двигалась. Этого не могло быть – в отличие от современных труб-аэростатов, бунгурборгская труба была построена из листового альвского олова на растяжках. – Стрельба? А почему сирен не слышно? Не отрывая глаз от окна (и Вигдис), Сетник щёлкнул выключателем. Свет не зажёгся. Труба падала, от её основания расплывалось дымное облако. – Электричества нет, потому и сирен не слышно. Поторопись, лада. Сетник принялся одеваться, выбрав самую неброскую справу – серую, со слоем сиилапанового плетения. Погода, необычно мерзкая даже для бунгурборгской весны, предоставляла одно преимущество: можно было снарядиться в довольно основательную броню и не упариться. Для каждодневных занятий теневого подстаршины доспехи были скорее в тягость, чем в помощь, но каждый день не начинался с того, что труба в поприще высотой падала на поле теплиц, невысоко отскакивала в туче осколков, и разваливалась. В тайнике за одним из изразцов, украшавших стену вокруг коккоэстии, была спрятан кусок альвской цепи из чередовавшихся звеньев жёлтого и красного золота. Тайна изготовления последнего была утеряна, делая стоимость обрывка несоразмерной его весу. Сетник распределил цепь вдоль потайного отделения в поясе, заботясь о сохранности звеньев. Во внешнем отделении уже лежали четыре номисмы и немного серебра. Подумав, подстаршина поднял половицу и вытащил из углубления плоскую потёртую суму. Внутри в простёганных войлоком отделениях хранились три дюжины ампул с порошком гидроморфона. Наркотик тоже стоил в несколько раз дороже золота.
– Лада, поторопись! – Я голову помыть быстро? – Раз электричества нет, то и водогрейка не работает! Одевайся в дорожное, и вешай на себя все самоцветы, да под одежду! Выходим через два диалепта! По метательному ножу в ножны в каждом голенище, бесшумный пневмопих[254] и цилиндр со сжатым воздухом в потайную кобуру подмышкой справа, обрез-двустволку в нарочито видимую левую кобуру, заряды крупной картечи, драконьего чиха, и разрывные пули – сколько влезет в ладунку[255] с герметичной крышкой, ладунку на пояс, скатку из серого плаща с хаотическим рисунком, годного и для согрева, и для скрадывания, через плечо… – Вигдис! Дева замерла в нерешительности у раскрытой шкатулки с драгоценностями. – Сетник, какие мне одеть серьги с этим оберегом? Мысленно застонав, подстароста вытряхнул оставшееся в шкатулке содержимое в одну из сумочек Вигдис. В недрах сумочки уже таились две с половиной плитки из орешков в меду, баклажка с разбавленным водой вином, маленькая, но двуствольная гаруча[256] толаборгской работы, зеркало размером примерно вдвое больше самой сумки, пол-лавки косметики, а также йотун, самокат, слоновник, и вход в Альвхейм. – Пошли! – вновь поторопил Сетник. – Не эти! Последнее относилось к сапожкам из тоненькой белой замши с вышивкой. Взамен подстароста сунул деве чапчуры[257] на шнуровке с рифлёной подошвой. – Но…
– Поторопись, лада. Стреляют. Словно в подтверждение, грохнуло поближе – аж стёкла задрожали.
– Как я быстро собралась! – похвасталась Вигдис, сбегая по лестнице, ведшей в общую для четырёх наёмных покоев конюшню.
У одного из разъёмов в стене ждал электроцикл, малозаметный и практически бесшумный, но не имевший большого запаса хода. Сетник отключил машину от разъёма, проверил заряд рафлады, сел верхом, и пяткой толкнул подножку назад. – Поехали! Вигдис устроилась сзади, обхватив подстаршину за пояс. Снова грохнуло, почти над головой, здание затряслось и качнулось. В стойле истошно заорал чей-то осляк. Электроцикл выкатился вверх на Широкий проезд. На пересечении с Конюшенной, Сетник состроил рожу Закону, изображённому в виде бронзового старца со скрижалью. Старца сопровождали псы закона: лайка (преследовать нарушителей закона в лесу), тонконогая гончая (в степи), приземистый йорвикхунд[258] (из-под земли вытаскивать), летучая собака (ловить в воздухе), и массивная беотукская собака-водолаз (гонять в воде). По Конюшенной ехала дромохима с пулемётной установкой и крайне растерянно выглядевшими городскими стражниками. Кто, собственно, напал на город, пока оставалось неясно и страже, и подстаршине. Ещё дюжины с полторы горожан возились у ряда полусдутых аэростатов вдоль земляного вала, оставшегося от крепости, когда-то построенной для обороны от кочевников. На проездной башне той же крепости наконец зазвонил колокол. Впрочем, звонил он недолго – второй ярус башни окутало облако взрыва. До не стеснённых шлемом или клобуком ушей Сетника донеслось два звука – взрыв слева и сверху, и пушечный выстрел справа, откуда-то с Тенктерского конца. Башня просела внутрь себя, осыпаясь булыжниками и плинфой. Нападение очевидно (и ухослышно) шло с земли, а не с воздуха, но добропорядочные жители Бунгурборга (а по-старому Бунгура), готовившиеся, как им велел боевой уклад, поднимать в небо заградительную сеть, всё тратили усилия впустую, собираясь отражать не нынешний набег, а тот, что так и не состоялся, когда небеса над Нордландом ещё бороздили «Родитель чудовищ», «Старуха Железного Леса», и «Пожиратель рун». У Сетника не было места в боевом укладе – его связывала только клятва братства сумерек, а она обязывала в первую очередь выжить, затем, не привлекая внимания, понять, что происходит, нет ли перемен, и если есть, узнать, какие, и как их использовать с выгодой для братства, опять-таки не привлекая внимания. И клятва самому себе: уберечь Вигдис от любой беды.
