Александр Афанасьев - Время нашей беды
Раньше тут был порядок, и порядок, обеспеченный проверенным инструментом – казаками. Казаки жили общинами, владели землей, постоянно были вооружены – и контролировали и границу, и что происходит на земле. А сейчас казаки – за некоторыми исключениями – это ряженые, помахивающие нагаечкой, и максимум, на что их хватает, – это контролировать продажу водки и пороть пьяных. А тот, кто готов взять в руки автомат и защищать страну, уже сидит. Как Молодидов [34]. Потому что мужчина, готовый не по приказу, а по зову сердца взять в руки автомат и пойти сражаться за то, во что верит, – враг государства. Потому что опасен для государства. И срок ему всегда находится.
А пока такой сидит – другие такие же, но горцы, землицу подгребают, где силой, а где и хитростью. Но нахрапом – почти всегда.
А потом… да‑да… право наций на самоопределение… уважение культурных особенностей… право на отправление религиозных потребностей… и привет.
– …некоторые районы уже потеряны, особенно приграничные. На базарах – почти открыто закят и джизью собирают… религиозный рэкет. Русские пацаны ислам принимают, потому что видят – там сила, там не оставят, там горой друг за друга… Если кто по уголовному делу идет – тоже не оставляют, вывезут, отправят в Сирию, в Ирак…
– Мне надо создать здесь филиал охранной структуры. Возможно, до нескольких сотен человек, со служебным оружием. Чем конкретно можете помочь? Помещение… тир… информация…
И по последовавшим за этим простым вопросом словам я понял – нет. Бессмысленно. С этим – говорить о чем‑либо нет никакого смысла. Этот – из тех, кто будет жаловаться и рассказывать о трудностях, не понимая одной простой вещи: это – его зона ответственности. И если он не может ничего сделать с тем, о чем рассказывает, – то пусть уходит с должности и уже на законных основаниях ничего не делает.
А к национальным демократам он примазался в расчете на то, что это будет новая партия власти. Только и всего. И таких – явно не один, не два.
На следующий день произошел митинг.
Именно произошел, почему – поймете позже.
Началось все с того, что Ющуку (уважение к которому у меня пошатнулось) захотелось как взрослому выступить перед народом. Толкнуть речугу. Председатель Государственной думы как‑никак. Заранее договорились, спичрайтеры написали речь, даже отрепетировали в самолете, а местные власти – подсуетились и собрали митинг. Как митинги собирают – по заводам, по колхозам разнарядка, приглашают на беседу лидеров диаспор… диаспоры потому, кстати, и имеют такое влияние, что договариваться надо с одним человеком, и если договорился – и придут, и проголосуют. И вот – собрали митинг и в Краснодаре. В городе, в котором уже хватало вынужденных переселенцев и который закипал как кастрюля на костре…
Мы ехали с собрания актива в ДК железнодорожников, несколькими машинами. Я в последней, Ющук где‑то впереди, а Кухарцева я вообще не видел, хотя он летел с нами. Перед Краснодарским ЦКЗ поставили трибуну, собрался народ. Местный колорит – в оцеплении, помимо милиции еще и казаки с нагайками…
Я где‑то читал, что концерт делается за три минуты либо не делается. В зависимости от того, что ты от зала почувствовал. Ющук не почувствовал ничего. Когда можно было. Вот в этом‑то и было его отличие от Куликова, демократа еще старой волны, выступавшего на протестных митингах в девяностом. Быть политтехнологом, даже очень хорошим политтехнологом, – еще не значит быть политиком.
И читать без бумажки, широко улыбаясь, – недостаточно для того, чтобы понравиться людям. Потому что сейчас не восемьдесят пятый. Тогда людям немного и надо было, и политик, говорящий не по бумажке и называющий вещи своими именами, вызывал дикий восторг. А сейчас эти же люди были многократно кинуты, выслушали сотни невыполненных обещаний – народ был осторожным и недоверчивым. К политикам недоверчивым по определению…
Ющук начал с того, как он рад видеть Краснодар цветущим и богатым городом, что это настоящая черноморская столица России – но в него тут же полетел помидор. И хотя он не долетел до него, а шлепнулся об трибуну – впечатление было создано.
Я стоял в задних рядах и видел, как Ющук пытается вернуться к выступлению, но выкрики и непрекращающийся гул не дают ему это сделать. Наконец, он просто сдался…
– Хорошо! – он поднял руки. – Хорошо.
Гул.
– Если вы не хотите слушать меня, я с удовольствием послушаю вас. Давайте, кто поднимется сюда?
Не знаю, на что он рассчитывал, потому что на трибуну заскочили двое, потом еще двое. Один из них был в камуфляже, без знаков различия.
– Ты лучше нам скажи, зачем Кавказ отдали?!
– Кавказ мы не отдали! Кавказ мы не отдали!
– Кавказ отдали, там теперь такие, как Дудаев, будут! А нам как жить? Вот я – фермер, у меня земля в деревне есть! Мне уже приходили, говорили: не отдашь добром, потом бесплатно заберем, а ты будешь рабом! Как нам жить, скажи?!
– Мы вас защитим…
Дурак…
Я уже протискивался вперед – Ющука я знал.
– Ты, что ли, защитишь, защитник?! Мы за вас голосовали не для того, чтобы вы русские земли разбазаривали. Правильно я говорю, люди?!
– Правильно! Любо!
– Я…
И в этот момент меня ударили шокером… ударили хорошо, профессионально, в почку. Что говорил Ющук, я больше не слышал и не видел того, как толпа прорвала милицейское оцепление, не особо и сопротивлявшееся, и стащила председателя Государственной думы с трибуны…
Короче, конкретно меня приняли.
Как меня вытащили из толпы – я не знаю. На чем и куда меня везли – тоже не знаю. Очнулся, когда на меня плеснули ведро холодной воды. Я лежал на каком‑то кафеле… это был не бассейн, а что‑то вроде… большой бани, что ли. И я был в окружении.
Мужики. Несколько мужиков, кто‑то в камуфле, кто‑то в гражданском, примерно как одеваются мужики, когда на гараж идут или на огород там. Один в милицейской форме. У некоторых оружие.
– Ты зачем колпак снял? – усмехнулся один из них. – Мог и в колпаке говорить, а теперь пассажира мочить придется.
– Туда ему и дорога…
– Отставить.
Я повернул голову. Это был Горин.
Это и в самом деле была какая‑то баня. Слишком большая для частной и слишком маленькая для общественной. Баня…
– Давно не виделись…
Я кивнул.
– Давно.
– Будешь?
– Не.
– А… точно, забыл.
В комнате отдыха, с деревянными лавками, столом и самоваром, нас было трое. Я, Горин и этот, в милицейской форме. Он сидел к нам почти спиной, смотрел в окно.
– Ты не обращай внимания, – сказал Горин, – у нас правило такое. При разговоре присутствуют только двое. Понимать должен.
– Да я понимаю… только чего он спиной‑то сел. Может и повернуться… не сдам.
– Мишань, повернешься? Вот видишь? Доверие заслужить надо.
– А чего так‑то?
– Ну… ты у нас теперь человек из высшего общества?
– К национальным демократам мы пришли в том числе и с вашего согласия. Еще в Уральске, помните?
– Помню. Только много времени с тех пор прошло.
Горин без перерыва опрокинул в себя маленький стаканчик, лафитник еще его называли, и продолжил:
– …и теперь спрос совершенно другой, сам понимаешь. Или нет?
– Сергей Васильевич, – спросил я. – А вы теперь кто?
– Кто? Ну, так сразу и не скажешь. Общественник, скажем.
– Так я общественников и ищу.
– Зачем?
Я рассказал о том разговоре, что состоялся у меня с Кухарцевым. Горин выслушал, усмехнулся, покачал головой.
– А что не так?
– Да все не так. Знаешь, поговорка есть такая: «Нас имеют, а мы мужаем». Интересно… как мало нам надо, чтобы мы стойку опять сделали. Служи!
– Сергей Васильевич, а кто вам сказал, что я ему поверил?
Горин взглянул на меня уже с интересом.
– Тогда скажи мне, где они накалывают.
– Ну первое – сам факт того, что они сделали. Кавказ… наш он или не наш – не дело разбрасываться землями, это раз. Второе – уйти от решения по Кавказу никак не удастся. В девяносто пятом мы пытались, подписали Хасавюрт. Но все это продержалось три года – только три года. Как похищали людей, как угоняли скот – я помню. Сейчас будет то же самое. Только круче на порядок. Потому что когда у одних оружие и они готовы убивать, а другие верят в пролетарский интернационализм и дружбу народов – это одно. А когда стволы на руках у обеих сторон и обе готовы мочить – это совсем другое. Они не изменились – мы озверели.
Горин кивнул.
– Второе. Национал‑демократы участвовали в голосовании в Думе, но при этом уже выставляют себя защитниками земли русской. Веры им – ни на грош. И третье… Третье вот что. Сам расклад. Я недавно до этого дотумкал. Деньги всегда зарабатываются на том, когда ты что‑то меняешь. Если ты ничего не меняешь, если у тебя стабильность – дербанить нельзя. Ты просто с рубля копеечку имеешь. А вот если сдать Кавказ, потом начать его отвоевывать или круче того – начать и дальше земли сдавать – вот тогда дербан ого‑го. Посмотрите на Донецк. Кому горе, война, беженство, чужая сторона – а кто машины, дома, целые заводы отжал. А тут – это же целый федеральный округ, блин… Только что отстроенный, в который вложились, и нехило вложились. Сочи! Куча цементных заводов! Экспортные порты! Земля с урожайностью под сотню с гектара. А ну – это переделить. Тут с рубля не копеечка – тут с рубля полтинник будет, если не больше…
