Сергей Булыга - Фэнтези-2011
— Смотри, какой ловкий! Прямо как я когда-то. Как его это? Забыл.
Тут и хозяйка тоже посмотрела на меня. Очень, между прочим, удивленно, и говорит мужу:
— А кто это? Да это как бы и не наш совсем! — После повернулась к своим детям, спрашивает: — Кто это с вами пришел? Где вы его подобрали?
А они ей отвечают:
— Нигде мы его не подбирали, а это он сам к нам подобрался. Еще в лесу. И увязался за нами, и пришел.
Тогда они, старшие, стали на меня внимательно смотреть и думать. После хозяин строго спрашивает:
— Ты кто такой? Откуда?
А мне мать строго-настрого сколько раз наказывала, что если вдруг что, то чтобы я ни за что не признавался, кто я есть на самом деле. Иначе, пугала, убьют! То есть не пугала, а говорила правду, вы же понимаете… А я напугался! И как он у меня это строго спросил, я сразу громко зарыдал горючими слезами и стал кричать:
— Батька! Матка! Разве вы меня не узнали? Я же ваш родной сыночек!
Тут уже не только я, но и они все перепугались. Они на меня вот так вот смотрят, вот такими здоровущими глазами, и молчат. И я тогда тоже перестал орать, замолчал и утер слезы. Хозяин только головой покачал и посмотрел на хозяйку, а слов никаких не сказал. Она тоже молчит, тоже только смотрит на меня. После облизала губы, спрашивает:
— Сколько тебе лет?
Я честно отвечаю:
— Не помню. Не считал.
Она тогда:
— А где ты живешь?
А я:
— Здесь, — говорю. — В этой хате.
Она:
— А раньше где жил?
А я:
— И раньше тоже здесь. Разве ты меня забыла?
Она:
— Ой! — говорит…
А после глаза закатила и стала падать с лавки. Но хозяин ее подхватил. Она села ровно, проморгалась и молчит. И опять смотрит на меня! Эх, думаю, она сейчас еще раз упадет.
Но только теперь было по-другому. Хозяин встал и говорит:
— Ладно! Сейчас уже поздно. Идите все, ложитесь спать. А завтра будет видно.
И пошли мы, все дети, на лежанку. А нас тогда детей было семеро, а лежанка не такая широкая. Я посмотрел, как это надо делать, растолкал их и лег боком к печке. Печка у них по летнему времени была холодная, но все равно считалось почетно там лежать. Я лежал и помалкивал, не давал, чтобы меня больно пинали, и думал о всяком. Больше всего я думал о своей родной матери ведьме. Я очень боялся, что она назавтра придет за мной — или даже прямо в ступе прилетит, — схватит меня и надерет при всех уши.
Но она назавтра не пришла и не прилетела. А было так: мы все перекусили тем, что со вчерашнего осталось, и пошли гулять во двор. Во дворе я опять приглядывался, как что надо делать, и так делал. То есть я тогда с ними играл, и мне с ними было хорошо и весело. Нет, даже больше: они мне были как братья и сестры. А хозяева как мать с отцом. Так я тогда со зла подумал, когда моя родная мать за мной не прилетела. И только я так подумал, как вышла на крыльцо хозяйка и зовет меня:
— Ясь! Ясь! Иди, отнеси батьке в поле!
И дает мне кувшин молока и кусок хлеба. А я у нее ничего не спрашиваю, потому что я и так уже знаю, чую, что хозяин сейчас панское пашет на Кривом Горбыле. И я туда сразу побежал. Прибегаю, и точно: хозяин уже сел под куст и ждет меня. Я дал ему кувшин и хлеба. Он вот так вот усмехнулся и сказал:
— А ты, Ясь, легкий на ногу. Легче всех! Теперь ты всегда будешь мне в поле носить.
Так оно после и было.
Мне еще и всякое другое поручали, и я всегда со всем справлялся. Даже когда наша корова в лес ушла и заблудилась, корову тоже я нашел. Когда мы с ней вернулись, мать заплакала — это уже моя вторая мать, мужицкая, — заплакала и говорит:
— Яська! Яська! Как я напугалась! Я же думала, что вдруг тебя ведьма опять украдет!
А тут нужно вам вот что объяснить: они почему-то поверили, что я их настоящий сын, что я тот самый Ясь, который был у них когда-то, а после ушел в лес за ягодами и там потерялся.
— А после ты вернулся, Яська! — говорила мать.
И отец тоже так говорил. И даже все их соседи. И так это они убедительно каждый раз рассказывали, что я и сам стал в это верить. А мало ли, думал я, а вдруг это правда. Потому что, думал я тогда, если бы моей настоящей матерью была та ведьма, то почему она за мной теперь не прилетает? Я даже однажды вот что сделал: взял и у этой мужицкой, деревенской своей матери спросил, что же мне теперь про эту ведьму думать. И рассказал, про какую, и что это, и как. Эта, деревенская, тогда меня послушав, просто побелела, долго молчала, а после сказала так:
— Не знаю, сыночек. Не могу я тебе ничего плохого о ней говорить. Она же тебя кормила и растила.
Вот так она, эта деревенская, сказала и заплакала, мне стало ее жалко, я ее обнял, стал ее по спине гладить и приговаривать всякие хорошие слова. Она еще поплакала, а после перестала.
А отец, тот никогда не плакал. Во-первых, потому, что он был настоящий мужик. А во-вторых, что ему беспокоиться было нечего, у меня же в лесу другого отца не было. Так что этот, как ни поверни, мой единственный отец. Я его до сих пор очень люблю и каждый день вспоминаю.
А еще я не могу забыть наших панов, господ Войцеховичей. Если просто говорить, то гадкие они были люди. А если говорить сложно, то ничего особенного в них не было. Но зато они очень обрадовались, когда меня в первый раз увидели. Еще бы — дармовой работник. И еще какой! А еще какой я был потому, что, как уже говорил, мог справиться с любой работой. Это все узнали после того, как со мной познакомился господин старший панский управляющий, его звали Галяс. Это был такой человек из подпанской породы, высокий, худой и на один глаз немного косоватый. А еще он был крикливый. И не просто крикливый, как многие, а когда он кричал, то голос у него становился очень визгливый. А я визгливых терпеть не могу. Уже даже не знаю из-за чего, а вот не терплю. А тут еще этот Галяс наорал, то есть просто гадко навизжал, на мою деревенскую мать за ее какую-то мелкую провинность. Мать после этого ходила сама не своя, отцу это было очень неприятно, но он боялся связываться с Галясом. И это правильно, он же был простой мужик, то есть совершенно бесправный и бессильный человек.
А я — это совсем другое дело! И поэтому я решил, что я это просто так не оставлю. А тут еще Галяс сам мне помог — он пошел удить рыбу. Вот еще тоже гадкое занятие — рыбу обманывать. Ну, вы это понимаете, о чем я говорю — про удочку с крючком и поплавком, леской, грузилом и всякой другой ерундой. Городская выдумка! Чтобы чистеньким стоять на бережку, не замочивши ножек. И наши паны на эту удочку, как и на все остальное городское, оказались очень падкие. А подпанки совсем падшие! Как, к примеру, этот вышеупомянутый Галяс. Этот с бреднем в воду не полезет, скотина, а будет стоять на сухом бережку или вообще сидеть, и смотреть на поплавок. Ему же никуда спешить не надо! И вот он сидит и смотрит. Ну и смотри, я подумал тогда. И тоже стал смотреть. Но для него незаметно, потому что из кустов. Но из близи. И вот он сидит и смотрит, и я тоже сижу и смотрю. Смотрю-смотрю, смотрю-смотрю…
И стало у него клевать! Он потянул, а там лягушка. Он удивился и ничего не сказал, отцепил лягушку, насадил свежего червяка, опять забросил…
И опять лягушка! И чтобы долго вам не повторять, сразу скажу, что я тогда ему этими лягушками всех червей перепортил. И я, может, ему тогда и саму удочку тоже переломил бы, а леску намертво запутал…
Но тут он начал громко орать, то есть очень визгливо кричать, топать ногами и еще много чего другого выделывать. Смотреть на это было очень гадко, а слушать совсем невозможно, поэтому я тихонько встал и быстренько ушел.
А назавтра я ему сделал другое — я ему восемь крючков оборвал. Больше у него крючков не было. Но я же этого не знал! Только вижу: он удочку бросил, ногами ее потоптал — все это молча, и это меня тоже подвело, что без визгу, — и вдруг прямиком ко мне! А я сидел в кустах! Это я уже после, когда было уже поздно, догадался, что он тогда просто бежал со зла, напрямик, как слепая лошадь…
Но это сейчас хорошо рассуждать. А тогда мне сколько было лет? Пять или семь всего. Я напугался, из кустов выскочил…
Но и дальше тоже бежать испугался. Он же, думаю, меня уже увидел и теперь все равно будет к моим отцу с матерью вязаться, а они простые крепостные хлопы, как они от него отобьются?! А я отобьюсь, так я тогда подумал и дальше никуда не побежал.
Он меня увидел, очень удивился. И говорит:
— Э! Мальчик Ясь! Ты чего это здесь делаешь?!
А я возьми и брякни:
— Я пришел на речку искупаться, ваше сиятельство.
Он на «ваше сиятельство» очень удивился, даже покраснел от радости, но все равно дела своего не забыл и повторяет:
— Искупаться! — А потом: — Ага! Вот что, мальчик Ясь! Видишь вон ту корягу?
И я возьми и еще раз брякни:
— Вижу!
А ее же для простого глаза совсем не было видно, она же была под водой. Вот как я тогда неосторожно проговорился. А ему это только в радость. Он вот так вот руки потер одну об другую и говорит:
