Александр Афанасьев - Время героев (СИ)
А вот здесь, сударь, происходило кое-что другое. Здесь тоже был террор — но он был не ради Персии, он был ради сохранения личной власти шахиншаха. Здесь не было раскола в обществе, потому что на Востоке народ вообще инертен — но теперь он есть. Шахиншах, опасаясь, что армия и спецслужбы свергнут его, как свергли его предшественника — решил повязать их кровью, сделать объектом всеобщей ненависти, сжечь за собой мосты. Он понял — что только если армия и спецслужбы сделаются объектом всеобщей народной ненависти — только тогда у них не останется выбора, только тогда они будут защищать его трон до последнего человека и до последней капли крови, чтобы и самим не стать жертвой разъяренной, желающей расквитаться за все толпы. И он создал государство в государстве под названием "армия, жандармерия, полиция и САВАК". Он создал новую касту, новый правящий класс. Он сказал: творите все, что хотите, до тех пор, пока вы мне остаетесь верны — но если вы усомнитесь во мне хоть словом, хоть намеком, хоть мыслью — рука тайных карателей уничтожит вас. А если вы взбунтуетесь — то вас уничтожит народ. Тех из офицеров, кто не был лишен совести и отказался играть по новым правилам — либо расстреляли, либо растерзали до смерти в этом гимнастическом зале, либо им удалось бежать в другие страны. Остальные оказались между молотом и наковальней. Днем они творили безнаказанные преступления, грабили, убивали, насиловали — а ночью тряслись в ожидании стука в дверь и расплаты за свои преступления — мнимые, потому что за истинные никогда и никого не карали. Здесь офицеры были разбиты на тройки, и каждому вменялось в обязанность доносить на другого, за провинность одного казнили всех троих. И доносили. Здесь САВАК, местную спецслужбу, которая владела этим объектом — комплектовали из сирот из нищих, забытых Аллахом мест, которых учили ненавидеть армию, ненавидеть народ, ненавидеть всех, кроме обожаемого шахиншаха. Здесь сын мог очиститься от подозрения в предательстве и остаться в живых, если он соглашался казнить своего отца. За годы правления шахиншаха Мохаммеда здесь сделано столько дурного, что если бы отверзлись врата и воинство ада пошло по земле — я уверен, что и они бы не смогли сотворить столько дурного.
И сейчас шахиншаха нет. Но мы — остались. Мы приняли эту страну и это искалеченное общество, где не верят ни в правду, ни в добро, ни в справедливость. Здесь столько ненависти и столько боли, что не описать никакими словами. Все местные исламисты, исламские экстремисты — история каждого из них началась тогда, когда слуги государевы попрали их права и жестоко надругались над ними и над их семьями. Большинство из них встали на джихад не потому, что получили от кого-то деньги или просто поверили в Махди, его второе пришествие. Махди для многих, для большинства персов — был символом надежды, лучом света в конце тоннеля, надеждой на конец беззакония. Именно поэтому они так яростно воюют за идеи махдизма — они не верят ни во что кроме этого, и хотят наказать нас за то, что мы отняли у них эту последнюю веру. Пройдут долгие, очень долгие годы — прежде чем им удастся забыть и заново поверить…
Генерал Кордава мрачнел с каждым моим словом. Вероятно, он принял меня за странствующего философа, умеющего красиво говорить, но ни черта не понимающего в борьбе с терроризмом. В каком-то смысле это действительно так. Терроризм — это философия, философия погружения в хаос, философия разрушения. Терроризм — это атака хаоса на порядок. Чтобы постичь этот феномен и найти против него действенное противоядие — недостаточно метко стрелять. Нужно перехватить инициативу у бродячих проповедников — махдистов, разоблачить их ложь, дать людям новую веру и немного больше надежды, чем у них есть сейчас. Я уверен, что школа — сделает гораздо больше в плане обращения — чем град пуль с БТР. Слепую веру может победить только знание, знание и моральные принципы.
Пусть думает, что хочет. Соприкоснувшись с этим напрямую, генерал задумается о моих словах, вспомнит их. И поймет, что я — прав.
— Со всем уважением к вам, господин вице-адмирал…
— Здесь нет место уважению, сударь — я обвел рукой пространство пустого и гулкого гимнастического зала — здесь есть место смерти. И жизни. Продолжайте, прошу.
— Да… Так вот, покорнейше прошу простить, но я никогда в это не верил. Когда мы вошли в Варшаву — то я увидел разграбленный город. Они просто все разграбили, вот и все. И поубивали — кто попался под руку. Это нельзя объяснить ни страданиями, ни какими-то притеснениями.
Я улыбнулся.
— А чем же, сударь? Чем это можно объяснить?
— Да откуда мне знать? Может быть, мать с ними мало проводила времени в детстве или рано высадила их на горшок. Может быть, с ними в школе чем-то не тем занимались учителя или издевались сверстники. Может просто — у них есть какое-то генное отклонение, заставляющее их убивать людей. Но это очень злые люди, господин вице-адмирал, я навидался их достаточно. И, с вашего позволения, я буду их выявлять и убивать, а не пытаться понять, почему они делают то, что делают. Они это делают потому, что они чертовы ублюдки, вот почему!
Я кивнул головой.
— Именно этого я и жду. Мы должны делать их и делать их прежде, чем они сделают нас. Но и понимать, почему происходит то, что происходит — мы обязаны. Пойдемте отсюда, здесь невозможно долго находиться…
Открытию восстановленных производств и предприятий инфраструктуры я уделял большое внимание, потому что мне хотелось прекратить войну как можно быстрее. Война не прекратится сама по себе, ее невозможно прекратить до тех пор, пока террористы подпитываются из среды народа и имеют в ней поддержку. Точно так же в двадцатые годы — невыносимые условия труда на фабриках подпитывали революционное движение до тех пор, пока не вмешалось государство и не ввело минимальные требования и обязательные правила по наемному труду. Сделало оно это просто потому, что иначе нас ждала гражданская война. Так и здесь — шахиншах оставил нам развитую промышленность — и в то же время нищую, ненавидящую нас глубинку, откуда происходит большинство беженцев. Выход из порочного круга бедности, ненависти и насилия только один — дать людям работу, дать ее даже в большем количестве, чем она была при шахиншахе. Только когда мы закроем последний лагерь беженцев, только когда сорванный бедой с места нищий феллах будет идти вместе со всеми на работу в шесть часов утра — только тогда фанатики станут изгоями. Только тогда мы победим терроризм.
Домостроительный комбинат находился на северной окраине Тегерана в промышленной зоне. В отличие от южных и особенно западных подступов — здесь удалось избежать серьезных боев и в основном оборудование осталось целым. Основной проблемой было восстановление подстанции… над ней кто-то поработал и поработал серьезно. Вообще, с актами продуманного и технически грамотного саботажа — сталкиваешься на каждом шагу, тот, кто все это делал, понимал, что делает.
Мой приезд хоть и был неожиданным — но все было готово, поменялся только докладчик. Рабочие — от предыдущего состава осталось человек двести, не больше, все — в аккуратных синих комбинезонах, инженерный состав — в зеленых. Около тысячи человек… это хорошо. Впервые в жизни я чувствовал, что моя работа приносит реальную пользу другим людям. И не только моя — работа всей нашей команды приносит пользу людям, мы стараемся созидать, и только по необходимости — разрушаем. Это очень приятное чувство — чувство своей нужности.
Речь я не готовил — смысл? Знаю, что политикам речи готовят их помощники, но разве это не убого — пользоваться чужими словами и чужими мыслями?
— Его Превосходительство, Военный и Гражданский наместник Его Императорского Величества, вице-адмирал Флота Его Императорского Величества, князь Александр Владимирович Воронцов!
Объявляют как артиста в цирковом представлении, но это — правильно. На Востоке очень ценят титулы. В свое время Дикая Дивизия, во главе которой был брат Государя Николая Второго — внесла немалый вклад в то, что Русь не рухнула в бездну.
Две тысячи пар глаз передо мной. Они смотрят на меня, люди другого мира и другой веры. Не составит труда понять, что многие — тайно ненавидят меня. На самом деле я должен не просто сказать пару дежурных фраз и сойти с импровизированной трибуны под аплодисменты. Я должен им сказать, почему они не должны меня убивать. А в моем лице — русских инженеров, военных, учителей и казаков, которые пытаются помочь им построить новую жизнь. Жизнь, где люди не боятся ночного стука в дверь.
Хапнуть незаметно воздуха в грудь — и понеслась.
— Вот это все — я обвел руками массивные серые строения, в тени которых мы находились — все это построено не для нас. Все это — построено за счет вас и для вас. Отсюда — будут выходить дома, в которых вы будете жить…
