Владимир Ильин - Единственный выход
Хоть бы узнать, сколько сейчас времени. Этот вопрос вдруг почему-то стал для меня жизненно важным. Наверное, потому, что я в очередной раз провалился в болото дремоты, а потом, неизвестно через сколько времени, вынырнул оттуда.
М-да, а контора у них – еще та. Прижимистая, как дочь Гобсека. Что им, жалко было повесить на стенах электрические часы, как это делают все приличные учреждения? Нет же, одни-единственные часы, которые мне попались на глаза, висят над входными дверями, да и они впали в старческий маразм.
Видно, остается прибегнуть к опросу местного населения.
Некоторое время я ерзал в кресле, борясь с внезапно возникшим побуждением, но потом уговорил себя, что ничего страшного не успеет произойти, если я буквально на пару минут отлучусь из этого бюрократического склепа.
Я встал, с наслаждением потянулся, а потом вышел из «аппендикса» так, чтобы мне был виден коридор, и задумчиво поглядел сначала в одну, а потом в другую сторону.
И там и сям не было видно ни единой живой души. Правда, справа – откуда я пришел – доносились чьи-то приближающиеся шаги, а слева кто-то чахоточно кашлял в одном из близлежащих кабинетов, двери которых выходили в коридор.
Взвесив шансы, я поставил на правую сторону и стал дожидаться того, кому принадлежали шаги. Судя по тому, как он шаркал подошвами по ковру и с какой размеренной неторопливостью передвигал ноги, а также с учетом отчетливого хруста паркета под весом идущего я мигом представил его себе: грузный седовласый старик в шляпе, в костюме пятидесятилетней давности и (тут я напряг слух) наверняка с тростью. И часы у него, конечно же, должны быть не наручные и не вмонтированные в мобил или элсиай, как сейчас модно, а какой-нибудь древний брегет в форме луковицы на цепочке, прикрепленной к специальной петельке на поясе брюк. И откроет он крышку часов под дребезжащий звон музыкального механизма, и дребезжащим же голосом скажет…
Черт!
Не доходя совсем чуть-чуть до выступа коридора, шаги вдруг остановились, потом заскрежетал ключ в замке, я рванулся было в ту сторону, но не успел. Дверь захлопнулась с отчетливым щелчком, и вновь стало тихо.
Эх ты, ленивый гиппопотам, укорил я себя. Надо было не ждать, как баран, а самому идти навстречу этому старцу-толстяку!
Где теперь его искать, в каком кабинете?
Собственно; дверей, непосредственно соседствующих с поворотом коридора, было всего две, и расположены они были почти одна напротив другой. Я встал между ними и прислушался, но до меня не донеслось ни звука.
Ладно.
Постучав в ту дверь, что была справа от меня, я повернул массивную бронзовую ручку и попытался открыть дверь, но обнаружил, что она заперта.
Значит, вон та…
Я перешел на другую сторону коридора и проделал те же манипуляции.
С тем же успехом.
Странно.
Я же отчетливо слышал, как старик, или кто там был, только что вошел в одну из этих дверей! Неужто он сразу заперся изнутри? Но зачем? Что – за ним гналась свора кровожадных маньяков?
Я постучал поочередно в обе двери сильнее, в надежде, что тот, кто почему-то спрятался за ними, подаст голос, но за дверями по-прежнему было тихо.
Я с досадой пнул стену и отправился в обратную сторону.
Кашель невидимого чахоточника, однако, уже не слышался, и, пройдя несколько метров до поворота коридора, я обнаружил, что в обозримом пространстве (длиной метров тридцать) никого не видно.
Ну и что теперь делать?
Окончательно сбрендить и пойти вламываться во все двери подряд?
А теперь представь себе: сидит в кабинете этакий надменный «перпендикуляр» из тех бритоголовых молокососов, которые, с грехом пополам окончив пять обязательных классов школы, ринулись по папиным стопам в большой бизнес; которые ездят непременно на «Кольте» и непременно розового цвета; которые обедают на тысячу долларов и наиболее освоенными выражениями которых являются обороты «в натуре», «типа» и «как бы», – и тут вдруг дверь распахивается, ты просовываешь в образовавшуюся щель голову и в ответ на грозное «Че надо?» лепечешь: «Вы не подскажете, который час?»…
Такой придурок может спустить тебя по лестнице с двадцать пятого этажа на первый, а оттуда – пинком на улицу, и ничего ему за это потом не будет.
А вот ты вынужден будешь распрощаться со своим курьерством.
Хотя, честно говоря, оно мне и не особенно нравится. Просто Ма будет расстроена – это раз, и одной трети наших скромных доходов мы лишимся в одночасье – это два.
А куда еще может устроиться на работу пацан, едва-едва покинувший школьное гнездо? Я бы пошел в библиотекари, но там все места заняты старушками-одуванчиками, да и платят в библиотеках совсем уж символические гроши.
А ведь ничего больше делать я не умею и, признаться, не люблю.
Маменькин сынок.
Это только в мыслях я позволяю себе быть раскованным и циничным, как супермен из вестернов прошлого века о Диком Западе.
А на деле… Права все-таки Ленка, когда говорит, что я, вообще-то, хороший, но бесхарактерный.
Нет во мне того ребра жесткости, которое позволяет сказать другим «нет» и подчинять их своей воле…
Я топтался на месте, не зная, что делать. Возвращаться обратно к закрытому окошку приемной мне уже расхотелось. Внутри меня медленно, но неуклонно нарастало отчаяние, и, наверное, только из-за этого я решился на глупейшую авантюру.
Идея была простейшей, будто амеба.
Ходить по коридору, который наверняка замкнут в одно большое кольцо, до тех пор, пока мне не ветретится хоть кто-нибудь во плоти и крови. Желательно – из числа представителей этого самого САВЭСа. Службы Аномального Времени и Экспериментов над Слабохарактерными. Затем брать этого встречного-поперечного за грудки (применительно к женскому полу), либо за шиворо'т (применительно к мужикам), либо за хобот (на тот случай, если встречным окажется зеленокожий инопланетянин) и не отпускать его до тех пор, пока он не просветит меня: а) сколько сейчас времени; б) кому я могу, кроме гурманки из приемной, вручить пакет и, на самый худой конец, в) не могу ли я попросить его (ее) принять под расписку этот вшивый конверт, чтобы в дальнейшем передать его в приемную или выбросить в мусорную корзину – на свое усмотрение.
Конечно, это был явно не лучший способ выбраться из патовой позиции, в которой я очутился, но во мне ожила усвоенная еще со школьной скамьи убежденность, что запутанные узлы лучше всего разрубать, а не развязывать. Все-таки прав был наш историк Семен Аркадьевич: иногда исторические примеры дурно влияют на таких недорослей, как я…
Приняв такое решение, я повеселел и устремился на штурм невидимой крепости в темпе «Дранг нах Остен».
Шел я долго, а коридор все не кончался. Он лишь извивался и бугрился углами-и выступами, как змея, наглотавшаяся булыжников, ломался под прямым углом, чтобы сделать очередной поворот, и вскоре я понял, что полностью потерял представление о том, где нахожусь и в какой стороне расположен лифт.
А хуже всего было то, что никто так и не встретился мне на пути. Несколько раз совсем близко слышались голоса, но когда я выходил на дистанцию прямой видимости, в коридоре никого уже не оказывалось.
Постепенно у меня стало складываться опасение, что это не случайность и что по какой-то неведомой мне причине люди просто-напросто прячутся от меня, сознательно избегая встречи.
Крыша моя ехала на все четыре стороны, я терялся в догадках и предположениях, что бы все это значило, и уже вспомнил подходящую к данной ситуации цитату из той книги Великих Братьев, которую я читал и перечитывал добрую сотню раз:
«Редкий придворный рисковал посещать этот лабиринт в тыльной части дворца… Здесь было легко заблудиться. Все помнили случай, когда гвардейский патруль, обходивший дворец по периметру, был напуган истошными воплями человека, тянувшего к нему сквозь решетку амбразуры исцарапанные руки. „Спасите меня! – кричал человек. – Я камер-юнкер! Я не знаю, как выбраться отсюда! Я два дня ничего не ел!“
Перспектива повторить судьбу этого несчастного меня не манила. Хотя его, помнится, в конце концов все же спасли, выломав упомянутую решетку.
А у меня здесь даже решеток не было, одни голые стены, пол и потолок.
Было от чего испытывать мандраж.
В конце концов я не выдержал и перешел на бег. Втайне я надеялся, что мой топот привлечет внимание тех, кто прячется от меня за дверями своих кабинетов, и тогда они непременно выглянут, чтобы узнать, не объявлена ли всеобщая пожарная тревога.
Фиг вам! То есть мне самому – фиг.
Всем обитателям мрачного, хотя и ярко освещенного, лабиринта было наплевать на то, что происходит за стенами, которыми они от меня отгородились.
У меня даже мелькнула мысль заорать во все горло что-нибудь, .что заставило бы выглянуть в коридор этих сволочей, но после очередного поворота под углом в девяносто градусов передо мной открылась, как финишная прямая, та часть коридора, которая вела к лифтовому холлу, и я услышал, как там переговариваются двое, видимо, в ожидании кабины.
