Максим Резниченко - Мертвый Город
– Назад! – кричу я, отступая на шаг.
Лихорадочно пытаюсь сообразить, что делать. Клаус пятиться рядом со мной, беспомощно оглядываясь вокруг. За спиной негромко ойкает Соня, и я почти сразу оступаюсь и по щиколотку проваливаюсь в жидкую грязь. Тропа заканчивается, точнее мы оказываемся у ее начала, там, где были несколько минут назад. И тут меня осеняет.
– Клаус! – кричу я, – Помогай! Размораживай грязь!
Он моментально светлеет лицом, и мы плетем уже вместе. Замерзшая тропа на наших глазах темнеет, быстро растаивая. Все насекомые, что на ней, оказались в грязи.
– Есть! – с облегчением выдыхает Клаус.
Я не перестаю плести, и спустя несколько секунд над бывшей тропой и ближайшей к ней площадью начинает подниматься пар. Почему бы и нет? Чем вареные пчелы хуже мертвых? Да ничем, потому что ни те, ни другие не представляют никакой опасности. Снова краем глаза ловлю движение где-то в стороне и поворачиваюсь туда, не переставая работать.
Теперь мне видно, что же такое красно-черное и рыжее копошится в обломках разрушенного торнадо здания. Это муравьи. Не имею ни малейшего понятия, как они правильно называются, и есть ли у них вообще какое-нибудь название. Сейчас это не имеет никакого значения. Поднимающийся от вскипающей грязи пар мешает рассмотреть их достаточно хорошо, но, с другой стороны, это совсем неплохо, потому что и нас эти твари обнаружат не сразу. Размером с крупную собаку каждая, они собираются плотной толпой на дальней от нас стороне развалин. Сколько же их всего? Не могу утверждать точно, но не меньше двух-трех десятков. Видимо, в этот миг удача наконец вспомнила о нас, потому что первым, кого видят насекомые – это змей. Они неподвижно наблюдают за ним, больше не глядя по сторонам. А Страж как появился минуту назад у нашей пустоши, так и находится до сих пор на прежнем месте. Странно – раньше его даже скорпионы не останавливали. А потом ряды гигантских муравьев вздрагивают, и твари приходят в движение. Вытягиваясь в цепочку, они направляются к Стражу. Проходит несколько секунд, и он разворачивается на месте, чтобы исчезнуть за стенами домов. Сквозь белесый пар, все сильнее поднимающийся от грязи, мне удается рассмотреть, как сильно его потрепали скорпионы: змеиная шкура уже совсем не черная, она покрыта пылью и грязью и во многих местах влажно блестит сочащейся из свежих ран кровью. Больше я туда не смотрю, поворачиваясь к бывшей тропе. Пусть муравьи сожрут змея и подавятся им.
Там, где еще минуту назад была вымороженная в грязи тропа, сейчас уже стоит настоящая стена пара. Судя по ускорившимся процессам, Клаус присоединился ко мне, и грязь уже не просто разморозилась, но и начала кипеть. Удушливая вонь накатывает на нас волнами, заставляя отступать все дальше. Жарко. Чувствую, как пот ручейками сбегает по спине. Надеюсь, что эти тигровые пчелы сварятся заживо если не в грязи, то в пару.
Что-то черное вылетает из белесой пелены и падает в десятке метров справа от нас. Потом еще и еще. Пчелы вылетают из обжигающего облака, словно пули. Но упав в грязь, больше не шевелятся и сразу исчезают, сдохнув. Они все продолжают с громким гулом-стрекотом вылетать из пара. Вот одна из них проносится прямо над нашими головами и с едва слышным всплеском падает в грязь где-то сзади.
– Осторожно! – выкрикивает Клаус.
А потом очередная гигантская пчела вырывается из кипящего пара и за какую-то секунду преодолевает разделяющее нас расстояние. Я еще успеваю увидеть, как насекомое изгибается прямо в полете, выдвигая вперед свое жало. Даже через бронежилет я чувствую удар врезавшегося мне в грудь маленького монстра. Он увязает в одежде и пытается высвободиться, ни на миг не переставая кошмарно гудеть. Тварь еще копошится, когда я брезгливым, но быстрым движением смахиваю ее с себя. Упав на землю, насекомое не успевает даже пошевелиться, когда я вбиваю его в грязь ботинком. Признаться, я едва сдерживаюсь, чтобы не застрелить гада – таким огромным он мне кажется. Я топчу грязь под ногами яростно и зло, но больше от испуга, чем от ненависти.
Мой неожиданный и внезапный страх настолько силен, что я удваиваю собственные усилия, заставляя грязь перед нами уже громко и часто булькать. Звуки лопающихся пузырей доносятся до нас с каждым мгновением все чаще, и я не могу скрыть злорадного удовольствия. Как-то сразу из пара перестают вылетать пчелы, а на нас горячими волнами накатывает жар. Нет, не все еще насекомые сдохли – вон одно вылетает из клубящегося пара и, прежде чем рухнуть в грязь, проносится по воздух куда-то в сторону так быстро, как ни одна тварь до этого.
– Подождем еще пару минут, а потом двинемся дальше, – оборачиваюсь я к ребятам.
– Хорошо, – соглашается Клаус. – Может быть, стоит…
Он осекается на полуслове, а прямо возле моего лица, обдав воздухом и рассерженно гудя, проносится с огромной скоростью гигантская пчела. Кажется, я даже увидел, как поднимаются и опускаются ее крылья. Вот насекомое изгибается, выставляя жало вперед. Все происходит так быстро, что я не успеваю моргнуть. С глухим звуком пчела врезается в Соню, стоящую позади меня, попав ей в шею. Еще миг пчела безвольно висит, а потом исчезает, сдохнув. Вскидывая руки, девушка негромко вскрикивает. У Сони сразу подгибаются ноги, и она оседает на землю, но Клаус, который стоит рядом, подхватывает ее, не давая упасть. Нет! Я не верю своим глазам и не хочу им верить! Нет, этого не может быть! Я уже рядом. Заставляю появиться обычную, но широкую деревянную лавку и помогаю Клаусу уложить на нее девушку. Срываю с нее шлем, откидываю его в сторону. Неудобно, но мне почти сразу удается снять с лежащей девушки бронежилет. Соня испуганно смотрит на меня своими огромными голубыми глазами и пытается что-то сказать, но у нее ничего не выходит. Она болезненно морщится и тянет руки к шее. Клаус удерживает их, а я, лихорадочно вспоминая, начинаю оказывать ей первую помощь. Сначала оглядываю распухающую на глазах ранку, но жала не видно. Бог с ним.
– Потерпи немного. Сейчас я тебя вылечу, – шепчу я в синие глаза.
«Достаю» бутылочку с йодом, откручиваю крышку и щедро выплескиваю его прямо на ранку. Что там дальше: уксус или марганцовка? Да какая разница!? «Достаю» столовый уксус, который должен нейтрализовать яд, и не менее щедро лью его девушке на шею. В моей руке появляется бинт, уже влажный от раствора марганцовки, заставляю его остыть до обжигающего руки холода и прикладываю к ранке. Смутно помню, что можно использовать еще и компресс из петрушки, подорожника и еще каких-то трав, но для начала решаю немного выждать.
Шея девушки опухает прямо на глазах, заставляя ее прикладывать огромные усилия, чтобы просто дышать. Из ее закрытых глаз текут слезы, прочерчивая на темной от грязи коже светлые полосы. Я вижу, как она сильно мучается. Проклятье! Проклятье! Соня бледнеет все сильнее, ее губы уже наливаются безжизненной синевой. Она широко раскрывает глаза и, вырывая свои руки из рук Клауса, начинает отчаянно царапать шею, оставляя на ней кровавые следы.
– Держи ее! – ору Клаусу не своим голосом. – Да держи же ее, твою мать!
Другого выхода просто нет. Я быстро подкладываю под шею девушки пузатую бутылку воды, заставляя ту запрокинуть голову так, что трахея оказывается максимально близко к коже. Я вижу, что Соня совсем не может дышать. Клаус уже полностью залез на нее, прижимая своим весом ее руки, ноги и не давая девушке вырываться. С треском отрываемых пуговиц распахиваю ее рубашку так, чтобы была видна яременная вена. Щедро плещу йодом, обеззараживая участок шеи. У меня в руке острейший скальпель, какой я только могу себе представить. Соня затихает и уже не шевелится. Стараюсь не думать об этом и смахиваю с глаз градом льющий пот. А сейчас спешить нужно осторожно. Пытаюсь нащупать трахейную мембрану, она должна быть между гортанью и щитовидкой, но шея девушки опухла так сильно, что мои пальцы не могут ничего нащупать. К счастью, если так вообще можно сказать, укус пришелся в верхнюю часть шеи, практически под ухо, поэтому и возможно то, что я собираюсь сейчас сделать. Нет, ничего не прощупывается. Придется рискнуть. Перехватываю скальпель удобнее. Мой указательный палец – на лезвии, в сантиметре от его кончика. Делаю осторожный надрез, стараясь уложиться в сантиметровую глубину – указательный палец не дает лезвию углубиться ниже. В длину разрез около полутора сантиметров, и этого достаточно. Почти сразу раздается свист, с которым воздух попадает в легкие девушки.
– Держи крепко! – бросаю Клаусу, но он итак не нуждается в советах – парень надежно держит Соню.
Она заходится сильным кашлем, но почти сразу ее дыхание нормализуется. Выгнутая шея дает сейчас ей дышать, но я еще не закончил. «Достаю» пластиковую трубку примерно семи сантиметровой длины. Она сужается с одной стороны и расширяется с другой, изгибаясь по всей длине. Тут же обрабатываю ее спиртом и ввожу узким концом в сделанный разрез. Заглубляю на две трети. Остается только ее закрепить. Обвязываю шею девушки бинтом, накидывая им несколько петель на расширитель. Все. Соня дышит, но она по-прежнему без сознания. Устало опускаюсь на край лавки и, «достав» сигарету трясущимися от напряжения руками, закуриваю. Спички выпадают из моих пальцев и рассыпаются по грязи. Тихо матерюсь сквозь зубы, но тут Клаус подносит мне огонь зажигалки. Глубоко затягиваюсь и только тут замечаю, что мои руки перепачканы в крови Сони. Самой крови почти не было, когда я делал трахеостомию. Или было? Не знаю. Мысли путаются.
