Юрий Леж - Перекресток
— Во — законник нашелся, — чуть отвлекаясь от созерцания Ники, пренебрежительно ответил Антон. — А в рыло тебе, законник?..
— Всё! Сеанс окончен! — звонко выкрикнула Ника, бодро размахивая руками. — Карев, ты чего сюда приперся? и кого с собой приволок? рассказывай, пока я курю, а то потом сразу же пойду в душ… и одна, учти это.
Антон моментально, как по взмаху волшебной палочки, отвлекся от обрадованных антрепренеров и фотографа, ловко извлек из кармана пиджака зажигалку и, быстренько подойдя поближе, дал прикурить уже облачившейся в халатик и присевшей на край подиума блондинке.
— Ты Власия не узнала? — чуть укоризненно спросил он любимую женщину. — Видишь, как он устал, бедный, даже в лице изменился. Все время спать норовит завалиться, а спать ему нельзя, потому что иначе я его потеряю. А если потеряю, то, что я потом его жене скажу? Брал-то под честное слово, что верну…
Пристроившийся у стены Власий то и дело начинал сползать вниз, на пол, вздрагивал при этом всем телом, просыпался, выпрямляясь, и тут же снова задремывал. Ника сочувственно покачала головой, представив себе реакцию жены Власия, если Антон вернет ей своего друга детства в таком плачевном состоянии.
— Давно вы такие красивые? — уточнила Ника, глубоко затягиваясь ароматным дымком папироски с длинным, «дамским» мундштуком, и сострадательно спросила: — Может, ему, в самом деле, проспаться дать?..
— Нет, — с пьяной уверенностью заявил романист. — Потеряю — точно. А красивыми мы стали совсем недавно, наверное, еще утром. Или уже к обеду. А который час, интересно?..
— Карев, ты допился до потери ориентации во времени? — искренне засмеялась Ника. — Скоро, значит, и в пространстве теряться начнешь…
— Нет, в пространстве я не потеряюсь, даже больше того, найдусь! — с хмельной твердостью заверил блондинку Антон. — Видишь, вот тебя нашел, легко и непринужденно, и сам найдусь в любом пространстве.
— Ты что, наконец-то, решил проблему с издателями? — заинтересовалась Ника первопричиной такой, казалось бы, неожиданной пьянки.
— Нет, кстати, наоборот, — бестолково возразил Антон. — С этого все и началось…
Как выяснилось из дальнейшего, по-прежнему слегка бестолкового, пьяного, местами пафосного и чуток юморного рассказа романиста, он с утра заглянул к своему другу детства, пожелать ему доброго здоровья и успехов в творчестве. Ну, и упросил жену Власия отпустить того на часок в кафе, чтобы поговорить о наболевшем, не стесняясь детей и женщин и не выбирая выражений. Почему сам Антон оказался в ранний час у Власий в светлом, совсем не по сезону и погоде, костюме, больше смахивающим на концертное облачение, чем на повседневный наряд, а Власий пошел в кафе, как был, в домашнем свитерке и стареньких брюках, оказалось покрыто мраком тайны.
Но в кафе к их столику один за другим начали подсаживаться агенты разных издательств, — «Ну, не меньше трех их было, — делая серьезное лицо, заверил Антон. — Шустрые все, как китайские уборщики…» — склоняя романиста к продаже его нового, еще не оконченного произведения именно им, на условиях, якобы, гораздо лучших, чем предлагают конкуренты. Что бы культурно, без матерщины и мордобоя, отвязаться от агентов, Карев не нашел лучшего выхода, чем всех их напоить, что и было с блеском исполнено. Вот, правда, пришлось заодно напиться самому и поить до безобразия друга детства, потому что упрямые агенты ни за что не хотели пить в одиночку. А когда незваные гости были окончательно напоены и куда-то сами собой исчезли, Антон уволок друга из этого кафе в какое-то другое, а потом где-то они поиграли в биллиард, и еще где-то даже пообедали, и к концу этого самого обеда возникла покаянная мысль, что они подло бросили Нику на произвол судьбы, даже не пригласив несчастную девушку с собой, за компанию. Так они начали искать блондинку, объездив все известные Кареву точки, где она могла находиться в разгар рабочего дня. В одной из этих точек им и раскрыли страшную коммерческую тайну. «Ты не обижайся на них, — попросил Антон. — Они долго сопротивлялись, почти десять минут!» Наконец-то выяснилось, что Ника может быть в студии у одного модного нынче фотографа, этого самого лохматого и изможденного, мол, приглашал он ее уже давно, но время выкроить удалось только сегодня.
— И вот я здесь, у ваших ног! — закончил длинное и не всегда внятное повествование Антон. — Хочу пригласить тебя на ужин, раз уж обед давно кончился. Надо ведь загладить свою вину? И Власий так же считает!!! Поедем?
— Конечно, поедем, — добродушно успокоила его Ника. — Тем более, с твоим появлением тут и в таком состоянии всякая работа теряет смысл. Погоди секунду, я — в душ, смою всю эту поганую раскраску, а потом сразу — в ресторан! Только, Карев, не трогай здесь никого, ладно? Ну, очень тебя прошу…
— Что — и девчонок не трогать? — нарочито расстроился Антон, будто только сейчас заметив, как ассистентки исчезнувшего с глаз фотографа, притихшие, как две мышки, возле ширмы, активненьким шепотом обсуждают происходящее.
— Девчонок можешь потрогать, но в пределах разумного, для оргии рановато, еще не вечер, — нравоучительно сказала Ника, подымаясь с места и громко успокаивая девушек: — Валя, Ксана, вы не волнуйтесь, Карев в пьяном виде только на мужиков агрессивный, а с женщинами он ласковый — всегда…
Очень скоро вернувшись после душа, благо кабинка с матовыми стеклами находилась здесь же, в зале студии, освеженная и чистенькая Ника застала идиллическую картинку: у входа по-прежнему сползал по стене, вздрагивал и принимал вертикальное положение бедолага Власий; в дальнем, темном углу о чем-то жалобно шептались, поглядывая на дверь, но не рискуя пройти мимо Антона, оба антрепренера и помятый, растерянный фотограф; а в самом центре зала, вытащив непонятно откуда высокий, одноногий табурет, восседал сам его величество Карев, у него на коленях слева и справа расположились ассистентки фотографа, о чем-то горячо нашептывая в оба уха романиста и откровенно лапая его за плечи и грудь. Впрочем, в долгу Антон не оставался, обнимая обеих за и пониже их стройненьких девичьих талий.
Успокоенная такой миролюбивой картинкой, Ника, не торопясь, оделась за ширмой, и уже цокая высоченными каблуками, подошла к размякшему от пристального и множественного девичьего внимания Антону.
— Карев, убери руки с женских задниц, — с легкой ласковой угрозой попросила Ника. — При мне лапать еще кого-то — это моветон, как говорят французы, понимаешь, милый?
— Слушаю и повинуюсь, — мгновенно отозвался Антон, откровенно оглядывая Нику с ног до головы, но убирать руки от девчонок не торопясь.
Высоченные шпильки каблучков, узенькие черные брючки, обтягивающие стройные и в меру мускулистые бедра профессиональной танцовщицы, блузка-распашонка в инопланетном, гламском, стиле, оттопыренная дерзко стоящими грудками, черная, кожаная курточка нараспашку, псевдосеребряная, лежащая на чуть выпирающих ключицах, цепочка, оканчивающаяся огромным, в пол-ладони овальным медальоном со странным рисунком, а над ним — стройная шейка, огромные, широко распахнутые, изумительные светло-серые глаза на чуть смугловатом личике, и над всем этим великолепием, знаменитая платиновая гривка тщательно всклокоченных волос.
— Карев, — попросила Ника, заметив его восхищенный и жадно-вожделеющий взгляд. — Теперь застегни на мне брюки, которые ты глазами не только расстегнул, но и уже снял, отпусти со своих коленей девушек и вставай, только весь сразу, а не частями, которые у тебя давно уже встали и без моей помощи…
Антон легонько шлепнул девиц под попки, заставляя их подняться с его колен, сладко потянулся, разминая чуть затекшие в сидячем положении мышцы, и поднялся на ноги. По его внешнему виду было абсолютно непонятно, каким он притворялся всего полчаса назад: пьяным или трезвым.
— Идем, Ника, — предложил он ей руку, и, как королеву на балу, повел к выходу из студии.
Вслед им донесся откровенно восхищенный шепот девиц, застывших возле табурета, и облегченный совместный вздох фотографа и антрепренеров из темного угла…
…Путь от студии слегка пострадавшего фотохудожника до одного из самых фешенебельных ресторанов оказался жуткой смесью из детского калейдоскопа, американских горок, стробоскопов и трескучей болтовни Карева, видимо, рассчитанной больше на шофера наемного автомобиля, чем на Нику, или тем более — Власия. Море вечерних огней Столицы в буквальном смысле слепило глаза не хуже, чем фары встречных машин, лихие повороты и скоростные обгоны напоминали головокружительный аттракцион, анекдоты романиста — бесконечный утренник в детском саду. И так продолжалось до самого столика…
Усадив слегка очнувшегося во время переезда и за те полминуты, что успел побывать на свежем воздухе, Власия в кресло и почти насильно влив ему в рот большую рюмку коньяка, Антон облегченно вздохнул — наконец-то, мол — и посоветовал стоящему рядом со столиком официанту во фраке:
