Юрий Леж - Перекресток
— Сейчас тебя в Столице в любом кабаке припомнят, как родного, и любая собака признает, — откровенно поделилась своими соображениями Ника. — Кругом твои портреты, наидостовернейшие рассказы о кровавых схватках с инсургентами и «тайна нового романа». Какую газетку не возьми, даже задницу подтереть нечем.
— Твоя тонкая душевная организация не позволяет это делать моими газетными портретами? — от души захохотал романист. — Я тебе туалетной бумаги куплю побольше, мало ли, кем еще ты не сможешь подтереться…
— Остальными я подтираюсь с удовольствием, — язвительно ответила Ника. — И даже, как пишут в уголовной хронике, с особым цинизмом…
…Заворочавшемуся в кресле Власию вновь пришлось наливать коньяк, потому что, проснувшись и обведя слегка протрезвевшим, но все-таки еще мутным, изумленным взглядом зал ресторана, бедный художник едва не впал в ступор, будучи абсолютно не в состоянии сообразить, как же он сюда попал. Друг детства и примерный семьянин, конечно, попытался выяснить, что же случилось за то время, пока он пребывал в бессознательном состоянии, но Карев оказался строг и суров: раз не помнишь, то и знать тебе об этом не надо, а вот выпить еще разок обязательно придется. Власий не обиделся и даже без длительных уговоров выпил, и сразу же напомнил, что дома его ждут жена и дети, и если Антон собирается после ресторана в бордель, то пусть отправит его домой, ибо по борделям он не ходок, даже если идти не может. Энергично высказавшись на семейно-бордельную тему, Власий потерял весь запал, снова уютно свернулся в кресле и мирно задремал, даже не заметив презрительные взгляды со стороны сидящих за соседними столиками персон.
На небольшой эстраде в уголке ресторанного зала, вдали от столиков, чтоб не мешать своим звучанием посетителям, начали появляться музыканты, тут же, на ходу, заигравшие нечто тихое джазовое, не привлекая к себе особого внимания, по очереди, по мере того, как они выходили на эстраду, подхватывая мелодию и ритм. Гитара, контрабас, рояль, саксофон, ударные…
Заметив брошенный Антоном быстрый взгляд на музыкантов, Ника не удержалась, чтобы не съехидничать:
— Хочешь при этой вот публике продемонстрировать свое, прямо скажем, виртуозное владение музыкальными инструментами? Простенькая гитара там, в ансамбле, кажется, есть…сыграешь, Карев? а может, еще и споешь какие-нибудь куплеты?..
— Не превращай меня в скандальное чудовище, — ворчливо ответил Антон. — Зачем же мешать нормальным людям зарабатывать?.. тем более там, среди них, есть мои знакомцы… да и не хочется мне что-то сегодня снова попадать в полусветскую хронику…
— В других местах ты об этом не думаешь, или на тебя истеблишмент такое воздействие оказывает? — засмеялась Ника, без запинки выговорив новенькое, модное словечко, не так давно вошедшее в столичный обиход. — А как они строго здесь, порядок соблюдают, тебе никто из знакомых даже рукой не помахал…
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, но вот уж не думал, что ты умеешь ругаться такими непристойными словами, — в тон ей ответил Антон. — И где ж ты тут, в этом стойле, истеблишмент увидела? Хотя, стоп… кажется, как раз сейчас и появился именно истеблишмент, будь он неладен…
— Что такое? — удивилась блондинка, отслеживая взгляд романиста, устремленный на вход в ресторанный зал.
— Спокойно, не оборачивайся, — неожиданно серьезным тоном попросил Антон.
— Ладно, — покладисто согласилась Ника, ловко доставая из внутреннего кармана курточки пудреницу.
Раскрыв маленькую, изящную шкатулочку, девушка слегка отвела полусогнутую руку влево, внимательно вглядываясь, но не в свое отражение в зеркальце, а на происходящее у высоких полуоткрытых дверей, драпированных бархатными, бордовыми портьерами. А там появился и уже о чем-то переговаривался с мгновенно подлетевшим к нему метрдотелем высокий, представительный мужчина с окладистой, холеной бородой, одетый в хорошо знакомый черный фрак. Начальника Сто восемнадцатой сопровождал какой-то небольшой чин из неизвестного департамента, скорее, играя роль шакала Табаки при Шерхане, чем хорошего приятеля или делового партнера.
— Хорошо, что Власий спит… — философски вздохнул Антон.
Ника быстро стрельнула в него глазами, эффектно захлопнула ненужную уже пудреницу и отправила её обратно в карман. А в это время Василь Андреевич направил своего прихлебателя к столику, с легким подобострастием и полным уважением указанному мэтром, а сам решительно, но с некой скромностью, присущей персонам на самом деле значительным, а не представляющим себя таковыми, приблизился к напрягшейся от нехороших предчувствий парочке.
— Добрый вечер, госпожа Инспектор, — абсолютно серьезно поприветствовал блондинку её крестник в этой экзотической должности. — Здравствуй, Антон…
Чуть склонившись, Василь плавно подхватил ручку Ники со стола и легонько коснулся губами тыльной стороны её ладони, приведя этим блондинку в едва заметное замешательство: ей уже давным-давно вне работы никто не целовал рук. Тактично делая вид, что не заметил смущения Ники, начальник Сто восемнадцатой обменялся рукопожатием с романистом и без разрешения, на правах старого и доброго знакомого, присел в четвертое, пустующее до сих пор кресло у столика.
— Как удачно сложилось, — проговорил Василь, как бы невзначай приглядываясь к так и не проснувшемуся художнику. — Давно надо было с вами встретиться, в первую очередь, конечно, с Инспектором, а тут — такой случай… Ника, извини, что отрываю от ужина, но лучше переговорить здесь, чем звать тебя в Промзону всего-то на десяток-другой слов…
25
— Ох, какие к нам хозяева в гости, — присмотревшись и разглядев в темноте Климовского, ответил Герд. — Здравствуй, Толля! У нас без особых новостей, все хорошо, а что же ты так поздно? Зина спит уже, а я вот засиделся, читаю…
С первых же дней знакомства, состоявшегося чуть больше года назад, бледный, со впалыми, приметными глазами мужчина называл Кудесника только так — сокращенным именем с заметным, нарочитым выделением двух букв «л». Поначалу это звучало странно, но теперь стало неким своеобразным, впрочем, совсем ненужным паролем.
— Как смог — добрался, — сообщил Климовский, проходя в помещение следом за Гердом. — Ты Зину не трогай, пусть отдыхает, я тут немножко посижу, чисто символически, и пойду к себе на чердак…
Мансарда в доме, благодаря архитектурному излишеству в виде узкой, крутой и чрезвычайно скрипучей лестницы, имела отдельный вход. Это очень нравилось анархисту, хотя еще ни разу ему не пришлось пользоваться им в «пожарных» или еще каких не благих целях.
— Да у нас сейчас и посидеть не с чем, — сокрушенно отозвался Герд, располагаясь за маленьким приоконным столиком, за которым, похоже, и сидел перед появлением Климовского, во всяком случае, именно здесь лежала раскрытая книга, и стоял стакан с чем-то пахучим, ароматным. — Все холодное, только спиртного, как всегда, вдосталь, но ты ведь не будешь с дороги на голодный желудок…
— Буду-буду, — успокоил его анархист. — А Зину все равно тревожить незачем, завтра утром ей скажешь, что я приехал. Думаю, вы раньше меня проснетесь, хочу отоспаться, устал в дороге что-то, а пока — давай-ка, плесни мне того же, что у тебя в стакане, а потом я возьму баночку каких-нибудь консервов и пойду к себе, там закушу.
— Конечно-конечно…
Герд метнулся по малюсенькой комнатке к буфетику у противоположной стены, прихватил оттуда чистый стакан, критически оглядел его на свет, решил, что все в порядке, поставил на столик, а следом вытащил из-под трехногого табурета, на котором сидел сам, бутылку без опознавательных знаков, заткнутую, впрочем, отличной пробкой и наполненную прозрачной с легкой синевой жидкостью. Аромат можжевельника, мяты, чабреца, каких-то еще освежающих, бодрящих трав разлился по комнате с новой силой.
— Ты не суетись, — попросил Климовский, принимая стакан из рук Герда. — Садись, давай выпьем…
Спирта в таинственной жидкости было не меньше шестидесяти процентов, он обжигал небо, язык, но тут же эти незначительные ожоги обволакивал легкий привкус летнего луга и можжевельника. Каким образом бледнолицему удавалось не перемешивать ингредиенты в напитке, а доставлять их на вкусовые рецепторы языка каждый в отдельности, для анархиста оставалось вечной загадкой… Впрочем, загадок, связанных с Гердом и Зиной и без спиртного было предостаточно.
Чуть больше года назад, прогуливаясь от нечего делать по окрестным лесам во время очередной отсидки «на дне», Климовский, не находя нужного решения, мучительно размышлял, кому бы из своих знакомых, но абсолютно не причастных к инсургентскому движению, доверить практическое беспокойство о маленькой бензоколонке, прозябающей на краю света, на пользующейся дурной славой трассе ведущей в Сумеречный город. Бывший номинальный хозяин, странный, но бодренький еще старичок, помер в начале лета, на его похороны анархист не успел, да и неважно это было, они не дружили при его жизни, и Климовский числился здесь кем-то вроде друга дальних родственников, иногда наведывающегося отдохнуть от городской суеты и дел в глуши.
