Юрий Иванович - Оскал фортуны
– И все?
– Да. – В глазах командира защитников читалось столько страха, беспокойства и простого человеческого волнения за своих близких, что Менгарцу непроизвольно пришлось улыбнуться:
– Ничего сложного! Ваши семьи останутся при вас даже в случае короткого тюремного заключения. Не переживайте, ведь с каждым из вас придется выяснять некоторые детали недалекого прошлого, и вы должны понимать наши требования.
– Мы воины… – начал офицер, но его сразу резко и громко перебили:
– Вот именно! Вы воины и освобождены от присяги Гранлео! Потому что он погиб на моих глазах.
– Да? Нам ведь до сих пор ничего неизвестно. Но если вы утверждаете… Тогда, конечно… – Офицер оглянулся на своих подчиненных и развел руками. Ответом ему был дружный, одобрительный гомон. Тогда он опять повернулся к парламентеру, снял пояс с мечом и протянул его со словами:
– Баган Винеш, генерал. От имени гарнизона заявляю: мы сдаемся.
Виктор взял протянутое ему оружие правой рукой и сказал:
– Пусть все выходят на площадь. И советую немедленно отправить вестовых на другие участки обороны. Если там будут сомневаться в целесообразности сдачи ретивым генералам нашей армии, пусть отходят сюда и сдаются мне.
– Понял! – Офицер повернулся к дворцовым стенам и отдал краткие, хорошо понятные всем команды. Чуть позже стали медленно открываться и большие ворота во внутренние пространства дворца. И как раз в этот момент резко распахнулась одна из крепких вспомогательных дверей, и оттуда на полной скорости вырвалось несколько бегущих Львов Пустыни в аляповатой, но вполне удобной одежде. Они бросились к двум одиноко стоящим фигурам с бранными криками, в которых явственно слышалось только одно:
– Умри, предатель!
Попятившись от неожиданности, офицер просипел:
– Это телохранители Гранлео! Редкостные сволочи! Как они уже всем надоели своей кровожадностью!
Этих слов оказалось достаточно для превращения Менгарца в дикого зверя. Он отбросил ножны с оружием генерала в сторону, перехватил свой двуручник удобнее и с устрашающим рычанием побежал навстречу атакующим. То, что произошло сразу после этого, окончательно отбило у защитников всякую охоту к сопротивлению, а со стороны чагарцев вызвало небывалый громкий вопль восторга и восхищения.
С первого шага его святости гигантский меч завращался над ним с небывалой скоростью. Так этот мелькающий круг и вонзился в тела не успевших даже остановиться для обороны телохранителей покойного императора. Они оказались безжалостно разрезаны еще до того, как до них долетели редкие стрелы, которые спохватившиеся лучники выпустили с обеих сторон. Благо еще, что ни одна из этих стрел не попала в Менгарца, который словно шумно дышащий буйвол замер среди порубанной и дергающейся в последних конвульсиях плоти.
Восхищенный рев еще продолжался, когда генерал Баган осторожно подошел к его святости сбоку и, оставаясь на почтительном расстоянии, с придыханием доложил:
– Воины стали сдаваться.
В подтверждение его слов послышался звон железа. Защитники выходили уже из всех ворот и дверей и поспешно срывали с себя пояса и портупеи с оружием. Все летело в стремительно растущие кучи. Монах зафиксировал это событие мимоходом. Гораздо больше его волновала собственная одежда:
– Хм! Просто отлично! Пятна крови почти незаметны, а значит, можно пока не переодеваться…
Вскоре суть этого бормотания разнеслась среди военнопленных, а чуть позже – среди воинов и офицеров сборной армии Союза Побережья. А летящая с еще большей скоростью молва вообще стала приписывать его святости такое, что на ночь детям не расскажешь. Именно тогда высшего проповедника и стали побаиваться не только за глаза, но и в открытую. А историки записали в своих летописях:
«…Каждый враг боялся приблизиться к его святости. Каждый недруг опасался навлечь на себя гнев его, а каждый злопыхатель надолго лишался дара речи от одного только упоминания о Менгарце…»
Глава 21
ССОРЫ И ПРОИСКИ
Самоуправство Менгарца весьма испортило его хорошие отношения как с самим главнокомандующим, так и с доброй частью генералов и союзников. Потому что все сражение буквально ускользнуло из-под их управления, а плоды триумфальной победы единолично, бессовестно и скоропалительно присвоил себе господин высший проповедник.
Причем все выглядело как не лезущая ни в какие ворота, не поддающаяся осмыслению с ходу линия поведения самих врагов. В разгар битвы вдруг по всем стенам прошел дружный крик: «Прекратить бой! Идут переговоры!» Обороняющиеся вышли из рубки, нападающие воины тоже в недоумении отступили на несколько шагов. Так как крики со всех сторон продолжались, то противоборствующие стороны разошлись на еще большее расстояние, не желая пасть под ударом неожиданной стрелы. В рядах союзных войск заметались генералы, посыльные и курьеры, пытаясь согласовать и понять, что же на самом деле случилось и кто ведет переговоры.
Сам Гром Восьмой с изумлением стал выслушивать лавину докладов и не сразу сообразил дать команду о продолжении штурма. Потом до него донеслось известие, что с противоположной стороны дворца его святость агитирует вражеские войска сложить оружие. Пока послали туда курьеров, пока стало что-то проясняться и пока генералы не подняли грандиозный скандал, король Чагара пропустил тот самый переломный момент. А когда-таки решился и трубы вновь запели сигнал к «атаке!», враг неожиданно отступил от стен внутрь, пропуская на свое место приветственно размахивающих руками гвардейцев Чагара. Их довольно редкие на всем периметре крыши фигурки выкрикивали, что идет поспешная сдача оружия и вскоре весь дворец будет в полном распоряжении оккупационных войск.
В шоке оказались в первую очередь те, кто, врываясь в поверженную крепость на плечах своих солдат, собирался знатно пограбить и распотрошить огромную сокровищницу, которую наверняка представлял собой дворец достославного Гранлео. Именно они громче всех кричали о попранной справедливости, сговоре с врагом и потакании шкурническим интересам его святости. Потому как после непредвиденной сдачи дворца никто, кроме самых отборных и дисциплинированных гвардейских частей, вовнутрь великолепного строения не допускался.
Конечно, помимо гвардии генерала Тербона и людей из «ведомства Менгарца» во дворце с самого первого часа стала работать специальная трофейная команда, в каждое отделение которой входили представители и наблюдатели союзников. Они скрупулезно описывали все ценное, что подвергалось демонтажу и вывозу, затем упаковывали это в специальную, строго пронумерованную тару и сразу же караванами отправляли в сторону Чагара. Именно там впоследствии и намеревались произвести окончательный дележ военных трофеев. Все-таки высшие сановники союзнической армии понимали, что они в таком случае получат ценностей и сокровищ для своих стран гораздо больше, чем при оголтелом грабеже и разбойной вакханалии. Не считая тех потерь, которые бы произошли при вполне реальных пожарах. В данном случае оказались сильно ущемлены командиры среднего командного звена, у которых был только призрачный шанс разбогатеть быстро и за счет менее поворотливых соседей по общему строю.
Понимал подобную выгоду и король Чагара. И скорей всего только поэтому не пошел на открытый крупный скандал, а то и разрыв отношений с пришельцем. Зато наедине они накричались друг на друга вдоволь. И если Гром в основном напирал в ссоре на унижение его как лидера и единоначальника, то Виктор его в ответ обвинял в самом главном грехе: пренебрежительном отношении к жизням простых воинов. Опять чуть до драки не доходило, но если в прежние годы его святость заранее бы смирился со своей смертью от единственного удара его величества, то сейчас ситуация изменилась чуть ли не наоборот. Особенно после того, как и сам монарх Чагара попробовал шутки ради немного помахать двуручником. Он его тоже умудрился взять одной рукой и даже взмахнул им пару раз, прогнувшись во все стороны. Но потом скривился и с пренебрежением поставил оружие обратно возле письменного стола монаха, который тот облюбовал для своей работы. Да еще и буркнул при этом:
– Неудобный в бою…
После чего продолжил очередную ссору, но уже не с таким агрессивным накалом, как прежде. В подобных ссорах и выяснился еще один любопытнейший факт. Оказалось, что велеречивая, обворожительная Маанита не открыла ничего важного из секретов покойного Гранлео, о чем бы не узнал Менгарец в самый первый час своего пребывания во дворце. Сдавшиеся в плен слуги, за жизнь своих родных и близких рассказали не просто все, что знали, а и то, о чем только смутно догадывались. Поэтому когда король со своей новой пассией отправился по территории императорской цитадели, то он прежде всего надеялся всем доказать нужность и преданность Мааниты. Но везде, куда она его ни приводила, уже стоял усиленный пост гвардейцев и четко рапортовал его величеству, что именно они охраняют. Причем довольно часто делали это более подробно, чем об этом месте знала сама наложница. А как выяснилось чуть позже, то она не знала и одной трети всех тех секретных или тайных комнат и объектов, которые к тому времени уже знал его святость.
