Денис Лукашевич - Братские узы
Первая дудочка вышла совсем кривой, и единственное, что она могла извлекать, шипящие свисты, годные лишь на отпугивание робких косуль. С десятой, а, может быть, с пятнадцатой попытки удалось вырезать то, что он хотел. Теперь Бледняш мог творить многое. И с каждым днем ментальное искусство становилось все тоньше и изощреннее.
* * *Отец, взяв в руки топор, вывел всех домочадцев в лес, быстрыми точными ударами покончил с каждым, а затем упал животом на лезвие. Умирал он долго, смотря обезумевшими глазами на то, как в окровавленной утробе шевелятся полчища лесных муравьев. А все это из-за того, что Бледняш испытал чувство гнева и досады, когда ему в очередной раз не удалось глубоко закопаться в память мужчины. Импульс передался ему, заставив устроить кровавую бойню. Тогда Бледняш понял: затем копать глубоко, когда, управляя отдельными нитями интересов, увлечений и веры контролировать поведение человека! Превратить их в марионеток, дергающихся в руках кукловода. Бледняш прочитал о подобном в мыслях умершей девочке, узревшей подобное на ежегодной ярмарке в Погорбе.
Увлекшись своими фокусами, прозванный Крысоловом, Бледняш, не заметил, как получил третий и последний урок. Урок наказания.
Чужаки были крепким орешком. Сильные, бывалые бойцы со стальным характером и крепкой волей. Только один давал позорную слабину, болтающий без умолку. Многое восприняв из лесной жизни, Крысолов решил расправиться сначала с самым слабым, а потом и до остальных дойдет очередь.
Убивая, он не испытывал раскаяния. В каждом человеке он видел лишь одно лицо: чудовищную морду Валко-бортника, скалящего крупные желтые зубы в злобной ухмылке. Злодей должен умереть — чувство мести удовлетвориться! Но с каждой жертвой жажда крови становилась только сильнее и острее — Бледняш не мог ничего с собой поделать, и со временем страшная личина Крысолова намертво приклеилась к красивому мальчишечьему лицу.
Крысолов. Ему нравилось, как его называли. Как шепотом в ночи распространялись слухи о жутком духе здешних мест. Узнал он и старинную сказку о Гаммельнском Крысолове, и каждую ночь представлял себя в длинном черном плаще, с дудочкой у рта, как уводит из Погорба местных детей на погибель и вечное служение. И никакой Валко ничего уже не может ему сделать.
Лишившись руки, Бледняшу словно сдернули пелену, всю его недолгую жизнь заслонявшую ему взор. Кровавая маска на миг слетела с бледного лица. И пришло бы на ее место невыносимое страдание, да только услужливая память подернула туманом забытья совершенные злодеяния, и единственное, что испытывал мальчик по отношению к чужакам, чувство горькой обиды и жгучее, невыносимое желание мести. Медленно, с довольством Крысолов вернулся, скаля острые зубы и насвистывая незамысловатую мелодию. Можно было заметить лишь одно отличие: у тени в темном плаще отсутствовала кисть правой руки. Черный обрубок сочился ненавистью и гневом.
Ни стона, ни крика не вырывалось из крепко сжатых бледно-розовых губ, но ни птицы, ни зверя не встретить возле убежища Крысолова. Лес испуганно замолк, внимая беззвучному воплю терзаемого тела. Каждое живое существо, обладавшее хоть намеком на ментальные силы ощущало его, словно свою собственную боль, свое личное страдание. Конечно, с расстоянием сила «крика» уменьшалось, но и этого было достаточно, чтобы даже в Погорбе местные жители чувствовали недомогание и необычный свербящий зуд в запястье правой руки.
* * *Пауло Сантьяго вот уже второй час ожесточенно чесал руку. Красные следы от ногтей сложились на коже в одно единственное большое пятно. Вкупе с этим болела и голова, как будто невдалеке разыгрывал жуткую какофонию дьявольский оркестр, да вот загадка: обер-капитан не слышал ни звука, лишь только гремели по дороге шипастые протекторы броневика да порыкивал время от времени мощный движок. Да и сквозь бронированную шкуру все эти звуки казались приглушенными и ненатуральными, а неслабое потряхивание в кузове воспринималось неким лихим аттракционом, вроде скачек на паровом быке, популярно развлечении в Сан-Мариане. Пауло никогда его не любил.
Свора безмолвствовала. По внешнему виду типичные головорезы: косая сажень в плечах, шрамы, что паутина, наколки на раскаченных предплечьях и холодный огонек прирожденных убийц в безразличных пока глазах. Они даже внешне были чем-то друг на друга похожи, словно бесконечные схватки, бои и смерти пообтесали их, срезали все лишнее, оставив примитивную, но эффективную болванку, пригодную лишь для одного: войны. обер-капитан видел, в каких зверей они превращаются по мановению руки Пса. Альбинос подобно дирижеру ловко и умело руководил этим смертоносным концертом.
Как минимум, половина из них происходила из Варшавского заградительного округа, что многое объясняло: фанатичную веру, рассудительную жестокость и преданность каким-то своим, малопонятным окружающим идеалам. Хорошо, что варшавяне быстро воспринимали новохристианство конрадианского толка: такие хорошие бойцы в качестве врагов — аж дрожь пробирает! Эти убьют, расчленят и съедят. Бродили дикие слухи о варшавском каннибализме. Глядя на сидящих напротив амбалов закрадывалось невольное предположение, что не все из услышанного можно отнести к фольклорным страшилкам.
Вторая половина явно попроще, но и одного внешнего вида их хватало, чтобы молить пресвятого Конрада спасти от встречи с ними в темном глухом переулке. Типичные бандиты, «кусаки» на уличном наречии. Да и, бывало, проскакивали в редких фразах, что они перекидывались друг с другом, своеобразные словечки, явственное указывающие на особенности происхождения.
Но приходилось терпеть — приказ, он и в иламитской Африке приказ. И Пауло терпел, и даже, следуя пунктам приказа, «входил в доверие». Правда, получалось у него не слишком, что еще больше задевало молодого, горячего «серого мундира», отличника боевой и богословской подготовки, обер-капитан, тайно мечтающего и делающего немало для достижения далекого, но такого желанного звания прима-генерал. А для того, чтобы хоть на ступеньку продвинуться к заветной цели, приходилось брать самые ответственные и опасные задания, балансировать на тонкой грани между безоглядной преданности догмам новохристианства и опасной ересью. Такова судьба «серого мундира» — поделать ничего нельзя.
Вот и теперь острое чувство сомнений подтачивало настырным червяком убеждения обер-капитан. Пес был преданным, неистовым сыном Конрадианской церкви — это ясно с первого взгляда, несмотря на несколько неканонический вид и странноватое поведение. Но, с другой стороны, он отсидел пять долгих лет в «Божьей ласке» — тюрьме для самых опасных безбожников и мятежников. Да на таких людей молиться надо, они костяк Инквизиции и опора Святого Престола. Может быть, чересчур радикальные меры Пса пугали народ и руководство, но разве Серая Стража отличалось человеколюбием и терпимостью? Сантьяго мог с полной уверенностью сказать, что нет. Хотя не признался в этом никому под угрозой самых страшных пыток. Информация, так сказать, «для служебного пользования». Ну да ладно, это все потом, а сейчас на первом месте задание!
— О чем думаешь, Пауло? — Пес скосил на него свои жутковатые глаза, похожие на голубые стекляшки. — Ересь, небось, обдумываешь?
Обер-капитан вздрогнул и с испугом посмотрел на альбиноса. Тот смотрел своими глазами-камешками на него и улыбался. Век бы такой улыбки не видеть! Свора ухмылялась тоже. Головорезы скалили желтые лошадиные зубы, чуть ли не в голос ржали, только варшавяне чуть-чуть растягивали свои бесстрастные, будто резиновые губы. Но он видел по их глазах, что достаточно Псу приказать, и от бедного маленького обер-капитана не останется и мокрого места.
Пес милостиво кивнул, подметив реакцию Пауло.
— Шутка, — пояснил он, кивая белобрысой головой.
Пауло автоматически кивнул в ответ и постарался унять бешено стучащее сердце. А ведь в учебке он отличался редкостным спокойствием и хладнокровием. Черт, прости Господи! Как бы он рад был оказаться снова за стенами Сан-Мариана, между белоснежных колонн Коллегиума Инквинатория, в гулких учебных залах, на тренировочной площадке, посыпанной белоснежным песком.
— Я понял.
— Отлично. — Пес продолжал улыбаться. — Ты мне нравишься. Есть в тебе огонь веры — по глазам вижу…
Инквизитор резко умолк. Наморщился, будто лимону откусил, но в следующий момент лицо его приняло прежнее, расслабленно-настороженное выражение. Он прикрыл глаза и прошептал:
— Брат…
Пауло мигом напрягся, словно изготовившийся к прыжку балканский боевой кот. Только мощных челюстей с сабельными клыками ему и недоставало. Неужели, у этого страшного человека есть родственники?! Аллилуйя, слава святым, да будет Имя Твое благословенно, пресвятой Конрад, дай силы нам и не введи во искушение! Интересно, что они могут поведать? А если заартачатся, то у Серой Стражи много средств, эффективно развязывающих языки.
