Николай Чадович - Особый отдел
– Конечно, ничего! Это вы должны простить меня за то, что вынуждены быть откровенной.
– Ну так вот. Когда девочки в самый последний момент узнали, что осмотр будет проводить гинеколог-мужчина, пусть даже и пожилой, большинство из них разбежалось. Осталось человек пять, в том числе и бабушка. Она в жизни никогда ничего не нарушала и старательно выполняла все предписания властей. В кабинете действительно находился старичок в пенсне. Ассистентки называли его профессором. Моя бабушка ему чем-то очень понравилась. При осмотре он всё время хвалил её – и за здоровье, и за чистоплотность, и за то, что сохранила девственность. Потом бабушке вдруг стало плохо, и она потеряла сознание. Очнулась уже под вечер в палате стационара. Ей дали банку консервов, буханку хлеба, немного сахара и отпустили восвояси, велев беречь себя. Всё стало забываться, но спустя какое-то время у бабушки прекратились месячные. Ощущая в организме какие-то странные изменения, она явилась в ту самую женскую консультацию и узнала удивительную новость.
– Она забеременела? – Кондаков, уже давно догадавшийся что к чему, изобразил удивление.
– Представьте себе, да! Бабушка, конечно, от такого позора разрыдалась, но её не стали журить, а только предупредили об ответственности, которая полагается за криминальный аборт. Незадолго до родов бабушку прикрепили к какой-то закрытой столовой, что по тем временам было равносильно чуду. Там она впервые попробовала красную икру и апельсины. После рождения сына ей дали комнатку в коммуналке и какое-то время продолжали подкармливать.
– Примерно до середины пятьдесят третьего года, – подсказал Кондаков.
– Наверное. Соседи почему-то не любили бабушку и называли «чекистской овчаркой». Имя для сына она нашла в какой-то книжке, а отчество назвала первое попавшееся.
– Что вы сами думаете по этому поводу?
– Скорее всего, бабушку изнасиловали во время гинекологического осмотра.
– Кто – старый профессор?
– Ну зачем же! Могли и помоложе найтись претенденты. Тогда по Москве ходили слухи о подручных Берии, которые на усладу ему вылавливают красивых девушек.
– Разве ваш отец походил на кавказца Берию?
– Вряд ли. Мама говорила, что он был светленьким, даже с рыжинкой. Я в него уродилась.
– А на фото вы отца видели?
– Нет. После разрыва мама сожгла все семейные фотографии.
– Но ведь что-то должно было сохраниться и в бабушкином альбоме.
– Сохранилось. Но на тех фотографиях отец позирует ещё в пионерской форме.
– Кому досталось имущество вашей бабушки?
– Вы опять будете удивлены, но спустя пару дней после похорон в её квартиру залезли воры и унесли всё ценное, включая документы.
– В милицию заявляли?
– Как-то не до этого было. Я сама на ладан дышала.
– Друзья отца вас не навещали?
– Никогда.
– Находясь за границей, он поддерживал с вами связь?
– Только через бабушку. И то раз в год.
– Как относилась ваша бабушка к своей новой невестке?
– Никак. По-моему, они даже не видели друг друга.
– Если отец приедет в Россию, он навестит вас?
– Не знаю… Наверное. Адрес ведь можно узнать через справочное бюро. Вы сами как меня нашли?
– По унитазному следу. Только не спрашивайте, что это такое.
– А мне вас можно спросить? – девушка уставилась на Кондакова своими прозрачными, бездонными глазами.
– Буду весьма признателен, – он опять почувствовал себя как-то неуютно.
– Сейчас… Только выпью для смелости, – она, не закусывая, осушила рюмку коньяка, предназначенного для гостя, и сморщилась так, словно это был сок цикуты.
– Вы запейте чем-нибудь, – посоветовал Кондаков.
– Ничего, пройдёт… – девушка помахала перед лицом ладонью, словно разгоняя алкогольные пары. – С отцом случилось что-то нехорошее?
– Почему вы так решили? – чтобы избежать её вопрошающего взгляда, Кондаков принялся листать какой-то иностранный журнал, случайно оказавшийся на столе.
– Нетрудно догадаться. Вы ведь сюда не из-за бабушки пришли. А потом ещё при жизни мамы были очень странные телефонные звонки. Неизвестные люди, даже не представившись, спрашивали, что слышно об отце, не собирается ли он возвращаться, как его адрес. Маму это всегда тревожило. Она даже поменяла замки на дверях и установила цепочку.
– Какой голос был у звонившего – молодой или старый?
– Не знаю. Трубку брала мама. У нас было так заведено.
– Вы знаете, кто такая Вера Васильевна?
– Да. Вторая жена отца, про которую мы уже здесь говорили.
– Как её фамилия?
– По-моему, Пинская… Но вы так и не ответили на мой вопрос. Что случилось с отцом?
– К сожалению, пока я не могу дать окончательный ответ, – Кондаков помолчал. – Но на всякий случай готовьтесь к худшему.
– Мне не привыкать, – девушка порывисто закурила. – А где это худшее может случиться?
– Простите, не совсем понял вас…
– Где погиб или может погибнуть мой отец?
– Разве это имеет значение?
– Представьте себе, имеет. По крайней мере, для меня. Умирая, мать завещала, чтобы отца похоронили рядом с ней. Почему-то она была уверена, что он вернётся.
– Он вернётся. – Кондаков вновь зашелестел журналом, хотя не мог разобрать в нём ни единого словечка. – Но ведь многое будет зависеть от воли его нынешней супруги.
– Вера Васильевна скупа, как Плюшкин. Уж это я знаю совершенно точно. А транспортировка гроба в Канаду обойдется втридорога… Вы позвоните, когда можно будет забирать тело?
– Ну что вы в самом деле? – занервничал Кондаков. – Рано ещё говорить такое…
– Не рано, – раскрыв сумочку, лежавшую тут же, девушка извлекла карманный календарик. – Вот тут отмечено – двадцать шестое апреля. Рано утром меня словно ножом в сердце ударили. Я уже тогда всё поняла…
Глава 12
Генералы мусорных свалок
Покидая памятное совещание, на котором наконец-то прояснились имена некоторых фигурантов (этот милицейско-прокурорский эвфемизм обозначал вовсе не танцоров кордебалета и не актёров, исполняющих роли без слов, а лиц, фигурирующих в уголовном деле чаще всего как потенциальные обвиняемые), Ваня Коршун заранее решил про себя, что займётся поисками зловещего старичка, тем более что данная категория божьих тварей по степени антипатии стояла у него на третьем месте после педофилов и бездомных котов. Впрочем, здесь имелись и свои исключения, в частности, Пётр Фомич Кондаков.
Что касается «мотоциклиста Льва» и безголового мертвеца Рудольфа Павловича, то в понимании Вани их можно было вычислить чисто теоретическим методом, словно бродячий метеорит или далёкую звезду.
Конечно, он понимал всю сложность своей затеи, но ничуть не комплексовал по этому поводу. Пусть у старичка-душегуба не имелось пока ни имени, ни адреса, но он жил – и уже достаточно долго – среди людей, плёл нити какого-то заговора, беспощадно уничтожал всех неугодных, а следовательно, должен был изрядно наследить, причём в самых разных местах и временах.
Дело оставалось за малым – найти тех, кто с этим старичком соприкасался, пусть даже мимолетно. А кем они окажутся – его врагами или, наоборот, единомышленниками – особого значения не имело.
Великие боги наградили смертных даром речи, а коварные демоны, в пику им – грехом суесловия. Именно на этой человеческой слабости извечно стояли и впредь будут стоять сыскные службы.
Люди, обитавшие в мире, когда-то избранном Ваней Коршуном для своей, хоть и небезопасной, но общественно-полезной деятельности – в мире городского дна – казались безразличными и отрешёнными только внешне. На самом деле в массе своей они были как чуткие антенны, воспринимавшие малейшие сигналы большого мира, кипевшего вокруг – в особенности те сигналы, которые могли как-то отразиться на благоденствии маргинального сообщества.
Милиция ещё только планировала грандиозную облаву на бездомных и беспаспортных московских клошаров, а те уже спешно покидали опасные районы, посмеиваясь при этом над незадачливыми наследниками Ф. Э. Дзержинского. Не успевали щедрые господа и дамы из благотворительных организаций развернуть где-нибудь свои походные кухни, как оборванцы всех мастей мигом выстраивались в очередь, куда более многочисленную и дисциплинированную, чем приснопамятные очереди к мавзолею, почти на десять процентов состоявшие из тайных сотрудников КГБ.
Хотите верьте, хотите нет, но во все времена первыми опасность – а равно и поживу – чуяли бродяги и изгои.
Кем, спрашивается, был на самом деле праотец Ной, счастливо переживший всемирный потоп? Пьяницей и бездельником, первым из людей познавшим замечательные свойства виноградной лозы, а потому забросившим свою пашню. Свободного времени у него было предостаточно, вот и построил какое-то несуразное сооружение, впоследствии названное ковчегом, что по-еврейски означает всего лишь просмоленную корзинку. Да и животных он взял в плавание исключительно ради собственного пропитания. А иначе куда бы подевались мясистые мастодонты, жирные пещерные мишки и деликатесные птеродактили? Продлись потоп чуточку подольше, так, наверное, в природе не осталось бы даже гадов ползучих. Семейство Ноя пожрать любило. Один Хам чего стоил.
