Андрей Посняков - Отряд
Таможенный монах Варсонофий - не старый, но согбенный, морщинистый, с глазами, сияющими и выпученными, как у первых святых, - самолично проверял груз: пеньковые канаты, восковые круги, большие деревянные бочки.
- Ты уж побыстрей, батюшка, - кланялись монаху купцы. - Пока ведро стоит, хотим до Стекольны добраться.
- К свеям, значит, собрались? - сипло переспросил Варсонофий.
Иванко непроизвольно вздрогнул - больно уж голос показался знаком. Не этот ли голос он слышал совсем недавно, в ночь на Ивана Купалу? Совпадение? А может, нет? Спросить у Паисия? Нет, уж лучше поручить Прошке - пусть разузнает, не привлекая внимания. Да, так и следует сделать.
Еще раз взглянув на таможенника, Иван повернулся и быстро зашагал к пристани.
На реке у мосточков покачивалось с полдесятка карбасов - вместительных, неглубоко сидящих судов, довольно неповоротливых, зато надежных. Случалось их и по льдам перетаскивать, и по мелям. На бережку, напротив карбасов, дымили костры - матросы варили похлебку. Ближе к реке, на песочке, двое полуголых парней деловито конопатили варом перевернутую кверху дном лодку. Пахло смолой, солью и еще чем-то таким мерзким, чему даже и названия не было. Наверное, так могло пахнуть в аду! Иван поморщился, принюхался и вдруг увидал сидевшего на краю мостков старого знакомца - чернобородого угрюмого мужика со шрамом через все лицо! Того самого, ныряльщика и искателя кладов.
Мужик этот не просто сидел и болтал в воде ногами, он еще и выпускал из ноздрей и рта густой, отвратительно пахнущий дым! Господи Иисусе! Иван машинально перекрестился, да так и остался стоять, раскрыв рот, позабыв про всю свою солидность и важность. Чернобородый наконец заметил его, однако, естественно, не узнал - мудрено узнать было, чай, ночью все кошки серы.
- Чего уставился, паря? - с хохотом спросил он. - Табака не нюхивал?
- Так это табак? - удивленно переспросил юноша.
О табаке он, конечно, слыхал, правда, как курили - не видел, только слыхал пару раз рассказ дьяка Тимофея Соли о том, как курил табачище иностранный лекарь. Судя по рассказу, это был не лекарь, а исчадие ада.
- Ну, посмотрел? - Мужик сплюнул в воду желтой тягучей слюной. - Тогда проходи, неча тут шляться.
- Как это проходи? - возмутился Иван. - Я по делу пришел, старосту баркасного ищу… э… - Юноша тщетно вспоминал названное лоцманом Терентием имя, наконец, после больших усилий, вспомнил. - Евлампий Угрюм, так его зовут, кажется…
Мужик перестал курить и, выбив о мостки трубку - о, вот он где, дьявол-то, прячется! - подозрительно воззрился на парня:
- А кто тебе сказал про Евлампия?
- Да дружок один… лоцман Терентий Ухо, может, знаешь такого?
Имя Терентия Ухо произвело на неприветливого мужика прямо-таки волшебное впечатление. Он улыбнулся! Улыбка, правда, оказалась хищной, но все же это было лучше, чем подозрительно угрюмая рожа.
- Ах, Терентий? Дружок, говоришь? Постой-постой, не ты ли будешь холмогорский приказчик Иван Леонтьев сын?
- Ну я, - настала Иванкина очередь удивляться. - А что такое?
Вместо ответа мужик вдруг захохотал. Громко, что называется, от души. Хохотал долго, Ивану даже наскучило, потом, отсмеявшись, подозвал тех, кто сидел у костров, и даже тех, кто конопатил лодку. Иван даже смутился от такого внимания. А мужик… мужик показал на него рукой, словно демонстрировал какую-то особенную, принадлежащую лично ему вещь, словно бы хвастался:
- Гляньте, парни, кто к нам пришел. Терентия Уха новый дружок - Иван-приказчик!
Тут уж грохнули хохотом все. Правда, смеялись довольно дружелюбно и, надо отдать должное, недолго. Интересно только с чего? Ну, вообще-то была у Ивана одна догадка… блестяще подтвердившаяся.
- Слыхал я, - мужик со шрамом почесал под рубахой заросшую густым жестким волосом грудь, - как вы с Терентием в царевом кабаке гулеванили! Хорошее побоище устроили, молодцы! Кабацкая теребень до сих пор крестится.
- Ах, вон оно что, - с деланной ленцою отмахнулся Иван. - Да, было дело. Но вот насчет драки и выпитого - сильно преувеличено.
- Ничего-ничего, скромник какой! Ишь - преувеличено! Терентий рассказывал, как вы в башне очнулись.
Обступившие парня матросы вновь засмеялись.
- Нечего зубоскалить, - внезапно оборвал их мужик. - Давайте работайте, скоро в море идти. А ты, Иване, не скромничай. Ну, выпили и выпили, с кем не бывает. А вот то, что вы вяжицких упырей побили, - вот за это молодцы! Так их! Давай знакомиться, - он протянул руку. - Я и есть Евлампий Угрюм, староста местный. Почто пожаловал?
Разговаривали в каморке - кормовой каюте одного из баркасов: Иван сослался на то, что беседа предстоит тайная, не для многих ушей. Уж конечно, пришлось и выпить с Евлампием, а куда денешься, когда так настойчиво предлагают, да еще и насмешничают, дескать, где уж мне, сирому, с этаким «питухом» тягаться!
Выдохнув, Иван хватанул кружицу… и едва не задохнулся, настолько крепким оказалось предложенное баркасником зелье.
- Что-о, что-о это-о? - хватая широко открытым ртом воздух, только и смог осведомиться Иван.
- Ром, - охотно пояснил Евлампий, оказавшийся не таким уж и угрюмым. - На островах южных из тростника делают.
- Хорошо - не из навоза… Так просьбишку мою выполнишь?
Староста ухмыльнулся:
- Смотря какую. Вот ежели попросишь курить тебя научить…
- Что ты, что ты, упаси Господи!
Вместе и посмеялись, после чего Иван, не вдаваясь особо в подробности, изложил суть дела.
- Ха! - неожиданно хохотнул Евлампий Угрюм. - Соперники, говоришь? Так уже приходили.
Иван от волнения чуть было не прикусил язык:
- И кто же?
- Служка один со Стретилова, - пояснил Евлампий. - Не от себя приходил, посланцем. Сказал, человече один насчет плаванья в свейскую сторону договориться хочет, да чтоб - навроде тебя, Иван, - все тайно обделано было. Как раз к вечеру сегодня и придет договариваться.
- А куда придет?
- Сюда, к баркасам. Хочешь, так приходи, посмотри, кто таков. Ну что, - староста ухмыльнулся, - тяпнем еще по полкружки?!
- Ой, нет, - скривился Иван. - Уж лучше вечером.
- А и правда! Вечером-то куда лучше будет. Эх, употребим под ушицу! Ну, жду!
Простившись с Евлампием до вечера, Иван быстро зашагал обратно на постоялый двор, размышляя о неожиданной пользе пьянства. А ведь и в самом-то деле, ежели б не выпили тогда с лоцманом, вряд ли баркасный староста хоть что-нибудь рассказал, ведь, судя по виду, это и не человек - кремень! Недаром Угрюмом прозван. На протяжении всей беседы с баркасником Иванку так и подмывало спросить про цветок папоротника и клад. Удержался, не дурень же, понимал - всякому спросу свое место и время. Есть у любого человека такие тайны, коими он ни с кем и ни за что делиться не будет. Так нечего и спрашивать зря, отношения только портить.
На полпути Иван вдруг остановился и, немного подумав, резко свернул направо, к площади и дальше, к Богородичному монастырю. Пока до вечера было время, которое следовало использовать с максимальной отдачей, - встретиться с Прохором, а если повезет, и с Паисием. Может, что-нибудь и прояснится насчет Варсонофия и утопленника.
Солнце уже взобралось к середине неба, сверкало, жарило, на Соборной площади многие купцы закрывали лавки, собираясь после обеда поспать. Обычай этот, якобы исконно присущий всем православным людям, соблюдали вовсе не все, а только тот, кто мог себе позволить без ущерба для деятельности провести пару часов в безделье. Иван к таковым не относился, да и судебный старец Паисий не производил впечатления человека, легко тратившего время. Вряд ли спит, вряд ли… До обедни бы только успеть, иначе ждать придется.
Юноше повезло: едва он вошел в ворота монастыря, как нос к носу столкнулся с возвращавшимся откуда-то Паисием. Судебный старец сам и окликнул, высунувшись из возка:
- Эй, Иване, тебя ли вижу?
- Здрав будь, святый отче! - улыбнувшись, вежливо поклонился Иван.
- И тебя храни, Господи, - выйдя из возка, отец Паисий осенил парня крестным знамением. - Никак в наш храм на моленье собрался? Хорошее, богоугодное дело.
Иван сконфузился:
- Врать не буду, отче, не так на моленье, как к тебе шел. Переговорить бы чуть.
- Переговорить? - Паисий усмехнулся, пронзив собеседника быстрым пристальным взглядом. - Что ж, идем в келью. Инда, до обедни успеем.
Келья судебного старца, располагавшаяся в правом крыле обители, напротив звонницы, сочетая качества приемной и рабочего кабинета, представляла собой довольно просторную горницу с покрытой поливными изразцами печью и узкими окнами, в переплет которых было вставлено цветное стекло. После летнего зноя в келье царил приятный полумрак. В красном углу, как и положено, висели иконы в золотых окладах, освещаемые изящной лампадкою. Напротив икон, почти посередине кельи, стоял стол, на европейский манер покрытый зеленым бархатом, на столе виднелись яшмовый прибор для письма, несколько перьев и аккуратная стопка плотной писчей бумаги, судя по белизне - немецкой. По левую сторону от стола, между окнами, располагалась длинная лавка для посетителей, а справа стоял резной шкаф с застекленными дверцами, за которыми виднелись книжные корешки. Книг было много - целое состояние.
