Роман Злотников - Генерал-адмирал. На переломе веков
Например, проблему с продуктами он решил, сначала организовав поставки зерна из наших элеваторов и мяса с холодильных баз, а того, что там было не достать, — из Кореи и центрального и южного Китая. А затем заселил часть опустевших в процессе депортации ханьских деревень филиппинцами и оформил их арендаторами созданной им Маньчжурской продовольственной компании, которая, в свою очередь, арендовала сельскохозяйственные земли у правительства Цинской империи. Этим достигались сразу несколько целей. Во-первых, как уже упоминалось, наши стройки, а также военные гарнизоны и базы флота обеспечивались необходимыми им продуктами. Во-вторых, вследствие того что сельскохозяйственное производство разворачивалось с ноля, нам удалось сразу наладить довольно эффективную агрономию и пустить в оборот самые продуктивные сорта риса. В-третьих, наличие жилья и постоянной работы, которая не прервется после окончания стройки, привело к тому, что многие филиппинцы через год выписали сюда свои семьи — то есть, даже если выселенные из этих мест ханьцы вздумают вернуться, их место уже окажется занятым. Ну и в-четвертых, поскольку Кац оформил все арендные отношения нашей Маньчжурской продовольственной компании с цинским правительством и местными чиновниками в полном соответствии с, так сказать, местной спецификой, у некоторого числа весьма влиятельных чиновников появился серьезный стимул максимально препятствовать возвращению депортированных в места их прежнего проживания. Ибо распоряжаться этими землями и сдавать их в аренду от имени государства чиновники могли только в случае, если не вернутся прежние хозяева. А это опять же заметно облегчило нам расселение филиппинцев по покинутым деревням. Так что мой план по созданию «подушки» между нашим Дальним Востоком и Китаем начал потихоньку воплощаться в жизнь.
Каца я вызвал сюда еще в конце 1900 года. Уж больно много всего тут надо было сделать, а он — мой лучший управленец. Мне же заниматься этим было не с руки. Большую часть времени у меня отнимали флот и строительство укреплений Порт-Артура и Владивостока. Хотя здесь мне стало понятно, что как база флота Порт-Артур подходит не слишком: и гавань маленькая, и расположен он в самом конце зажатого с трех сторон землей Желтого моря. Контролировать отсюда Японию, как и утверждал бывший командующий Тихоокеанским флотом адмирал Дубасов, было совершенно невозможно. Но базу флота в Мозампо, в Корее, как он же предлагал ранее, нужно было строить с ноля, на что уже не было ни денег, ни времени. Хотя позже, после войны, об этом вполне можно будет подумать. Если, конечно, Корея войдет в орбиту наших интересов, что весьма вероятно. Причем под нашу руку корейцы готовы были отдаться с радостью. Столетия взаимоотношений с японцами выработали у них привычку смотреть на Ниппон как на самую большую угрозу не только их независимости, но и жизни. Последние годы XIX века были в этом особенно показательны. В 1876 году японцы принудили корейцев подписать торговый договор, который развязал им руки в деле прямого ограбления Кореи. И к 90-м годам XIX столетия Корея, страна с древней и самобытной культурой (первое государство на Корейском полуострове было создано за две с лишним тысячи лет до Рождества Христова), страна, чьи кораблестроители первыми в мире, еще в XV веке, построили корабли-броненосцы, вооруженные артиллерией,[32] опередив в этом европейцев на четыреста лет, была низведена Японией до уровня африканских колоний европейских держав. И японцы не собирались выпускать ее из своих загребущих ручек. Именно за контроль над Кореей японцы сражались с китайцами в 1894–1895 годах, а потом начали вести себя в Корее не просто как захватчики, но как рабовладельцы среди своих рабов. Притеснения и убийства корейцев после победы Японии в войне развернулись с новой силой. Достаточно сказать, что они убили Мин — жену нынешнего вана Кореи Коджона, а сам ван вынужден был бежать из дворца с сыном-наследником и укрыться в русской миссии в Сеуле. Так он провел более года, управляя страной прямо с территории миссии. Причем именно управляя, поскольку там были созданы все условия для работы министров. Как мне рассказывал один из сотрудников русской миссии в Сеуле (с русскими миссиями в Китае, Корее, Японии и даже в Сиаме у меня здесь установилась прямая и регулярная связь), все корейские министерства помещались в большом зале, разгороженном ширмами. В случае необходимости ширмы раздвигали, и министры собирались на совет. Рядом был поставлен большой барак под кухню, а двор миссии застроили корейскими домами самых разнообразных фасонов — в них размещались канцелярии главных министров. Тут министры ожидали своей очереди для докладов, и тут же велись текущие дела. А незадолго до переезда вана обратно во дворец к нему даже провели телефонную линию от министерства двора и военного министерства, с которыми он мог связаться в любой момент. Сонмы придворных, евнухов и наложниц наполнили миссию, ожидая приказаний своего властелина…
Так что корейцы прекрасно понимали, что сами они не имеют сил противостоять японцам, и изо всех сил стремились под руку России. Это стремление было общим как для правящих слоев, так и для широких народных масс. Достаточно сказать, что, когда весть о том, что ван сумел сбежать из дворца и добраться до русской миссии, разнеслась по Сеулу, в городе начались народные гуляния — настолько велики были ненависть к японцам и надежда на помощь России в противостоянии многосотлетнему врагу.
В общем, личный посланник вана Коджона появился в моем кабинете в Порт-Артуре всего через месяц после того, как я обосновался здесь. И к настоящему моменту у меня с ваном Кореи установились просто фантастические по теплоте взаимоотношения.
Сказать по правде, я и Каца вызвал сюда во многом потому, что таких возможностей, которые появились в Корее у России вообще и у меня в частности, у нас не было более ни в одной стране мира. Хороших управленцев у меня нашлось бы несколько десятков, и трое-четверо из них могли сравниться с Кацем по уровню. Но именно сравниться, Яков же Соломонович был у меня один, единственный и неповторимый. При других обстоятельствах я бы, вероятно, его не тронул — уж слишком много на нем держалось там, дома. Однако из открывшихся перспектив следовало выжать максимум, ибо, по моим прикидкам, каждый процент упущенной выгоды тянул на несколько миллионов рублей в год. А использовать представившиеся возможности максимально эффективно, по моему убеждению, способны были только два человека — я и Кац. Но я был слишком занят флотом, стройкой и политикой, готовясь к Русско-японской войне, так что пришлось выдергивать сюда Каца, оставив на делах Канареева, который, кроме всего прочего, был сильно занят тем, что отслеживал изменения во взаимоотношениях буров и англичан. Курилицин же за последнее время столь сильно сдал, что ничего существенного ему поручить нельзя было. Если честно, я уже потихоньку начал вообще выводить его из действующей обоймы, поручая ему все меньше и контролируя исполнение. Однако совсем его от дел не отстранял…
В покинутом мною будущем я, помнится, на закате СССР страшно возмущался тем, что нами, мол, правят старые маразматики, даже не пенсионного, а почти уже замогильного возраста. И вот теперь у меня просто рука не поднималась выставить вон старого соратника. Причем дело было не в деньгах. Как все люди моего ближнего круга, который сегодня насчитывал уже несколько десятков человек, Мефодий Степанович давно уже был миллионщиком — даже отойдя от дел совсем, он не остался бы без средств к существованию и без внимания… Просто я знал, что, как только Курилицин перестанет работать, он умрет. Уж такая была у человека натура. Всем смыслом его жизни было служение. Стране, государю, мне ли, но он должен был служить — в самом высшем смысле этого слова. Отдавая этому высокому делу всего себя — свой талант, рвение, терпение. И если отнять у него самую суть его жизни — он умрет. В этом у меня не было ни малейшего сомнения. Поэтому я и не убирал Курилицина с поста, хотя основную нагрузку уже давно несли двое его заместителей. Он сам в свое время отобрал их и обучил, так что оба относились к нему с почтением и любовью. И вместе со мной делали все, чтобы пребывание на столь важном посту человека, по состоянию здоровья и возможностям ему уже не отвечающего, отражалось на общем деле с минимальными потерями.
А для меня эта ситуация стала еще и поводом для размышлений о себе самом. Нет, я пока еще был полон сил и чувствовал себя далеко не на свой возраст, который уже достиг пятидесяти двух лет. Однако рано или поздно я тоже сдам, и прикрыть мою умственную слабость будет уже некому. Потому что я буду самым большим прыщем на образующейся вместо моего дела заднице. Детей я заводить не хочу принципиально — боюсь, что история, даже после всего, что я тут устроил, вскоре опять скатится в наезженную колею, — а отдавать руль в своем предприятии кому-то со стороны… Что ж, возможно, придется это сделать. Вот только я и сам без дела быстро помру от скуки и ощущения собственной никчемности. А если вовремя не уйти, то всем моим трудам настанет жопа. В этом неторопливом времени никто лучше меня не знает, как быстро может угробить любое дело некомпетентное управление. И что делать? Короче, пока не горит, но над тем, как именно завершить мои усилия в этом мире, стоит хорошенько подумать. Авось придет в голову что-то неординарное, но эффективное.
