Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)
Сережа Симонов… У него была разорвана спина, и сквозь рану виднелось сокращающееся легкое… Жил после страшного ранения около часа, все просил позвонить домой и сказать, что у него все хорошо…
Гриша Гусев… Потеряв ногу, он, пока мог, продолжал бой и спас многих…
Андрей Белов… Меткий, зараза! Если бы не его прицельный огонь из пулемета… Скольких он спас тогда… Такого парня…
Атака была отбита к утру. Красное солнце, красный от крови снег. Кровавый рассвет…
После той ночи Палыч подал в отставку. «Звезду Героя», полученную за тот бой, он сразу же спрятал в карман.
Сережа, Гриша, Андрей. Десятки других. Молодых, не спасенных им. Изматывающие, жуткие видения…
Он уснет только под утро, прямо за столом. Все понимающий кот подползет и прижмется к хозяину всем телом, согревая… А наутро его разбудил Алексей с дочкиным письмом к Деду Морозу.
Разобравшись с делами, Левченко отправился на станцию Балтийский вокзал. Несмотря на глубокую ночь, жизнь на станции била ключом: кто-то развешивал мишуру и гирлянды на фонарях, кто-то вырезал из бумаги снежинки и расклеивал их на стены и колонны. А прямо посередине платформы, переливаясь всеми цветами радуги, стояла новогодняя елка. Атмосфера праздника, светлого, сказочного, забытого, казалось, навсегда…
Палыч так и стоял бы с открытым ртом, наблюдая за происходящим, если бы его не окликнули.
— Николай Павлович! Коля! — Захар Баженов, начальник «Балтийского», радостно улыбался.
— Капитан! — Левченко распахнул объятия.
— Рад! Рад видеть! Какими судьбами?
— Да вот… — гость замялся. — Дело у меня тут одно… Деликатного свойства…
Читая Аленкино послание Деду Морозу, начальник «Балтийского» улыбался в усы. Закончив чтение, он хитро, с прищуром, взглянул на гостя.
— Что ж, грешно не помочь. Только, — Баженов сделал многозначительную паузу, — есть и у меня одна просьба. Деликатного, — он больше не мог держать серьезную мину, — свойства.
— Проси, что хочешь! — решительно сказал Палыч.
— Дед Мороз нам нужен. Ты как?
Мужчина сделал вид, что раздумывает.
— А Снегурочка будет? — спросил он.
— Организуем.
— А кто? — начал привередничать Палыч.
— Зиночка с Литейного, — Баженов внимательно посмотрел на гостя: как-то тот отреагирует на его слова.
— Зи-иночка?! — удивился Палыч.
— Она. А что, тебя что-то не устраивает? — хитро глянул начстанции.
— Нет. Нет-нет. Все… Устраивает все. Ты… Капитан… Вообще-то праздник детский был… Но теперь он и для меня… Спасибо! — как-то вдруг совсем по-юношески разволновавшись, покраснел Палыч. — Устраивает!
Предпраздничная суета полностью поглотила Палыча, уходить с «Балтийского» он не торопился. Да и куда идти, когда здесь столько забот! Левченко со своими золотыми руками, был нарасхват. Времени на разучивание роли почти не оставалось. Но он был рад и, поручив Марсика заботам местной ребятни, полностью погрузился в работу. Задумка была грандиозной: привезти на праздник всех детей с соседней Фрунзенской. Как они старались, что только не придумывали! В результате уже к концу второго дня и вагоны, и собственно дрезина превратились из унылых, потрепанных временем средств передвижения в сказочные домики на колесах. Уставал он страшно, да и волновался не меньше. В ночь перед отправкой Палыч впервые за столь долгое время заснул почти мгновенно…
Встав утром пораньше, он облачился в костюм Деда Мороза, наклеил бороду, усы и еще раз произнес речь перед зеркалом. До Фрунзенской на поезде — всего ничего, не успеешь оглянуться. Сказать, что Левченко волновался — не сказать ничего: «Только бы все прошло хорошо! Многие дети даже не слышали об этом празднике. Нам было не до сказок, и мы перестали их рассказывать детям! А им так нужно верить в хорошее, в то, что добро победит зло. В то, что есть чудо. В то, что в этом мрачном мире осталось место для радости, для любви… Впрочем, только ли детям? Нет, сказка нужна всем. Не будет сказки, веры в чудо — и мы все точно вымрем…»
Машинист дал сигнал.
— Фрунзенская. Дед Мороз, на выход! — засмеялись бойцы сопровождения.
Палыч вышел из вагона и первым делом направился к комнате Алексея. Разбуженные сигналами поезда обитатели станции открывали двери и выглядывали наружу, а, увидев, что за чудо стоит на путях, выходили на перрон. Заспанные, ничего не понимающие, они тихо переговаривались, не решаясь подойти и расспросить прибывших о том, что же все это значит. А потом из поезда вышел Дед Мороз в шубе, с посохом, с бородой и усами, и их лица приняли такой вид, что Палычу стоило огромных усилий не рассмеяться.
Вот и нужная дверь… Палыч достал из мешка коробку с куклой и принялся еще раз повторять текст, но, услышав шаги за дверью, громко постучал.
Дверь открыла сама Аленка. Она была уже одета — как видно, ждала его.
— Ты Аленка с Фрунзенской?! — Палыч постарался изменить голос, а тот возьми и дрогни.
— Дедушка Мороз? — удивилась девочка.
Кто бы сказал Палычу раньше, что он будет волноваться куда больше, однажды изображая Деда Мороза, чем переживал маленьким мальчиком, когда заснеженный волшебник к нему пришел впервые, — не поверил бы. Но, глядя в глаза Лешиной дочке, он вдруг и сам начинал верить, что чудеса еще вернутся в этот выжженный мир.
Оба вагона новогоднего состава быстро заполнялись галдящей, веселой детворой. Они рассматривали сказочное убранство, подходили и пытались потрогать Деда Мороза, все еще не веря в реальность происходящего.
Взгляд Палыча упал на бойцов сопровождения. Молодые сильные парни, конченые циники… смешно, совсем по-детски шмыгали носами. Плакали?! Да он и сам готов был зареветь: в носу защипало, глаза увлажнились… «Стоять!» — приказал он себе, а вслух предложил:
— А, ну-ка, ребятки, давайте песни учить, новогодние! — и срывающимся голосом запел: «В лесу родилась елочка…»
Ему вдруг пришло в голову, что эти дети не знают, что такое лес, и никогда не видели елки. «Ничего. Все еще впереди! Будет лес. И елки, и березы!»…
Дмитрий Ермаков
НАСТОЯЩИЙ НЕМЕЦ
Спасибо всем, кто верил в меня и поддерживал, и особая благодарность Сергею Кузнецову!
С оглушительным воем падал с высотки МГУ подстреленный птерозавр. Только минуту назад он, неторопливо спикировав с сумрачных небес, уселся на шпиль полуразрушенного здания, высматривая добычу. Величественный, уверенный в своей силе. Гроза небес, царь хищников. Но вот одна за другой в кожистое тело ударили три пули, выпущенные с поразительной точностью — и где оно, величие? Превратилось в груду костей и кровавого мяса…
За первым хищником появился второй, но и его достали меткие выстрелы. На растрескавшемся асфальте забилось в конвульсиях могучее тело ящера, и его стекленеющие глаза еще успели увидеть, как вынырнули из развалин и торопливо перебежали открытое место два человека: один с автоматом, другой с винтовкой…
Люди в очередной раз доказали, кому по праву принадлежит трон в этом изувеченном радиацией царстве хищников.
* * *У сталкеров Москвы было два основных способа пробираться через руины города.
Один можно было условно назвать «тихим». Это значило, что люди, не успев выбраться за пределы спасительного метро, тут же кидались самым кратким путем в заданную точку, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Про таких говорили, что они «просачиваются». Всем был хорош этот алгоритм действий, а особенно тем, что в разы увеличивал шансы вернуться домой живыми и невредимыми.
Но был и второй способ — «громкий». Те, кто предпочитал шуметь, не крались осторожно вдоль стен, а шли напролом, выбривая все живое шквальным огнем и приводя врагов в замешательство своей Наглостью и безрассудством. Про таких говорили, что они «прорываются». «Громкий» способ выбирали или полные идиоты, или очень уверенные в себе люди. И если первые обычно оставались наверху навсегда, то вторые с завидной регулярностью возвращались на родные станции.
Гельмут и Фридрих-Вильгельм (он же Вилли, он же Ваня) принадлежали ко второй категории. Во всех смыслах.
Друзья еще не успели покинуть вестибюль станции Ленинский проспект, а над развалинами города уже гремела настоящая канонада.
Стоило роже очередного чудовища показаться в каком-нибудь окне, как туда отправлялась разрывная пуля снайпера Вилли. Стаю псов, появившуюся из подземного перехода на площади Гагарина, выкосил в упор из «калаша» Гельмут. Ну, а те, что убереглись от пуль, получили в подарок гранату. Боеприпасов сталкеры не жалели.
Досталось даже Юрию Алексеевичу. В горячке боя Вилли с дурных глаз принял памятник за чудовище. Великого человека спас Гельмут, отвесив зарвавшемуся другу хороший подзатыльник. Прекратив акт вандализма, сталкер картинно поклонился оскорбленному монументу великого человека, хотя первому в мире космонавту было все равно. Торжественно возносился он в сумрачное небо, навеки застыв, точно столпник (были давным-давно такие святые мученики, что жили всю жизнь на столбах) на вершине постамента. Он был такой же невозмутимый и величественный, что и до катастрофы, лишь немного покосился да поблек без чистки. Да и что ему будет? Он же памятник…
