Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)
Он насмешливо поклонился статуе, навечно замершей в позе «моргалы выколю!», и немцы, настоящий и мнимый, прошагали мимо.
* * *Вот оно, наконец-то перед ними, посольство Германии! Громадное здание из мрачного, темно-коричневого камня, напоминающее систему дотов линии Маннергейма: приземистые корпуса, мощные стены без всяких украшений, маленькие окна. Ничего лишнего, строгость и монументальность. Правда, сейчас здание скорее напоминало Кенигсберг времен окончания Второй мировой, но все равно впечатление производило сильное.
«Германия… — думал Гельмут, глядя на эти обломки. — Как там мой славный Дрезден? Снова ли, как в сорок пятом, или все же цел?..»
Однако предаваться ностальгии было недосуг. Паре предстояло реализовать главную часть их миссии.
Проникнуть в здание труда не составило: двери были выломаны, окна выбиты. Да и вообще представить, чтобы там кто-то жил, было достаточно сложно. Впрочем, им нужно было не само здание.
Быстро прогрохотали по пустым залам и коридорам солдатские сапоги, и товарищи спустились вниз, в подвал.
* * *Они сбежали из Рейха, когда Гельмут понял, что больше там жить он не в силах.
Пока расстрелы были явлением скорее случайным и притеснение «черных» не переходило границ геноцида, Охриц еще готов был терпеть… Но чем дальше шло дело, тем яснее становилось немцу: пора куда-то бежать. А вариантов было не так уж много. Влачить жалкое существование или стать чьим-то обедом ни ему, ни его друзьям не хотелось. Не хотелось и в рабство.
Для бегства они выбрали серую ветку. Двое мужчин и женщина бежали на юг, туда, где за мрачными, полными опасностей туннелями, за станцией-убийцей Нагорной и отвратительным Проспектом скрывалась загадочная, овеянная легендами Севастопольская. Гельмут не слышал о ней двух одинаковых историй, но из всего того, что говорилось про таинственную станцию, сделал по-немецки четкий вывод: им туда. И он, как всегда, не ошибся — Севастопольская, пусть и не с распростертыми объятиями, все же приняла беженцев из Рейха.
Охриц не стал скрывать, где они жили последние годы, и честно рассказал, из-за чего они бежали. В финале немец добавил, что чужой крови на них нет, а солдатскими навыкам они обучены и готовы служить новому дому и сражаться за его благополучие и процветание. Хорошие солдаты на дороге не валяются, поэтому после некоторых колебаний беглецам позволено было остаться.
И начстанции не прогадал.
Конечно, пару раз Гельмуту пришлось услышать, что он «грязная фашистская свинья», но каждый раз немец методично объяснял, сначала кулаками, а потом — языком, что он ни первое, ни третье, а главное — не второе. И с тех пор их жизнь наладилась.
А потом случилось событие, нарушившее спокойное течение жизни…
* * *Откуда взял сталкер ту бумажку, он так толком и не смог объяснить. Просто: «Валяется — подобрал». Увидев ее, Гельмут с трудом сдержал себя в руках: это была схема, схема посольства ФРГ, и на ней был отмечен вход в бункер!
«Бункер! Там, скорее всего, люди, — пронеслось в голове немца, — мои соотечественники! Они укрылись в посольском бомбоубежище!!!»
Если бы он не сумел скрыть волнения, ушлый сталкер наверняка взял бы за схему огромные деньги… Но тот сам не понимал, что за вещь попала к нему в руки, и потому сумму запросил самую ерундовую.
И с той минуты Гельмут потерял сон.
Видит бог, ему не на что было жаловаться на Севастопольской, ставшей его третьим подземным домом. Они с «Вильгельмом» честно служили в армии обороны станции, их за это кормили, но… Гельмут хотел большего. Рано или поздно придет старость, руки ослабнут, и не станет от него толку, как от солдата. Что тогда? Если усидит у власти Истомин — пенсия. И то, если позволит бюджет. А если нет?
Но главное — большего хотела Ирина. Она страдала от полуголодной жизни в метро, от постоянных опасностей, от полной безнадеги. Поэтому немец решил: я должен туда дойти. И с немецкой серьезностью подошел к проблеме.
Месяц спустя он пришел к начальникам станции и в самых убедительных выражениях доказал преимущество касок образца вермахта над теми, что носили севастопольцы, особенно напирая на защиту шеи.
Охриц был так красноречив, что оба командира признали его правоту. Встал вопрос: где взять эти чудо-каски? И тогда Гельмут, работавший «немцем» на Мосфильме, очень кстати «вспомнил», что там была прорва всякого реквизита. В том числе — самых настоящих касок. После недолгих обсуждений Истомин «дал добро», и маленький отряд отправился в путь.
И вот они у цели.
Дверь в подземелье обнаружилась легко. Схема, оказавшаяся в руках Гельмута, была верна, и огромная металлическая дверь оказалась точно в том месте, где и была нарисована. Разумеется, закрытая. Наглухо.
Увы, сразу стало ясно: такую гранатой не взять. Внимательный осмотр помещений тоже не дал результатов. Посольство было заброшено давным-давно.
— Ну, — сказал немец, — садимся в засаду. Рано или поздно оттуда кто-то выйдет. Или войдет.
— Aufassen![14] — прогудел его товарищ из-под противогаза.
И они стали ждать.
* * *Как вышло, что они не заметили людей — одному богу известно. Оба, и Гельмут, и Вилли, отлично слышали каждый шорох, видели малейшую тень.
Но те дали им сто очков форы.
Звука выстрела не было слышно, лишь тихий хлопок, и Ваня-Вилли, вскрикнув, выронил винтовку — его рука повисла плетью. В ту же секунду раздался второй чуть слышный хлопок — вторая пуля пробила руку Гельмута. Автомат выскользнул из ладони, в тот же миг на него наступил огромный шнурованный ботинок.
— Ich bin… — попытался представиться Гельмут.
— Чё? — последовал ответ.
Цепкие руки сорвали с него противогаз.
— Твою за ногу! Дитль, да это ж наш фриц!!!
— Как это, «наш»? — раздалось из-за спины говорившего, и Вилли заметил, что нападавших человек пять, не меньше.
— Ну, тот, дезертир!
Голос показался знакомым… Дитль! Вилли похолодел: «Шталкеры Рейха! Вот так встретились…»
— Точно, Хелмут, предатель хренов!!! — зарычал Дитль.
— Я не предатель. И я не Хелмут, а Гельмут! — решительно ответил немец.
— Не-ет, ты — труп!
Пуля ударила Гельмута точно в середину лба.
От ужаса Вилли завопил не своим голосом, за что тут же получил шнурованным ботинком прямо в переносицу. Жуткая боль пронзила голову, и приятель Охрица на секунду потерял сознание. Потом кто-то стянул с него противогаз, и парень очнулся.
— О! Ванятка! — расхохотался Дитль. — Ну, козел, как видишь, корешу твоему повезло — легко отмучался. А вот тебя, скотину, мы донесем до Тверской целым и невредимым. И вот там, там, дружок, ты узнаешь, что бывает с дезертирами!
— Постойте, — обратился к командиру один из шталкеров, — мы же пришли в бункер! Но как нам его теперь найти, когда вы потеряли карту?
— Точно! — хлопнул себя по лбу Дитль. — Чуть не забыл! Тогда, Ваня, покажи-ка нам сначала бункер! Иначе все самое интересное будет прямо сейчас…
— Я?! — ахнул Вилли. — Да я… Да мы сами не могли туда попасть!
— Не хочешь товарищей выдавать, — кивнул Дитль, — оно и понятно. Ну, ничего, сейчас заговоришь…
И неизвестно, чем бы это кончилось, но тут монолитная грозная дверь чуть скрипнула и распахнулась. Вспыхнул, ослепляя рейховцев, яркий свет, и тут же со всех сторон загремели выстрелы.
* * *Вилли так ничего и не успел понять.
Шталкеров было больше, но фактор неожиданности и фонарь решили все. Вырвавшиеся из двери люди в считанные секунды расстреляли фашистов, потеряв лишь одного, убитого шальной пулей.
Стоя над распростертыми телами врагов, один из них, сняв шлем, проговорил вдруг на чистом немецком языке, какой слышал Вилли только от Гельмута:
— Ja, Rudolf… Die Idee mit den Landkarten war eigentlich erfolgreich. Die Russen sind doch sehr naiv![15]
«Наконец-то! — подумал Вилли, плача от счастья. — Вот они, немцы! Родненькие! Живы, невредимы! Какое счастье!»
Он попытался встать, одновременно размахивая руками и выкрикивая какие-то приветствия…
Ответом ему был запоздалый испуганный вскрик командира немцев: «Feuer! Feuer![16]» и дружный залп всех стволов.
* * *Лежа на полу, Вилли чувствовал, как из его тела по капле вытекает жизнь. Стало холодно, и еще почему-то остро захотелось горячего молока с медом. В кружащемся сознании появилась постель и лежащий в ней десятилетний мальчик, больной ангиной. «Кусачий» мохеровый шарф на шее и исходящая паром кружка с отбитым фрагментом золоченого ободка. И — ласковый голос: «Ванечка, сынок! Не упрямься! Пей лекарство…»
Он успел еще увидеть, как настоящие немцы, собрав с тел все, представляющее ценность, и подняв своего погибшего товарища, удаляются обратно, в загадочную темноту бункера. Коротко лязгнула металлическая дверь.