Павел Молитвин - Город Желтой Черепахи
— Воля твоя, идем, — сказал принц и покорно поплелся вперед. Однако не успел он сделать и десятка шагов, как тонкие сильные руки опустились на его плечи.
— Если ты столь же решителен и на поле брани, то твоим гвардейцам стоит посочувствовать — им достался не слишком смелый командир, — вкрадчиво сказал нежный голосок в самое его ухо.
— Любимая… — Принц прижал ладони девушки к своему лицу.
— Та эва насимо Лотто. Эва но… — едва слышно прошептала Тоэлла.
Перевода не последовало. Принц обернулся и увидел алые, трепещущие, словно лепестки розы под легким ветерком, приоткрытые губы и огромные темно-фиолетовые, почти черные глаза, в глубине которых сияли золотые огоньки счастья…
* * *Принц почувствовал легкий озноб, поплотнее укутался в плащ и сел на ствол поваленного дерева.
Он уже начал было надеяться, что чародеям не удастся починить свои умные машины, когда Железный Замок стал медленно всплывать над землей. Сначала его плавное бесшумное движение было почти незаметным, и принц подумал даже, что это ему мерещится. Однако через несколько мгновений всякие сомнения отпали — просека, проделанная в буреломе, позволила ясно увидеть, как расстояние между башнями-колоннами и землей стано медленно увеличиваться. Пять локтей, десять, пятнадцать…
Блестя на солнце, словно громадный, отменно начищенный шлем, замок строго вертикально уплывал вверх. Поднявшись над поляной, он стал похож на черепаху, неуклюже растопырившую лапы. Принц прикрыл глаза рукой — уж очень ярко сверкал Железный Замок, поднимаясь все выше и выше в безоблачное небо. Чересчур ярко для человеческих глаз…
Вот он на мгновение замер, завис над землей, словно раздумывая, стоит ли ему покидать такой красивый, насыщенный солнцем, по-праздничному убранный золотом и пурпуром мир, — и сердце у принца остановилось.
— Не улетай, — прошептал он, но тут под брюхом стальной черепахи вспыхнуло оранжевое пламя, и она стала стремительно таять в бескрайней голубизне. Вот она уже размером с мячик, с яблоко, с яблочное семечко…
Принц опустил голову и почувствовал, что по щекам его текут слезы. Все вокруг стало туманным, словно он глядел на мир сквозь залитое водой стекло. Колебались и дрожали очертания Зачарованного Леса, бурелома, и даже ближайшие предметы расплывались у него перед глазами. Растекающийся, взбаламученный мир вздрогнул, и принц, стараясь обрести равновесие, вцепился в лютню, подаренную ему на прощание Тоэллой. Гладкие, полированные ее бока были теплыми, а струны, как им и положено, — жесткими и звонкими…
День клонился к вечеру, голубые сумерки наползали из глубины Зачарованного Леса, а принц по-прежнему оставался недвижим, словно превратился в статую. Сердце его билось ровно, на спокойном лице не появлялось даже тени заботы или волнения. Все, о чем он мечтал, исполнилось, и теперь ему нечего было желать, не к чему стремиться. Все его грезы сбылись, и он мог спокойно умереть. Ибо что еще ему оставалось делать?..
* * *— Чего изволит славный рыцарь?
— Обед мне и моему оруженосцу. Да ты вроде и не узнал меня, Карлино? — И мужчина в зеленом, расшитом серебром камзоле фамильярно шлепнул трактирщика по спине.
— Не могу припомнить вашу милость…
— Неужто забыл слугу принца Лотто? Я же сопровождал его, когда он приезжал расколдовывать ваш лес!
— Конечно, конечно, — угодливо закивал трактирщик. — Вы уж не взыщите, старый я стал, глаза ослабели, память что решето. Да и много лет прошло с тех пор, как благодетель наш уничтожил Железный Замок и снял чары с леса. Много лет… Я уж и не помню, был ли при нем слуга иль оруженосец.
— Ах ты, садовое пугало! Конечно, был! Я же во дворец весть о его гибели и доставил. Кстати, помнится, у тебя служаночка была оч-чень ничего!
— Манетта-то? Была, была… На ней женился купец из Лизано. Примерно через год после того, как принц уничтожил Железный Замок. Да вы, ваша милость, проходите в трактир, что на пороге-то стоять!
Войдя в зал, Джано небрежно кивнул компании купцов, шумно приветствовавших его появление, и с любопытством огляделся.
— Ого! Видать, дела твои поправились! Небось и ардаутское в запасе имеется?
— А то как же! Чего изволит ваша милость? Суп из головы осетра, заливное, пирог с олениной, седло барашка, любертский сыр, печеночный паштет?
— Выбирай сам, но чтобы было съедобно.
— В «Задорном петушке» посетителей не угощают чем попало, — с достоинством отозвался трактирщик. — Осенью здесь останавливался молодой король и не нашел, к чему придраться. А ведь мы даже не были предупреждены о его намерении заглянуть к нам, и обед ничем не отличался от обычного.
— Тебе повезло — молодой король равнодушен к еде. А что, хозяйка твоя еще жива?
— Тоза? Жива — что с этой пивной бочкой сделается! Вот уж кто оплакивал принца! Уж она-то вас наверняка вспомнит. Лиззи, Джилетта! Накрывайте на стол, — окликнул он хорошеньких девушек в белых передниках, жеманно хихикавших над шутками купцов.
Рыцарь отстегнул меч, положил его на лавку и сел за светлый, недавно выскобленный стол. Сделал вошедшему оруженосцу знак усаживаться рядом и снова обратился к трактирщику:
— Садись, Карлино, потешь нас забавным рассказом.
— Какие уж у меня рассказы. А вот заглянул к нам бродячий жонглер, может, хотите его послушать? — Трактирщик повернулся и крикнул в дальний угол зала: — Эй, любезный, не споешь ли знатному господину и почтенным купцам что-нибудь подходящее к случаю?
— Спою, — донесся ответ из угла. — О чем хотят слушать господа?
— Что угодно вашей милости? — склонился трактирщик к Джано. — Про походы и битвы или про прекрасных дам?
— Да мне как-то все равно. Ну, пусть хоть про дам.
— Про жгучие очи! Про пышные бедра! Про наших милашек! — недружным хором подхватили подвыпившие купцы.
— Ну что ж, слушайте. — Жонглер тронул струны и запел сильным низким голосом:
Коль не от сердца песнь идет,
Она не стоит ни гроша,
А сердце песни не споет,
Любви не зная совершенной.
Мои кансоны вдохновенны —
Любовью у меня горят
И сердце, и уста, и взгляд.[2]
— Славно поет. И голос почему-то кажется мне знакомым. — Рыцарь покосился на Карлино, но трактирщик только пожал плечами:
— Мало ли их по дорогам бродит! Может, уже слышали его где-то прежде. Если желаете, я могу узнать его имя.
Джано махнул рукой и потянулся к оловянным судкам и тарелкам, которыми проворные служанки успели уставить стол, — действительно, ну что ему за дело до имени бродячего жонглера! Трактирщик наполнил кубки темно-красным вином.
Вас, Донна, встретил я — и вмиг
Огонь любви мне в грудь проник.
С тех пор не проходило дня,
Чтоб тот огонь не жег меня.
Ему угаснуть не дано —
Хоть воду лей, хоть пей вино!
Все ярче, жарче пышет он,
Все яростней во мне взметен.
Меня разлука не спасет,
В разлуке чувство лишь растет.
………………………………………
Какой мудрец провозгласил,
Что с глаз долой — из сердца вон?
Он, значит, не бывал влюблен!
— Жаль, герцогиня Венсана его не слышит. Очень она любит этакие вот песенки, даром что супруг ее ни трактиров, ни жонглеров терпеть не может, — сообщил трактирщик.
— Да, хорошо жонглер поет, — подтвердил рыцарь, осушив кубок. Он достал из кошелька золотую монету и бросил ее на стол. — Передай ему, пусть прополощет горло. Да узнай, не хочет ли он служить у молодого короля. А то у короля такой хор безголосых набран, что от их пения на пиру кусок в горле застревает. Лягушек слушать и то краше.
Хоть мы не видимся давно,
Но и в разлуке, все равно,
Придет ли день, падет ли мрак, —
Мне не забыть про вас никак!
Куда ни поведут пути,
От вас мне, Донна, не уйти,
И сердце вам служить готово
Без промедления, без зова.
Я только к вам одной стремлюсь,
А если чем и отвлекусь,
Мое же сердце мне о вас
Напомнить поспешит тотчас
И примется изображать
Мне светло-золотую прядь,
И стан во всей красе своей,
И переливный блеск очей,
Лилейно-чистое чело,
Где ни морщинки не легло,
И ваш прямой, изящный нос,
И щеки, что нежнее роз,
И рот, что ослепить готов
В улыбке блеском жемчугов,
Упругой груди белоснежность
И обнаженной шеи нежность,
И кожу гладкую руки,
И длинных пальцев ноготки,
Очарование речей,
Веселых, чистых как ручей,
Ответов ваших прямоту
И легких шуток остроту,
И вашу ласковость ко мне
В тот первый день, наедине…[3]
Едва весеннее солнце позолотило окрестные поля, жонглер вышел из «Задорного петушка» и двинулся к Зачарованному Лесу. Выглядел он так же, как и большинство его собратьев по профессии: загорелое мужественное лицо, длинные волосы до плеч, широкополая шляпа с алой лентой на тулье. За спиной у него был дорожный мешок и лютня, имевшая очертания, непривычные для здешних музыкантов, а из-под тяжелого темного плаща выглядывал меч в кожаных ножнах.
