Андрей Уланов - Автоматная баллада.
Им оставалось уже совсем немного, меньше часа — знакомая до каждого придорожного куста дорога словно бы сама укладывалась под колеса чоппера, и Швейцарец с трудом сдерживал желание сорвать с головы шлем и проорать «Я дома!» или еще чего–нибудь столь же бессвязно–радостное. Как пел тот парень в Свирске? «Новый поворот, и мотор ревет…» Они как раз прошли поворот, лихо, с «истребительным» креном, и Швейцарец вдруг почувствовал — Тайна, вздрогнув, прижалась к нему еще больше. Это не могло быть реакцией на вираж — ей нравилось, как он ведет мотоцикл, да ей и просто нравилось так вот ехать, даже шлем надевать не захотела. Скорость, ветер в лицо — родись девчонка лет за двадцать до войны и за океаном, стала бы байкершей, ночным кошмаром дорожной полиции в какой–нибудь Оклахоме или Небраске. Нет, сейчас ее испугал не резкий поворот, а что–то другое — и Швейцарец, сбросив газ, развернул мотоцикл поперек дороги. — Что случилось? — Увидела… вон… их… — А–а… Он тоже увидел их, едва только завернули, но просто не проассоциировал с возможной угрозой. Полярные бабуины, небольшая, в чертову дюжину голов, стая. Непонятно, правда, какого лешего эти падальщики забрались так далеко на юг — здесь их снежно–белые шубы на фоне зелени выглядят, мягко говоря, демаскирующе. Впрочем, желающие отобедать этими тварями в очередь не выстраиваются. Нрав у бабуинов отвратный, а вкус мяса — еще более омерзительный. — Ненавижу, — прошептала Тайна. — Они… сестренку двоюродную… среди бела дня, прямо в деревне… перескочили частокол… пока мужики добежали… — Ты только не плачь, — строго сказал он. — А эти… я их тоже терпеть не могу. Один раз… хочешь, — неожиданно перебив сам себя, предложил Швейцарец, — пойду и объясню, какие они уроды? Ну–ка, подержи шлем. — Постой, не над… — запоздало начала Тайна, однако Швейцарец уже махнул через кювет. Он шел не спеша, ровно — торопиться здесь было ни к чему. И бабуины не почувствовали угрозы в одинокой приближающейся фигуре. Может, не знали, что такое человек и чем он бывает опасен. А может, и как раз наоборот — отлично знали, что страшен лишь человек с длинной металлической палкой. Швейцарец больше склонялся ко второй версии — полярные бабуины твари редкостно хитрые, можно даже сказать, умные. Старик однажды шутя — или полушутя — заметил, что в списке претендентов на пошатнувшийся под человеком трон царя природы они уверенно держатся в первой десятке. Если это и в самом деле так — что ж, шарику не повезло, эти–то со своей воинственностью его уж точно доконают. «Не то что мы, — с усмешкой подумал Швейцарец, — мирные, в общем–то, макаки…» Ему оставалось полсотни шагов, когда вожак — крупный, с изукрашенной шрамами мордой, — окончательно решив, что приближающийся человек ведет себя подозрительно уверенно для существа без палки–громыхалки, приподнялся на задних лапах, оскалился и пролаял команду. В том, что этот отрывистый лай был именно командой, сомневаться не приходилось — едва заслышав ее, вся стая дружно бросилась на Швейцарца. Парой минут позже, снова прокрутив «в уме» эту сцену, Швейцарец решил, что, будь на его месте автоматчик, там бы он и остался. Слишком уж слаженно атаковали бестии — широким фронтом, чертовски быстро и вообще — весьма похоже, что у них был свой план, свой заранее заготовленный и, возможно, уже неоднократно срабатывавший прием. Скольких тварей лихорадочная, на весь рожок, очередь могла бы перечеркнуть гарантированно? Троих? Четверых? А если взять дугу больше, атакующий бабуин — это вам не человек, он одиночной, случайной дырки может и не заметить вовсе. У них просто не было опыта схватки с существом, умеющим выбивать клыкастые и не очень мишени быстро и прицельно, а когда этот опыт у них появился, то передавать его стало некому. — Знаешь, — сказала Тайна, когда Швейцарец вернулся к мотоциклу. — Я в какой–то миг даже за тебя испугалась. Совсем немножко, но испугалась. — Бывает, — спокойно отозвался он. — Иногда я и сам за себя пугаюсь. Но уже потом, после. Там испугаться не успеваешь. — Я запомню, — пообещала девушка, вызвав у Швейцарца очередную усмешку — можно подумать, он какую–то великую мудрость изрек. Но Тайне отчего–то нравилось запоминать именно такие вот его случайные дурацкие сентенции, и, что самое удивительное, она их действительно запоминала. — Далеко еще нам ехать? — Нет, — Швейцарец отрицательно качнул головой. — Собственно, мы уже почти приехали. ТАЙНА
Когда–то здесь был аэродром. Настоящий, не какая–то там наскоро подготовленная «точка» с грунтовкой, а хорошая вещь с бетонными ВПП, ангарами, складами горючего и боезапаса. Ну и всем прочим, что считалось необходимым для нормальной жизнедеятельности, а точнее, боевой деятельности БАП–а, бомбардировочного авиаполка. Потом началась война, и полк улетел на запад, где в перечеркнутом дымами небе среднестатистическая продолжительность существования летательных аппаратов редко для кого превышала десяток минут. Устаревшие «МиГи», которые в несвойственной им от рождения роли легких штурмовиков пытались расчистить путь для танковых лавин, и их ничуть не менее древние зеркальные близнецы из ВВС НАТО, пытавшиеся эти лавины хоть на миг притормозить, — эти, расходный материал большой войны, гибли чаще прочих. Более дорогие и современные машины жили чуть подольше — их старались «тратить» экономнее, сберегая для важных целей. Старались, но война, как уже сказано, была большая, соответственно, важных целей имелось много, и цели эти, как правило, защищать старались ничуть не менее яростно, чем уничтожить. Дольше всех мог продержаться какой–нибудь экспериментальный «невидимка», но рано или поздно — скорее, все же рано — и его прихлопнул бы сверхмощным ядерным молотом какой–нибудь усовершенствованный Хок. А все потому, что отупевшему от многочасового стресса оператору некогда было думать: видит ли он на мерцающем экране сквозь рябь помех очередной электронный мираж, НЛО или русский бомбардировщик с ракетой класса «воздух–РЛС». Пуск! А там, дальше, — будь, что будет, лишь бы уже скорей все это кончилось…
Полк улетел и не вернулся, растворившись в огненном небе бывшей Европы, в одночасье ставшей короткой аббревиатурой ЕТВД. Да он и не мог бы вернуться, потому что волны «отрыжки Судного дня», матерного отклика из недр планеты в ответ на ядерный долбеж снаружи — эти волны даже в виде докатившихся издалека отголосков перекорежили бетонные плиты немногим хуже какого–нибудь хваленого натовского «Дюрандаля». Правда, было и еще кое–что… Та война началась внезапно — как это обычно и бывает. Разумеется, ей предшествовал «период напряженности», но люди устроены так, что привыкают ко всему — к череде сменяющих друг друга кризисов, тревожным звонкам, начальственным окрикам. Сложнее тем, кто «держит пальцы на кнопках» — у них–то в итоге и сдали нервы, — но в относительно тыловой части постоянно выдерживать «готовность ноль» вроде бы и резону нет. Либо все повернется так, что и никто ничего не успеет, кроме сидящих у тех самых кнопок, либо все–таки часы, а может, и дни «на все про все» будут… Вот и получилось, что полк улетел, но два самолета остались. «По техническим причинам», которые в мирное время устранить было делом нескольких дней, а то и часов. Однако война — это, помимо всего прочего, еще и бардак, ответственным людям с большими звездами на погонах было в те горячие дни вовсе не до запросов из какой–то там части. Которая, тем более «формально», уже убыла из–под их ответственности. И когда «технические причины» наконец устранились — вдруг оказалось, что на войну они опоздали. Точнее, она кончилась без их участия — вместе с отдававшими грозные приказы штабами, вместе со страной, которую они собирались защищать в небе других стран, тоже в одночасье ставших «бывшими». Все кончилось. Ну, кроме жизни на Земле. Хотя оставшимся в какой–то миг показалось, что и в этом вопросе — уже. Когда схлынул первый шок, то почти все решили, что делать здесь теперь уже нечего и нужно выбираться к более обжитым местам. Почти все… Но несколько человек все же решили остаться. Тайна с удивлением смотрела, как Вик, радостно улыбаясь, идет к вышедшему навстречу им высокому мужчине. Подходит, но вместо привычного рукопожатия они изображают что–то вроде соревнования: кто чью руку к столу прижмет. — Как ты узнал, что я еду? — А вот… сподобился. Дай, думаю, гляну, — ехидно произнес встречавший, — кто это у меня в округе браконьерствует втихаря. — Не браконьерствую, а «санитарю лес», — засмеялся Вик. — Маньку, опять же, вспомнил… они ее, случаем, сожрать не успели? — Нет. — Ну да, эта бодливая зараза сама кого угодно сожрет… но все–таки… — Увидел я тебя. — Увидел?! Хм… — Сказать, как? — Нет, погоди, — тряхнул головой Вик, — дай сам попробую сообразить… неужели камеру от «Чайки» установил? — Угадал. — Ну, Старик… и не лень тебе было провод за двадцать верст волочь? — усмехнулся Вик. Старик пожал плечами. — Когда доживешь до моих лет, — медленно произнес он, — и у тебя так же не будет ни женщины… ни детей… никого рядом… только много свободного времени… ты тоже начнешь изобретать всякие глупости. — Это намек, что я все еще не представил тебя даме? — Вик, обернувшись, призывно махнул рукой. Почему–то ей было страшно. В поезде Виктор почти ничего не рассказывал про цель их поездки — место, которое он считал своим домом. Сама увидишь, отшучивался он… это лучше смотреть глазами… И когда он пару раз все же помянул некоего старика, воображение.Тайны придало тому черты сказочного Деда Мороза с картинки в истрепанном букваре. Красный колпак, длинная седая борода, посох… Абсолютно непохоже на стоящего перед ней человека в старой армейской, с тщательно закатанными рукавами, рубашке. Особенно по части бороды не похож — по сравнению с его гладко выбритым подбородком дедушкой начинал казаться ее Виктор со своей недельной щетиной. Она даже возраст его толком не могла определить. Судя по виду — немногим за сорок, по крайней мере, большинство известных ей мужчин выглядели так именно в период между сорока и пятьюдесятью, далее стремительно превращаясь в тех самых длиннобородых Дед Морозов. Но этот человек был явно старше — Тайна знала это, просто не могла сама себе толком объяснить, откуда это знание взялось. Просто знала — как в подобных случаях узнает такие вещи большинство женщин. — Знакомьтесь. Тайна — это Старик. Старик — это Тайна. Она несмело протянула руку и едва не отдернула ее, когда Старик вместо привычного ее пожатия вдруг наклонился. — Тайна, — задумчиво повторил он. — Что ж… настоящая женщина и должна быть тайной для мужчины. — Мне тоже очень… очень приятно с вами познакомиться. Он выпрямился, но ладонь ее не выпустил, неторопливо, чуть прищурившись, разглядывая девушку сверху вниз. Тайна, вспыхнув, сначала попыталась опустить взгляд. Но почти сразу же, словно бы и не она сама, а что–то внутри нее заставило девушку гордо вскинуть носик. А у него ведь глаза Вика, неожиданно поняла она. Вернее, это у Вика — его глаза, хоть и совершенно другие по цвету. — Вы чего–то боитесь, юная леди? — Нет, — соврала она. — Просто… мне еще никто никогда не целовал руку. — В самом деле? — изумленно приподнял бровь Старик. — Какой кошмар… И — Виктор, с твоей стороны это упущение из числа непростительных. — Обстоятельства не сложились, — не будь внимание Тайны поглощено другим, она бы непременно поразилась необычайному по редкости зрелищу: смущенный Швейцарец. — В любом случае, — продолжил Старик, — я невероятно счастлив, что мне выпала честь исправить эту несправедливость. Сейчас же… — улыбнувшись, он отступил на шаг, — приглашаю вас почтить своим присутствием жилище скромного отшельника. За спиной Тайны негромко фыркнул Вик. — Ты б еще сказал: «приют убогого чухонца». — Я не настолько хорошо знаком с собственной родословной… ШВЕЙЦАРЕЦ
