Шимун Врочек - Питер
Ладно, пора завтракать. Чем у них кормят, интересно?
В тарелке оказалось нечто склизкое и шевелящееся. Иван от неожиданности едва не выронил миску. Отдернул руку.
— Блин! — Уберфюрер выругался в темноте. Зазвенела миска.
— Что это? — спросил Иван.
— Виноградные улитки, думаю, — раздался в темноте спокойный голос Водяника. Профессор, в отличие от спутников, воспринимал свое пленение как своеобразный психологический эксперимент. — Любопытно. Зря воротите нос, молодые люди. Это прекрасный источник белка, между прочим. Улитки очень неприхотливы. Если достаточно тепло, то они могут размножаться и плодиться, как… скажем, как улитки. Ха-ха. А ну-ка, попробуем, — загремела тарелка, в темноте раздался чмоканье, потом звук жевания. — Неплохо, — сказал Водяник с набитым ртом. — Конечно, не хватает лимона, но все же… все же.
— Проф, меня сейчас вывернет, — предупредил Уберфюрер.
О! Иван выпрямился. Только этого нам не хватало.
— Это же деликатес, молодой человек! В прежние времена его в лучших ресторанах Парижа…
— Да знаю я! — ответил голос Уберфюрера. — Но то при свете! При свете бы и я съел парочку. Фигли, деликатес. Но в темноте?! Мерзкие, скользкие…
Профессор закашлялся.
— Зачем же так преувеличивать? — сказал он наконец. — Улитки, конечно, не особо привлекательны внешне и шевелятся, но…
Уберфюрер, в панике:
— Блин, они шевелятся!!
— Кто шевелится?!
Пауза.
— Профессор, это вы сказали? — осторожно спросил Иван, хотя уже понимал, что — нет. Голос был своеобразный по тембру. Незнакомый. С необычным мягким произношением.
— Конечно нет, — возмутился профессор.
— Миша, ты?
— Не-а.
— Ты еще меня спроси, — язвительно предложил из темноты Уберфюрер. — Ясно же, что тут есть кто-то еще, кроме нас трех… извините, профессор… четырех придурков. Эй! Слышишь? Отзовись!
Молчание. Капающая вода.
— Я спросил, кто тут еще есть? — Уберфюрер начал терять терпение. — А ну отзовись!
Молчание.
— Отзовись, говорю, — ласковым, до мурашек по коже, голосом попросил Уберфюрер. — Я вообще-то добрый, конечно. Но могу и в лоб — даже наощупь. Кто тут есть?
— Я, — сказали в темноте. Эта клетка находилась гораздо ближе к выходу. И когда горела свеча, ее обитателя Иван не заметил.
— Кто «я»? Как зовут? — допрашивал скинхед.
— Юра зовут, — ответил тот же голос. Пауза. — Иногда еще Нельсоном называют.
— Как британского адмирала, что ли? — спросил Уберфюрер.
— Ну… — Пауза. — Не совсем.
— У меня есть другие варианты, — Водяник зашептал совсем рядом. — Но что-то я не думаю, что нашему другу они понравятся…
— С какой станции? — продолжал допрос Уберфюрер.
— С Техноложки, — ответил невидимый Юра.
— Ни фига себе! Так ты из «мазутов»? А как сюда попал?
— По глупости.
— Оно и понятно, что не от великого ума, — вздохнул Убер. — Правда, Проф?
Водяник обиженно засопел в темноте.
— Не боись, братан, — подбодрил Уберфюрер. — Мы тебя отсюда вытащим. Кстати, — скинхед помедлил, — у кого есть варианты, как это провернуть?
* * *Варианты не появились ни через четыре кормежки (двое суток, отметил Иван), ни через пять, ни через шесть.
Тюремщик все так же шаркающе развозил еду — иногда это были не улитки, а грибы, иногда даже безвкусная, без соли, вареная крупа. Час выбора приближался. А они пока ничего не придумали. Что можно сделать против слепых — в полной темноте? Что вообще можно сделать?
— Профессор, — сказал Кузнецов жалобно, — Я не хотел говорить. Но я уже давно вижу… вижу свет и слышу голоса. Словно со мной кто-то говорит. Но мне кажется, что на самом деле этого нет. Я… что со мной?
— Ничего страшного. Это последствия сенсорной депривации, — сказал профессор.
— Что? — Иван поднял голову.
— Помните, что принесло нам победу над Восстанием?
Иван почесал щетинистый подбородок.
Интересное, кстати, ощущение. Иван снова провел ладонью по подбородку. Скребущий звук. Словно челюсть увеличилась в размерах и теперь огромная, метр на полтора, как минимум. Провел другой ладонью — мда. Теперь казалось, что подбородок уменьшился до размера ореха. И вообще: сам Иван маленький, словно был спрятан в шкатулке.
— Помните? — повторил профессор.
— Как что? — сказал Иван. — Газ. Та фиолетовая фигня, что мы сделали. Вы же сами рассказывали про этот американский проект… как его?
— «МК-Ультра». — Профессор вздохнул. Ивану казалось, что его вздох обрел физическую форму и теперь летает, мягко бьется о стенки камеры, как мячик. — Понимаете, сейчас это проект бьет по нам.
— Не понял, — сказал Иван.
— Галлюциногены и их военное применение — это был один из пунктов программы МК-Ультра. Другой пункт — открытие доктора Камерона, который заведовал всем этим зоопарком, сенсорная депривация.
— Что это?
— Метод психологической пытки. Раскалывались самые стойкие люди, которых обычными пытками можно было убить, но не сломать. Смотрите, от чего страдают люди: галлюцинации, боли в голове и желудке, нервная возбудимость, подавленность, рассеянное внимание и многое-многое другое… И все это делается — не применяя физического насилия.
Иван помолчал. Вот, значит, как.
— И в чем суть этой… депривации?
— В том, чтобы блокировать все каналы, по которым человеческий мозг получает сведения о мире. Для этого испытуемого помещали в соленую воду с температурой, равной температуре человеческого тела, надевали наушники и повязку на глаза. Такое положение вызывает сенсорный голод. Человек не чувствует ни рук, ни ног, его органы чувств не получают никакой информации. После нескольких дней заключения из человека можно было лепить все, что угодно. А доктор Камерон держал некоторых пациентов в таком положении до полугода.
— Да он садист, — сказал Уберфюрер.
— Верно. Это одна из черт характера, без которой настоящему ученому не обойтись.
— То есть — нас ломают? — уточнил Иван.
Профессор кивнул. Иван фактически видел, как он это сделал. Такой смешной профессор, собранный из цветных колец, как детская пирамидка. Раскрашенная голова с пластиковым носом. И он кивает. Кивает. Кивает…
Иван встряхнул головой. Какие-то глюки начинаются.
— Думаю, это предварительная обработка, — сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровая и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.
Он вздернул голову, задышал глубоко. Казалось, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.
— Знаете, Проф, — сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. — А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.
Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезанные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…
— Блин, — сказал Иван. — Что происходит?
Пум.
— Ничего, Ваня, — голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.
Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.
Одна из букв «К» долетела до Ивана и сдвинула его в стену, отлетела, отпружиненная.
Иван отшатнулся.
— Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.
— Тут есть некий метод противодействия, — сказал профессор.
— Какой же?
— Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?
— Ээ… Дальше.
Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором, — все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.
— Во-вторых, — сказал Водяник обиженно. — Руки у нас свободны, верно?
— Подрочить предлагаете? — в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. — Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки — не для скуки.
Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, — подумал диггер, — мокрое пятно останется. Блин.
— Вам бы только одно!
Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.
— У меня голова болит, — сказал вдруг Кузнецов. — Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.
— Это нормально, — успокоил его слон. Взмахнул хоботом. — То ли еще будет.
— Так для чего руки? — Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов все время менялись, плавали.
