Родник холодный (СИ) - Панкратов-Седой Борис

Бекас смотрел на неё — она танцевала и не знала ещё, что умрёт. Бекас хотел подойти к ней, сказать: «Не стоит. Не надо так, чувиха. Зачем так-то уж совсем?» Но передумал. «Пусть танцует. Пусть танцует, пока живая — это всё же красиво», — подумалось ему, когда он понял, что это только сон, а во сне смерти нет.

Глава 3

От бывшего совхоза «Путь вперёд» осталось три десятка строений. Производственные здания по прямому предназначению давно уже не использовались, за исключением коровника.

На самой северной окраине, выходившей к лесу, стоял он, некогда грандиозный — на двести голов скота, беспривязного содержания; надёжный, прочный, тёплый, как весь Советский Союз. Теперь половина его крыши — арочной конструкции, крытая уже только местами шифером, осыпалась и через зияющие дыры были видны стропила и короба вентиляции из полипропиленовых труб. Осыпавшийся шифер напоминал опавшую, омертвевшую чешую, а торчащие из дыр крыши стропила и вентиляция напоминали кости скелета выброшенной штормом на берег гигантской туши мёртвого кита или дракона.

Сколько таких скелетов из прошлой жизни образовалось по всей Земле, после обрушившегося на планету метеоритного дождя и тотального — на годы коллапса электричества? Сотни тысяч? Миллионы? Миллиарды? Никто не считал.

Жизнь в коровнике ещё оставалась только в родильном отделении и во вспомогательных помещениях южного торца задания, к которому подходила разбитая грунтовая дорога, проходящая через совхоз, укрепленная кое-как вспомогательным материалом из битого кирпича и щебня.

Хозяйство из восьми коров Бестужевской породы, в углу, огороженном кирпичной стеной от продуваемого насквозь ветрами основного помещения вела шестидесятилетняя тетка Екатерина Матвеевна. Была она из местных старожил. Были и ещё двое — бывший протодьякон Дмитровского кафедрального Собора Успения Пресвятой Богородицы — крепкий ещё для своих пятидесяти мужичок Егорыч и девочка шестнадцати лет, которую в совхозе «Путь вперед» все звали Ленка-Дурочка. Звали её так не со зла, а чтобы не путать с другими. Редкие, но страшные приступы эпилепсии сильно повредили её рассудок. Так и звали её — Ленка-Дурочка.

Протодьякон и девочка приплутали в совхоз позапрошлой зимой в поисках жизни лучшей, прибились к Екатерине Матвеевне. Сначала вроде как до весны, да как-то прижились. Добра от добра не ищут, а чтобы в чужом дому куском не попрекали, трудились на хозяйстве, как могли и жили дружно.

Последние годы хворала Екатерина Матвеевна. Похоже, чуя что-то неладное про себя, позапрошлой зимой поехала повидаться с родственниками в Потаповку, да так и не вернулась. В Потаповке сказали: "не приезжала«. Пропал человек — бывает. Не такое бывает. Остались на хозяйстве протоирей без церкви и девочка дурочка.

Бекас остановился в лесу на краю опушки, осматривая видневшийся вдали коровник и поле между лесом и коровником — бывший яблоневый сад, вырубленный на дрова, в тот год, когда «красные» из Москвы решили показать, кто главный и прессовали местных по путям снабжения. С углем и соляркой и всем прочим был полный облом. Сад порубили.

Опасности дома, а он уже был дома, Бекас не ждал, но такая у него сложилась привычка — осмотреться перед выходом на открытое пространство. Бекас пошел через бывший сад, между двух рядов торчащих пеньков.

Старый, уже почти глухой и почти слепой алабай, дремавший у входа в коровник, заметил Бекаса, когда тот уже подошел почти вплотную. Волкодав поднял свою лобастую голову и сначала однократно рявкнул и вновь положил голову на лапы. Долг собачей службы взял над ним своё. Он нехотя поднялся и залился продолжительным лаем в сторону Бекаса. Умерил пыл только когда почуял знакомый запах.

— Пират, бродяга. Не узнаёшь своих? — сказал Бекас остановившись.

Бекас жил в бывшем хозблоке по другую сторону грунтовки и был частым гостем. Пират узнал, но продолжил коротко рявкать, уже без запала.

Из дверей показался протодьякон Егорыч в чёрном латаном-перелатанном ватнике, в котором работал он все времена года. Он прикрыл глаза ладонью от света, спросил:

— Кого ещё ни свет ни заря?

— Бекас.

— А-а-а, ты, Бекас, — протянул он, откладывая в сторону к стене вилы и добавил, обращаясь к собаке, — Свои, свои.

Егорыч подал Бекасу руку, только когда Бекас пожал её, Пират вильнул хвостом, ткнулся протодьякону под рукав ватника, чтобы тот погладил, подошёл к Бекасу, нюхнул штанину, медленно завалился на бок, тут же рядом, но уже не дремал, водил ушами, вслушиваясь в то, как говорят.

— Служивый. — кивнул Бекас в сторону пса.

— На одном характере. Слепой, глухой, старый. Ты с чем, Бекас? Надо чего?

— С зоны я.

— А-а-а, понятно. Я думал надо чего. Молочка парного. Возьмёшь?

— Возьму.

Молока Бекасу было не надо — сказал так, чтобы не обидеть.

— Молочко наше — моё почтение, а не молочко — все пять процентов — хоть сейчас на выставку сельского хозяйства. Бери литров пять, а?

— Пять много. Парочку.

— Не пожалеешь.

— Ну, добро — три.

— Так, так — сказал Егорыч, засуетившись, осматривая свои не чистые руки, — Обожди-ка.

Он быстро нырнул в дверной проём и вернулся с полотенцем через плечо, куском хозяйственного мыла и битым, видавшим виды чугунным чайником.

— Полей-ка, будь ласка! — сказал Егорыч, протягивая Бекасу чайник.

Бекас перевел СВД, с плеча, в положение «на грудь», взял чайник, плеснул Егорычу на руки.

— Будя, будя, будя. — прервал струю Егорыч.

Стал мылить руки и не глядя на Бекаса спросил:

— Ну, как там?

— В Зоне-то? — переспросил лишнее Бекас.

— Ага, в ней.

В совхозе было негласное правило — рассказывать без лишних секретных подробностей о случившихся в Зоне не штатных ситуациях, чтобы предупредить об опасностях всех своих.

— Как говорится — с какой целью, святой отец, интересуетесь? В Зону собрался? Не всё коровам хвосты то крутить! — не злобно пошутил Бекас.

— Мне-то в Зону? Лей-ка! Будя, будя.

— А в Зоне, отец, по-прежнему — когда мы их, а когда они нас.

— Не весёлый ты, Бекас, невесёлый. Пустой значит?

— Пустой.

— Бывает.

— В этот раз пустой, а там поглядим.

Егорыч вытер полотенцем руки, перекинул его через плечо, сказал:

— Мне туда без надобности. Я такие шутки шутить, как ты, с зоной не умею. Держусь от этого дальше. Зона она не для таких, как я.

— А для каких таких она?

Егорыч пожал плечами.

— Выходит для таких, как ты.

— А мы то какие?

— А это всё покажет время — какие вы есть.

— Всё загадками говоришь, святой отец. Шутками — прибаутками.

— Какие уж тут шутки! Это вы вон шутки шутите, а сами не знаете с чем. Я так думаю, что если усердствовать в шутках с ней, она может посмеяться в ответ так хорошо, как умеет смеяться тот, кто смеется последним. Язви её мать, прости Господи! А кроме прочего, открылась мне, Бекас, суть происходящего. Всего что было, что есть, что будет. Потому в зоне искать уже более мне нечего.

Бекас понял, что Егорыч ждал вопроса и задал его:

— И что за суть такая загадочная открылась тебе, отец святой?

— А суть такова — нет в жизни счастья, но не так нету, что б найти его, а так что нет, да и хер с ним, прости Господи!

— Ловко!

— Как сказано в том страшном предсказании —…и тогда я пошлю на землю голод, но не голод хлеба, а голод слышать слово Господа. И будут скитаться из края в край, от моря до моря, от севера к югу, но так и не найдут его. Ну, ты то молодой ещё — тебе это — горох об стену. Лови птицу удачу за хвост. Значит, пять литров возьмешь? Может шесть?

— Три.

— Ну, пошли.

Бекас снял со спины рюкзак, прислонил его к стене у входа, СВД взял с собой.

Егорыч пропустил в двери Бекаса вперед.

— Слова Господа, говоришь?

— Не я — писание говорит.

— Не найдут? Так сам говоришь — и хер бы с ним.

— Святы Боже помилуй нас грешных!