Михаил Попов - Огненная обезьяна
В довершение мучений, он вспомнил женщин под поющим громкоговорителем, и ему стало совсем худо. Но тут над ним склонился Ляпунов и, чихнув в угол, злорадно сообщил.
— Слышь, опять погнали машину, значит, где-то еще бегают ребятишки наши.
Когда капитан смог с помощью Рябчикова и Мусина сесть, привалившись к станине электромотора, он уже понимал главное — драка, этими мельничными стенами еще не закончена. Школу фрицы взяли, но и хрен с ней, не только школу, Москву сдавали, и ничего. Зато все три немецких танка сгорели, и бомбардировщик разбился. Твердило, угрюмо, но вместе с тем, как-то суетливо переносивший пленение, рассказал, бомбардировщик, выродил из своего брюха две здоровенных бомбы, а потом рухнул на базар.
— Полыхнуло сразу во все стороны, а меня как пушиночку… — "журналист" напирал на образность, — приподняло, и-и…
Но газетчика никто не слушал, у каждого хватало своих переживаний.
— У них еще мессер есть. — Сказал Ляпунов, облизывая концы усов от вечно наседающего белого налета. — Правда, какой от него теперь прок в городе. Ну, гоняют они на мотоциклетах по проспекту, а наши по подвалам, бабах из-за угла, и нет их.
— Где Головков? — Тихо спросил капитан.
Твердило перестал жалостливо вздыхать над плечом командира и отодвинулся подальше в полумрак.
— А хрен его знает, где твой умник, — мрачно сплюнул в угол Ляпунов, — сказать по правде, зря ты его так уж выдвигал, и на советы его полагался.
Вот оно теперь как выглядит, устало подумал полулежащий капитан.
— Мы все ведь только и ждали, когда ты его одернешь так по-хорошему, матерком, мол, не лезь, куда не разумеешь. Но ты молчишь, а нам что, дело солдатское, выполняй, что велено.
Вот оно как выглядело со стороны. А ему-то казалось… Или это старлей себя просто отмазывает. Даже, если так, то пусть. Фурцев прислушался к себе — никакой обиды на Ляпунова, за его выдумки, на сердце не было. Черт с ним с этим остроносым, сгинул небось под взрывом вместе со своими амбициями.
— А Мышкин?
— Разведчика не видал, — признался Ляпунов, — но он ловчила, где-нибудь хоронится.
Если Мышкин на свободе, о немецкой победе думать рановато, подумал Фурцев, закрывая глаза.
За развитием партизанских действий в окружающем городе следить было непросто, но заниматься было все равно нечем. Раненых кое как, раздирая нательное белье, перевязали. Самым тяжелым был молодой ополченец, у него изломало, изорвало правую ногу ниже колена. Кость, конечно, была задета, но, как именно, не рассмотришь толком в темноте. Парень крепился, пытался участвовать в общих разговорах, затягивался от общей папироски. Иногда лежал отвернувшись, и хрустел зубами. За него очень все переживали, он стал как бы общим больным местом. "Да, покричи ты, не крепись!" Когда явно обозначилось воспаление, и ополченец стал впадать в жар и забытье, все успокоились на его счет. Сняли целые еще башмаки и содрали уимнастерку — кое кто попал в плен и босый, и полуголый, а ночью в мельнице был колотун.
— Скоро он уйдет от нас. — Удовлетворенно сказал Ляпунов.
— Может, в дверь постучать? — Поинтересовался Твердило.
— Да, ладно, они и так все знают. — Махнул рукой лейтенант.
Он оказался прав. Громыхнули замки и засовы, в дверях появился "ехидный" и заорал по-немецки, водя туда-сюда дулом автомата. Это означало встать (или лечь) лицом к стене. Внутрь вошли два еще два фрица, подхватили забредившего от боли парня за руки, за ноги и поволокли к выходу. И дверь тут же запахнулась. Надежды других увечных — у кого палец сломан, сквозняк через шкуру на боку, нос перебит и пухнет — рухнули. Не говоря уже, о контуженых. Помимо капитана ходил кругами по темной мельнице один артиллерист и тихо причитал. Ночью вскакивал, как приснятся косточки родной пушки под гусеницами танка. Очень надоедал, спалось-то от болячек, духоты и холода всем неважно, а тут пушкарь-лунатик.
Так вот, единственным развлечением было воображать, что происходит на воле. Мотоциклет тарахтит мимо завода, мессер вьется, интересно, где это? Одни говорят, что над парком, другие, что над станцией. Очень мало сведений в звуке неожиданного взрыва, даже не поймешь, точно он был, или почудился. Доходило чуть не до драки — где рвануло. В воображении возникала медленная, прерывистая, ползучая, рассыпанная почти по всему городу война.
Кто же командует? спрашивал себя Фурцев, может, все-таки Головков? Возглавил отход уцелевших сил, и их грамотное рассредоточение. Все же политрук, человек с головой. Да и Мышкин там, а он не даст ворогу расслабиться.
Одним из источников информации были охранники. По их поведению можно было составить мнение о том, как идут дела. Если "ехидный" особенно веселился, делая свое "пу-пу", значит, кто-то из "подпольщиков" нарвался на очередь. Если же рыжий гансик похож поведением на своего напарника, значит от того взрыва, что был давеча, досталось оккупанту.
Однажды Фурцев проснулся от громкого, отчетливого воя сирены. Никто уже не спал, лезли к окошкам, прикладывались ухом к железной двери.
Бой! Явно, где-то возле реки идет настоящий бой! Да, возле реки, где парк и речка. Очереди, гранаты бабахают.
Не сговариваясь, закричали "ура"!!!
С диким нетерпением ждали утра.
Если "ехидный" с "жабой" не принесут ведро с баландой, значит — все! Можно ждать полного освобождения. Если придут злые, значит, пощипали наши фрицев здорово.
Охранники отперли дверь даже раньше, чем обычно. И впихнули внутрь троих ободранных, грязных бойцов. На двоих нет даже гимнастерок. Обмотки волочатся за ботинками. Оказалось вот что. Отряд из двенадцати человек под командованием Профессора прятался среди аттракционов парка, куда сбежались по одному, после того, как бомбардировщик упал рядом со школой. Днем сидели тихо, ночевали в люльках колеса обозрения и в комнате смеха. Маленькими группами ходили на место обороны, запасались оружием и боеприпасом. Нашли исправный миномет у школьной голубятни. Из-за него и погорели, когда уже подносили его к парку, задели станиной за железные перила, а тут группа прочесывания.
— Остальное мы слышали. — Сказал мрачно Ляпунов. — Сам-то, бородатый убит?
Один из солдатиков коротко кивнул.
На вопрос, есть ли где еще по городу организованные команды, новопленные ответили, что, вроде, есть. Из кварталов иногда слышна стрельба.
— Если нас тут держат, значит, кто-то где-то не сдается. — Заметил Твердило.
— Да, черт бы их побрал! — Раздался в темноте негромкий, и неузнаваемый голос. Ляпунов резко обернулся, но не увидел говорившего. Фурцев удивился, оказывается, такая мысль все же приходит кому-то в голову: ад заключения будет продолжаться до тех пор, пока будет продолжаться героизм там в подвалах. Что тут скажешь.
Эти трое из Профессорского отряда не слишком расстраивались из-за своего пленения. Война-то закончена! Наивные и вредные упования. Но говорить об этом бесполезно, радостные ожидания, как зараза расползались по головам. Ну, не расстреляют же нас, в самом деле, просто так?!
— И эти сейчас думают, что это их последний бой. — Хихикнул Твердило, глядя на оживлено болтающих в углу пареньков. Он разгуливал по мельнице, присматривался к кладке.
— Но, все-таки, может же так быть. В принципе. — Обиженно произнес Рябчиков.
— Видал! — Ляпунов сунул ему под нос свой здоровенный кулак. — Вот, что тебе будет за такую принципиальность.
Все знали про его погибшего брата, и возражать
Географ, ковырявший стену возле дверного косяка, вдруг ни к селу, ни к городу объявил, что они помещение, где они находятся, когда-то было культовым. Скорей всего это часовня.
— Конечно, часовня. Вон и часовой у дверей стоит. — Пошутил старлей. — А где, они, кстати, охраннички наши?! В брюхе бурчит, в мочевом пузыре давит.
И правда, с того момента как пригнали последних пленников, ни "ехидный", ни "жаба" не появлялись. Баланды не принесли, в нужник вести не спешили.
— Обиделись. — Сказал Гимнастерка. — За ночной бой.
Без жратвы, даже той небрежной, что выпадала сюда на мельницу, было обходиться тяжко. Но еще хуже обстояло дело по части естественных отправлений. Ляпунов стал бить кулаком в дверь, и громко материться. "Ехидный" отвечал раздраженно и визгливо.
Долгие немецко-матерные переговоры закончились ничем. Оттягивая ус, лейтенант сделал напрашивающийся вывод.
— Не откроет. Он там один. Боится. Потому и водить нас к сортиру не может. А значит это, что второго угнали в город в строй. Не так уж их делишки хороши, стало быть.
Фурцев обрадовано вздохнул, правильно. Если охрану мобилизуют, значит… значит, сражается еще Головков.
— Но это, — продолжал Ляпунов, подцепив себя ладонью под мошонку, — куда девать?!
Те же проблемы были у всех остальных. Решили устроить нужник в дальнем углу, за воздуховодами. Жидкое под дверь, под нос немцу.
