Макс Острогин - Здравствуй, брат, умри
Я прислушался. И почти сразу понял, что Бугер прав. Я тоже не чувствовал Солнце. Оно исчезло, смазанное бушующими в эфире стихиями. Солнца не чувствовалось, и это было… пока только неуютно. Но я знал, что если так продлится и дальше, мне станет страшно. Небо стало другим, ненадежным. Небо взрывалось слабо зеленым, который тут же переходил в красный, рассыпался на оранжевые звезды, которые мгновенно сворачивались в спирали и тут же распускались, словно живые дикие цветы.
А потом небеса выключились.
Глава 19
Твари
— … Тогда Ильдык взял дубину и стукнул огненного Гундыра по всем его трем башкам…
Я повращал глазами.
— Но головы у Гундыра были крепкие, дубина раскололась и рассыпалась в мелкую крошку. Тогда Ильдык схватил железную гору перекинул ее из руки в руку и бросил в Гундыра, но тот выдохнул огненным выдохом, и гора растеклась красной медью…
Дичата смотрели на меня, разинув рот. Да и некоторые взрослые тоже. Даже Рыжий из своего персонального вонючего угла смотрел. В диковинку ему, когда человек разговаривает, не привык еще.
— Что вылупился, Блохастик? — сказал я ему ласково.
Рыжий отвернулся. Повезло мне. С Рыжим в одной клетке. Глазунья в соседней. Не повезло.
Вот такое эскимо.
Глаза болели. Сильно. Чесались. Я думаю, это от газа, он не только парализует, он еще ослепляет. Первое время я их даже открыть не мог. Я уже испугался, что ослеп, но нет, проморгался. Но все равно вижу плохо. Дальше руки не вижу, расплывчато все.
Глазунья тоже болеет. Кажется, у нее сломана рука — она держит ее на весу, а рука опухла. И трясет Глазунью сильно. Мне ее жалко. Только я ничем не могу ей помочь. Хотя могу, когда она смотрит на меня, я улыбаюсь. И она через боль улыбается мне в ответ, я не вижу, но знаю.
Дичата тоже тут. Все трое. Все трое попались. Твари залили нас усыпляющим газом и покидали в клетки.
Теперь мы тут и живем. Самое забавное, Волк со мной. Не знаю, каким чудом он со мной остался. Между лесом и клеткой было еще что-то… Я открывал глаза, пытался то есть. Темно, я лежал на железе, Волк со мной. И еще я чувствовал, что перемещаюсь, плыву над землей…
Сверху опять тек туман, и я засыпал…
— Сказала тогда первая голова: «Руби еще, Ильдык, не стесняйся!» Но понял Ильдык, что нельзя рубить, что тут неспроста что-то…
Волк цапнул меня за палец. Он в последнее время стал что-то кусаться много, как заяц почти, наверное, зубы новые лезут, чешутся. А может, есть хочет. Волку тут туго — сидим два дня, а еды никакой. Правда, Рыжий, ну, не старый Рыжий, а молодой, дичонок, поймал крысу. Волку этой крысы хватило на день, так что уже полтора дня Волк голодный. В его возрасте это плохо, голодать противопоказано, энтропия может сделаться запросто. Я пробовал поискать тут земляных червей, но черви тут не водились. Так что голод скоро станет серьезной трудностью…
Пить тоже хочется, но не сильно — утром прошел дождик, все напились. Рыжий, старая скотина, так широко растопырил под дождем свою пасть, что в нее запросто могло войти, наверное, целое море воды.
Я тоже сидел с раскрытым ртом, как какаду какой-то, и все капли почему-то мимо пролетали, а потом Волк подсказал мне, как правильно пить под дождем. Волк слизывал воду с моей правой ноги, я подумал и тоже стал слизывать, ну, не с ног, конечно, а с рук.
И глаза немножко промыл.
А Глазунье от этого дождя только хуже стало, затрясло ее сильнее. Хорошо хоть потом солнце вышло. Только настроение ни у кого не улучшилось, дикие совсем грустили, а дичата вообще плакать стали. Тогда я и решил им сказки рассказывать. Все утро рассказывал, сказки кончились, и я стал уже придумывать, брал несколько сказок и вместе их соединял, переделывал, переставлял имена. Но и переделанные сказки стали подходить к концу, и Волк вовремя меня за палец укусил.
Дичата засмеялись, а этот стал мой палец уже совсем нешуточно грызть, до боли даже.
Дичата веселились. И Глазунья улыбнулась. И этот рыжий гоблин Рыжий тоже попытался улыбнуться. Зубы гнилые. Почти все. Красавец. Вождь. В каждом зубе такая дырка, что можно засунуть мизинец. Улыбнулся. А совсем еще недавно меня убить неоднократно хотел…
Да… Зрение чуть подвыправилось.
Я сижу в клетке. Уже два дня. Настроение у меня не очень жизнерадостное. А у кого может быть жизнерадостное настроение, если он очнется в клетке с дикими?
Справа и слева от нас тоже клетки. В правой клетке звери. То есть животные. Олени по большей части, кабаны еще, лось. И дикие. И дикие, и животные — все вместе, набиты так туго, что с трудом шевелятся. Но сидели как-то смирно, как пришибленные. Наверное, на них этот газ еще действовал. А может, просто одурели уже до окоченения. Даже лось, свирепое животное, и тот спокоен был, рога в решетках застряли, глаза кровавые, страшные, как у меня, наверное.
В левой, в той, где Глазунья, дикие. Немного, видимо, место оставлено для других диких. Мы в центре. В нашей клетке только люди. Много. Тесно. Вонюче.
А есть еще пустая клетка, никого в ней. Вообще, меня, как человека, следовало бы в нее посадить, но эти твари в людях ничего не смыслили. Ладно.
Первое время пребывания я пытался выбраться. Старался протиснуться между прутьями, пытался их раздвинуть — бесполезно. Клетка была крепкая, а плечи не проходили. Надо попробовать еще разок. Через пару дней. С голода быстрее всего щеки вваливаются и плечи. Голова худеет через неделю, несильно, но все-таки худеет. Через пару дней появится шанс.
Замок я тоже проверил. Не сломать. Все, попались плотно. Я, все остальные. Не уйти. Остается только сидеть, дрессировать Волка да вокруг поглядывать. Местность здесь интересная. Другая. Совсем. Какие-то холмы вокруг, деревья хвойные, в тех лесах, где мы с Хромым жили, все больше березы разные, осины стоеросовые, ели темно-зеленые, а тут сосны вроде бы. Хорошие, из таких дома надо строить. Однажды мы с Хромым попали в такую деревню — все дома из дерева, и все как новенькие. Вокруг, конечно, все разрушено, а дома стоят. На одном доме из клинышков дата выложена, так по дате домам этим уже за двести лет, давным-давно еще построены. А тут как раз везде сосны…
Север, наверное, это. Нас завезли на север. А может, и нет, сейчас же все поменялось… Пусть север. Сидел я в клетке на севере с дикими. Дикие были все тихие, я уже говорил, все сидели в центре кучей, поскуливали и воняли невыносимо. Но не это меня удручило. Другое. Меня удручило то, что люди не прилетали. Самое бы время…
Всю свою жизнь Хромой мне говорил, что люди должны прилететь, а они не прилетели. Вместо них появились твари. Подводные хоботастые яблони. А где обещанные люди?
Нет людей. Есть твари. Интересно, зачем они нас в клетку посадили?
Я долго думал над этой проблемой, а потом понял только. Рабство.
Рабство. Точно, рабство! Я вспомнил! Нет, Хромой все-таки был умный! Какой умный! Заставлял меня читать! Говорил, что чтение — это одно из самых важных человеческих качеств! Читает только человек! Дикий не читает! Я читал. И чтение мне помогло, я вспомнил про рабство.
Рабство, это когда одни заставляют работать других. Сильные заставляют работать слабых. Умные заставляют глупых. Вот я — сильный и умный, я бы мог запросто заставить на себя работать диких. Волков я приручать умею, диких как-нибудь тоже сумел бы приручить.
Но, во-первых, я об этом никогда не думал, а во-вторых, я бы никогда не хотел иметь в рабах таких вонючек и дураков. Но, может, у них, у ходулин этих, совсем туго с рабами? И они решили набрать себе диких. Наверняка эти твари хотят заставить нас всех работать на себя. Выращивать какую-нибудь пшеницу или в колесе огромном бегать. Точно, они собираются нас заставить бегать в колесе, чтобы выпаривать электричество…
А я тут вполне случайно, между прочим, я человек, просто одежда у меня потерялась…
Только вот вопрос: кто они все-таки? Подводники или…
Я толком их и не видел даже. Тогда на берегу. Глядеть глядел, а не запомнил, как будто смыло все из головы… И тут только издали, да и то в сумерках, с тех пор, как очнулся в этой клетке, они близко не показывались. Два дня. Но это все-таки они. Те самые. Ходячие яблони…
Они появились на третий день. На своих машинах. Сначала заревело громко, дикие кинулись в угол, и зверье в соседней клетке принялось биться, какого-то дикого раздавили, и он стал орать так глупо и бесполезно…
Потом из-за холмов показались машины. Много, больше десяти. На пузатых круглых колесах, совсем такие, как там, на берегу. Машины объехали вокруг клеток и остановились. Двери в них открылись, и наружу полезли эти чудища. Черные, страшные и какие-то горбы желтые на спинах, будто нарывы огромные… Явление сообщило дичарам и зверью еще большего ужаса, в общей клетке вообще какая-то мясорубка наступила.
А один из диких в моей клетке, здоровенный такой, как стог, попытался закопаться, принялся с визгом рыть землю, дурак. Дурак потому, что думать не умеет. Клетки ржавые, давно тут стоят, и земля эта только сверху, надо же понимать. Так оно и случилось, дичара обломал себе все ногти и докопался до решетки. Я бы засмеялся даже — морда у него такая безнадежная сделалась, что смеяться мне захотелось. Но общий момент неподходящий был. Должно было что-то тут случиться, и смеяться не стоило.
