Шимун Врочек - Питер
Уберфюрер выпрямился, вздохнул. Со всех сторон кричали. Скинхед наклонился и, взяв Локтя за плечо, вытянул из лужи и перевалил на спину. Локоть всхрапнул, из-под носа у него выдувались грязные пузыри. Лицо превратилось в грязевую маску.
— Победил… — судья подошел, взял Уберфюрера за запястье. — Победил Убер! — и вздернул его руку вверх. Вал аплодисментов и одобрительных выкриков нахлынул на победившего скинхеда и отступил. Уберфюрер невозмутимо улыбался.
— Силен, — сказал Иван, когда тот вернулся к маленькому лагерю.
— Сколько мы выиграли?
— Порядком. Два рожка почти. Даже за вычетом расходов на выкуп Кузнецова… на первое время нам хватит.
Уберфюрер качнул головой. Лицо у него было разбито в хлам. Глаза узкие, как у китайца. Кровь капала с подбородка.
— Ты как? — спросил Иван.
— Нормально.
В следующее мгновение ноги у него подкосились. Иван с Кузнецовым едва успели подхватить обмякшее тело. Похоже, все, допрыгался Убер. Надорвался. Иван скривился. Не поев, драться — это чересчур. Кусок мяса, как у того же Джека Лондона. Иван читал этот рассказ в библиотеке на Гостином Дворе.
Иван расплатился с хозяином. Полрожка патронов, и Миша распрощался с рабством.
— Кузнецов, — сказал Иван, когда они разместили бесчувственного Уберфюрера на баулах. — Вот тебе патроны, давай за едой. И чистой воды набери. Да… только без крысятины, хорошо? Обойдемся чем-нибудь попроще. Задача ясна?
— Понял, командир. — Кузнецов кивнул.
* * *Маленькая желтая сова стреляла пластиковыми глазами — вправо, влево. Тик-так, тик-так. Тик-так. На круглом ее животе стрелки показывали двадцать минут пятого. Рядом горела лампада. Как Ивану объяснили, здесь для освещения использовали угрей. Они же электрические. В стеклянной трехлитровой банке, заткнутой крышкой с электродами, лежал гладкий черный угорь. Иногда он начинал метаться, дергаться — Иван видел синеватые разряды, когда угорь касался электродов. Забавная система.
На аккуратно застеленном топчане у стены лежала раскрытая книга. Иван задержал взгляд. Интересно, что читает такая девушка? «Кетополис: город китов», прочитал он. На обложке синий кит сталкивался с гигантским боевым кораблем. Фигурки людей летели в воду.
— Про что это? — спросил Иван.
— Про Катастрофу, — сказала Лали.
— Как? — он вскинул голову.
— Не про нашу… там люди хотели уничтожить всех китов на свете. И им это почти удалось.
Да уж, подумал Иван. Это по нас сходить — кого-нибудь полностью уничтожить. Это без проблем. Хоть китов, хоть самих себя.
— Я видела, как твой друг дрался, — сказала Лали.
Иван кивнул, поднялся. Нужно проверить Уберфюрера и договориться о следующем пароме на Невский…
— Ты скоро уедешь, — сказала Лали негромко. Акцент в ее правильной четкой речи вдруг стал заметней. — Ты скоро…
Иван молча смотрел на нее. Открыл было рот — она быстро выставила ладонь.
— Подожди, — сказала она. Глаза ее блеснули. — Ты должен мне сказать… Я знаю, что ты ответишь, но если не спрошу, то буду думать, что бы ты мне ответил… — Она помолчала. — Долго буду думать.
Иван смотрел на ее губы. Он даже говорить сейчас не мог, в груди что застряло.
— Ты любишь ее? Ее зовут Таня, я слышала.
— Да, — сказал Иван. — Только я никогда ей…
— Не говори, — пальцы Лали прижалась к его губам. — Не говори, иначе кто-то подслушает и сделает так, чтобы это не исполнилось. Я знаю.
Иван стоял, чувствуя на губах ее горьковатый аромат. Он взял Лали за локоть, потянул на себя… отпустил.
— Ты красивая, — он взял ее ладонь и прижал себе к горящему лбу. Прохлада. От ее пальцев стало легче. Лали вся была рядом — с ее пальцами, с ее кожей, с ее длинными ногами, стоящими на земле крепко, упрямо, с ее бешеным нравом… с ее нежностью.
От взгляда на нее у него замирало сердце.
— Не говори так, я буду ревновать. Нет, не буду. Вы, мужчины, можете любить многих женщин. Но ты другой. Для тебя каждая женщина — одна-единственная на свете. Пусть я буду единственной.
Иван помолчал.
— Откуда в тебе столько мудрости, женщина? Тебе же всего сколько?.. шестнадцать?
— Каждой женщине — тысяча лет, — сказала Лали негромко. — И каждой — семнадцать. Это же просто.
— Да, — сказал Иван. — Это просто.
* * *Вернувшись, Иван обнаружил на причале кроме Уберфюрера и Кузнецова, новое действующее лицо. Он кивнул ему, прошел, сел рядом, ничем не выказывая удивления. Не то, что бы брат Лали его совсем раздражал, но…
Но что ему здесь надо?
— Слышали, кавесы совсем сдурели? — сказал Артем.
Кузнецов с Уберфюрером переглянулись.
— Это кто такие? — спросил Иван.
— Ну ты темный, — сказал Артем почти снисходительно. Иван улыбнулся уголками губ. Было забавно слышать такое от молодого парнишки, не старше Кузнецова. — Кавесы — это бывшие диггеры, которые знали что почем. То есть, это у них раньше презрительная кличка была для тех, кто звания диггера не достоин. Но дальше так пошло…
Так стали звать тех, кто копает путь из метро. В Финляндию. Они, наверное, думают, что в Финляндию никто ядерными ракетами не целился. И это почти правда — если забыть про натовский противоракетный радар, который нашим в любом случае пришлось бы уничтожить. Первоочередная цель. Мне отец рассказывал. Он был полковник ракетных войск. Так что Финляндии тоже нет, некуда копать. А они копают.
— Да не к финнам они копают, — поморщился Уберфюрер.
— А куда?
— В Москву.
Иван даже не сразу сумел открыть рот и сказать:
— На хрена? Там же камня на камне… и тот, наверное, радиоактивный.
— Деревня ты, брат. Московское метро — ядерное бомбоубежище класса А. Я вот знаешь, где учился?
— Где?
Похоже, Уберфюрер забыл далеко не все.
— В Керосинке. Так нефтегазовый институт назывался, что на Ленинском проспекте был. Пятый в Европе, между прочим.
— Круто… наверное. И что?
— У нас старшаки рассказывали, что в подвале Керосинки стоит атомный реактор — на всякий пожарный случай. Я как-то сунулся в подвал — куда там, режимная зона! Послали меня куда подальше. Хорошо, не посадили. Потому что от этого реактора Метро-2 питается. Ну, про Метро-2 ты слышал, конечно? Ну, это… Д6! Слышал? — обратился он к брату Лали.
— Н-нет.
— Да все про него слышали. Мол, повезло москвичам, они там в секретное метро схоронились и жрут теперь одни каперсы с ананасами.
Артем помялся.
— Что хотел-то? — сжалился над ним Уберфюрер. — Ну, говори.
— А что такое «каперсы»?
* * *Когда Артем предложил пройтись и кое-что обсудить, Иван кивнул: он ждал этого разговора.
Они прошли вдоль веревочных перил, огораживающих центральный остров, остановились. Фонарь над головой едва слышно потрескивал. Пахло озоном. Артем наклонился и подобрал рыбью кость. Задумчиво бросил в воду, подождал, пока вокруг места падения взбурлит вода от угриных тел, повернулся к Ивану.
— Оставь мою сестру в покое, — сказал Артем резко. — Слышишь, диггер?
— Слышу, — сказал Иван. Не драться же мне с ним? — Все хотел спросить. Почему ты меня терпеть не можешь? Из-за сестры только?
— Не только… — он помедлил. — Ты… ты похож на нашего отца.
Иван поднял брови. День ото дня все интереснее жить.
— Который полковник ракетных войск?
— Отец нас бросил, — сказал Артем с вызовом. — Что ему? Он ушел, а мы остались.
Все наши истории чем-то похожи, подумал Иван, глядя на этого угрюмого паренька. Только у меня, кажется, все наоборот. Это мы с матерью бросили отца. Мать утверждала, что это был лучший ее поступок в жизни. Но иногда по ночам, когда думала, что Иван не слышит, плакала. А он слышал… Тогда они жили на Проспекте Большевиков — который сейчас Оккервиль… Наверное, это любовь, решил Иван. Наверное.
— Как ее зовут? — спросил он неожиданно.
— Что? — Артем вдруг изменился в лице. — Кого зовут?
— Ты знаешь, — сказал Иван. — Ведьму твою.
Артем замолчал. Стоял угрюмый, сжимая кулаки. Напряженный. Ну-ну, подумал Иван, смотри, чтобы скулы не лопнули.
— Лахезис, — ответил он наконец. Вскинул голову, сказал с вызовом: — И она не ведьма. Она самая лучшая женщина в мире! Самая красивая!
Иван кивнул.
— Она это знает?
Артем опять нахмурился.
— Она смеялась, когда я так говорил.
Иван вздохнул.
— Ты не первый и не последний, с кем это случилось. С женщинами это бывает, поверь. Они смеются тогда, когда надо бы плакать… и наоборот.
— Ага, — сказал Артем, глядя исподлобья. — Щас. Если бы ты ей это сказал, она бы не смеялась. Я знаю.
Иван помолчал. Странный мы все-таки народ, мужики. Толкаемся плечами там, где, в общем-то, даже пересечься не должны были.
