Алексей Щербаков - Интервенция
– Это не церкви! Вы не понимаете! Это языческие капища! Потому-то дьявол тут и силен. В этом городе он очень силен!
Больше ничего путного от парня не добились. У него и в самом деле было не в порядке с головой. Он стал окончательно сбиваться на проповедь – его покинули, когда солдат стал призывать сровнять город с землей.
– Что это он про язычество? Русские ведь вроде христиане? – поинтересовался журналист у Анни.
Она лишь рукой махнула:
– Не бери в голову. С точки зрения адвентистов, православные, как, впрочем, и католики, – идолопоклонники, поскольку поклоняются иконам. Адвентисты икон не признают, считают это язычеством. А значит, все православные и католики – язычники.
– Я никогда ничего такого не слыхал, – удивился Джекоб.
– Еще бы! У нас ведь политкорректность. Такое публично скажешь – устанешь потом судиться с теми же католиками и православными. Среди них есть знатные сутяги. Да что там адвентисты! Я в Штатах встречала христианские секты, для которых все, кто не с ними, – вообще не люди. Они, конечно, публично этого не скажут, но между своими…
Джекоб вспомнил Тони, который был непроходимым расистом, и впервые задумался: а что там есть еще под этим глянцем политкорректности и всеобщего примирения? Вот, мир его праху, гауптман Шанц. Он из страны, где хорошо отзываться о нацизме – социальное самоубийство. Попробуйте такое ляпнуть – и на работу возьмут разве что уборщиком туалета на вокзале. А ведь Шанц так гордился своим дедушкой, который когда-то завоевал пол-Европы. Джекоб вспомнил, с какой ненавистью мчались старые машины на германские части. А ведь немцы испытывали точно такую же, если все же сумели забраться столь далеко в Россию. И если все это когда-нибудь рванет… Мало никому не покажется.
Голос Анни отвлек Джекоба от размышлений:
– Но с точки зрения магии этот парень в чем-то прав. В смысле концентрации зла. Ты знаешь, как строился этот город?
– Знаю, что его основали в тысяча семьсот третьем году. А как строили… Что-то так, мельком. От матери и ее друзей слышал, что он построен «на костях».
– Вот именно. Я тоже не очень хорошо знаю русскую историю, но вроде бы Петр Великий…
– Как говорит один мой друг, настоящий ковбой.
– Твой друг прав. Петр не останавливался ни перед чем. Для строительства города он силой согнал сюда огромное количество людей. Раньше тут было пустое болото. Так вот, очень многие в этом болоте остались навсегда.
– И что? – не понял Джекоб.
– Понимаешь, маг берет необходимую ему энергию оттуда, где ближе. Считается, что огромное количество энергии выделяется при смерти. Особенно при смерти насильственной. И она, эта энергия, остается. Именно потому в древности черные маги использовали разные предметы, связанные с насильственной смертью. Скажем, веревку, на которой вешали преступника. Или гвозди из его гроба. Совершали всяческие ритуалы на кладбищах. Так вот, здесь в болоте строители города умирали с проклятиями на устах. Потому-то здесь черной энергетики больше, чем в других местах. И теоретически маги вполне могут ею пользоваться. Как видишь, все очень логично объясняется.
– Раз уж зашел разговор о таких материях, мне вот что непонятно: в городе полно церквей, но люди туда не ходят. Ну, разве что Лавра. И еще есть несколько…
– Я интересовалась этим вопросом, когда мы сюда собирались. Видишь ли, здешняя церковь слишком быстро попыталась снова стать государственной. И стала чересчур много командовать. Ну, люди-то в церковь ходили, пока власть была… А потом перестали, когда все рухнуло. Вот ты, прости за неприличный вопрос[70], в какой вере воспитан?
– Ты будешь смеяться, но моя мама ходила не в синагогу, а в православный храм. Правда, она одновременно бегала и по каким-то трансцендентным медитаторам или что-то вроде того. В общем – кто ее знает, во что она верила… А я, до того как впервые попал под минометный обстрел, вообще ни во что не верил. Да и теперь как-то не очень.
– Вот видишь! Так и тут было.
– Ну что ж, остается найти этих самых магов, – подвел итог журналист.
Он давно уже испытывал ощущение, что провел в Петербурге невесть сколько времени. Никакого желания вернуться не возникало. Только в Питере журналист осознал, что, всю жизнь стремясь быть американцем, так и не стал им. Да и стремился-то больше потому, что уж очень грустно смотрелись мамочка и ее дружки, которые, подобно некоему веществу, отплыли от одного берега, но упорно не хотели причалить к другому. Журналист и по войнам-то болтался, потому что вдали от статуи Свободы чувствовал себя как-то уютнее. Джекоб решил, что в любом случае попытается остаться работать здесь, где, конечно, страшновато, зато интересно.
Сны о чем-то большем
Странный был сон. Нечто похожее с Джекобом случалось в колледже, когда он с приятелями-снобами баловался хашем. То есть все очень четко, и ярко, и последовательно, без нагромождения нелепостей, характерных для обычного сна. И одновременно – сон напоминал компьютерную игру «на уровне глаз». Эдакая экскурсия в неведомый мир. Только вот «графика» в этой игре была такая, какая и присниться не может геймерам.
Впрочем, почему этот мир был неведомым? В чем-то он был очень даже знакомым.
Джекоб находился на Невском проспекте, возле Дворцовой площади. Только она была какая-то не такая – покрытая булыжной мостовой. Но самое интересное произошло с Зимним дворцом. Он был почему-то красного цвета – и в нем светилось некоторое количество окон. Возле колонны тусклый электрический фонарь, отчаянно раскачиваясь на ветру, с трудом разгонял мокрую темноту. Было сыро и холодно. Там, где Невский проспект вливается в площадь, горел костер, вокруг которого топтались разнообразно одетые люди с винтовками. На большинстве были длиннополые шинели и высокие папахи. Впрочем, попадались и штатские – в коротких то ли пальто, то ли в чем-то подобном и головных уборах необычного фасона – нечто вроде фуражек с узкой тульей. На рукавах у штатских виднелись красные повязки.
Эти люди напоминали пассажиров, ожидающих опаздывающий поезд. В том смысле, что они напряженно ждали. Только если на станции понятно, откуда этот самый поезд придет, то тут все беспокойно озирались в поисках того, кого-нибудь, кто может им указать, куда идти и что делать.
Джекоб стоял у огня, затягиваясь крепчайшим и жутко противным на вкус табаком. Его вкус он различал отчетливо – и мог поклясться, что в реальной жизни такого никогда не курил. Прикид на Джекобе был, можно сказать, стильный, словно у какого-нибудь байкера – кожаная тужурка, такие же штаны и высокие хромовые сапоги. Даже фуражка, прикрывавшая башку от сыплющейся с небес мороси, и та была кожаной.
– Эй, самокатчик[71], поделись-ка табачком! – раздался громкий хриплый голос.
Сквозь толпу протиснулся здоровенный парень. На фоне топтавшихся вокруг огня меланхоличных мокрых фигур он смотрелся орлом – как и положено моряку. Бескозырка лихо заломлена на ухо, клеши почище, чем у хиппарей шестидесятых. Обветренная рожа круглая и наглая. Вооружен матросик был до зубов. Кроме драгунского карабина на плече, он имел еще изрядный арсенал на поясе: маузер, две ручные гранаты и страшноватого вида кавказский кинжал. Это если не считать двух пулеметных лент, крест-накрест перекинутых через плечо. Погон на бушлате у матроса не было, зато на груди красовался здоровенный черный бант.
– Поверь, браток, – доверительно обратился он к Джекобу, – буржуйскими папиросами полны карманы, да только дерьмо это не могу курить. Слабоваты они для моряка.
Джекоб достал кисет и спросил:
– Бумага у тебя есть?
Морячок полез в карман и вытащил какой-то листок с печатным текстом. Прежде чем начать сворачивать самокрутку, он его просмотрел:
– Эх, якорь им в задницу! Пролетарии всех стран! Мать их всех! Все поднимайтесь. И что? Мы-то давно поднялись и стоим, ждем у моря погоды. Надоели, мать их туда и обратно! Писать бумажки все могут. А дело стоит.
От морского волка разило спиртным. Причем запах был какой-то непривычный. Не водкой пахло – это точно. Джекоб выразительно повел носом. Еще бы! Не так-то просто в этом городе было достать выпить. Морячок его понял и тут же извлек откуда-то из бушлата большую четырехугольную бутылку с темной жидкостью. На этикетке был изображен корабль с надутыми от ветра парусами.
– На, браток, глотни. Ром это. Я такой пил, когда мы, еще до войны, в Англию ходили. Забористая штука. Настоящий морской напиток. Англичане моряки что надо, да и в выпивке они толк знают.
Головы стоявших рядом, понятное дело, повернулись в сторону моряка, но тот не обратил на это внимания. Судя по всему, общаться с «крупой», сиволапой пехтурой морской волк полагал ниже своего достоинства. Не говоря уже о каких-то там штатских. А самокатчик – это пусть и не моряк, но все-таки… Видимо, матросу самому хотелось выпить. Но одному хлебать – это как-то не по-русски.
