Дмитрий Старицкий - Вверх по течению
Сообщалось также, что вводится в крупных городах нормирование некоторых продуктов, в основном колониального происхождения, ввиду трудности их доставки в империю в условиях противодействия вражеского флота и ужесточается уголовная ответственность за спекуляцию ими.
Тут принесли ужин. А после него увлекательное чтение пришлось прекратить ввиду того, что стемнело, а никакой лампы мне в камеру не принесли. Не положено.
Пришлось засыпать, как птичке, с закатом солнца.
26
Наконец-то обо мне вспомнили. На следующий день после завтрака в камеру вошел лощеный офицер. Можно даже сказать, хлыщ. Одет с иголочки в выходной пехотный мундир от хорошего портного. Пуговицы позолоченные, которые денщикам драить мелом нет нужды каждое утро. Наград нет. Петлицы лейтенантские. Хорошо подстриженные каштановые волосы. Щегольские усы и коротенькие бакенбарды. Не ниже мочек ушей. Глаза серые. Точнее, оловянные.
Вошел, огляделся, как бы не сразу заметив меня, валяющегося на кровати. Поднял бровь и делано удивился:
— Фельдфебель, вас разве не учили, что старшего по чину приветствуют стоя?
Я хмыкнул и ответил — сознаюсь, что хамски и нагло:
— Как увечный воин, я имею полное право лежать на кровати даже в присутствии его императорского величества. А не только перед каким-то пехотным лейтенантом. А так как выписки из госпиталя о выздоровлении я не получил, то… Я в полном своем праве. Кстати, не подскажете, когда придет врач или хотя бы фельдшер, чтобы сделать мне перевязку, раз уж у вас тут больнички нет.
— Я думаю, этот вопрос решаемый… Но сначала я бы хотел… — недоуменно заговорил офицер.
— Да мне плевать, что вы там хотели, — взорвался я, все же даром не прошло мне одиночество. — Сначала врач, а все остальное потом. Иначе это уже с вашей стороны будет злостное неоказание помощи раненому. И потрудитесь, после того как врач уйдет, объяснить мне, что все это значит? У вас как раз будет время подготовиться, что вы будете отвечать на вопросы военного прокурора.
— Да вы знаете, кто я? — взвизгнул лейтенант.
— Не нюхавший пороха пехотный лейтенант, окопавшийся в тылу благодаря связям богатого папеньки, — ответил я с сарказмом.
— Да как вы смеете?
— Я смею! — заткнул я его и привстал с койки, чтобы ему были видны мои награды.
Офицер выскочил из камеры.
Хлопнула дверь.
Проскрежетал замок.
Я встал с кровати, сел за стол и принялся по второму разу перечитывать газеты. Все равно делать больше нечего. Но, по крайней мере, хоть непонятки эти закончатся быстрее.
Часа через два пришел врач в партикулярном платье, поставил на стол свой потертый кожаный саквояж и попытался сразу снять с меня повязки.
— А руки кто мыть будет? Ушедшие боги? — прикрикнул я на него.
Тот посмотрел на меня с недоумением.
— Вон отсюда, шарлатан, — приблизил я свое лицо к его роже, — и пусть придет настоящий врач. Вместе с прокурором, надзирающим за этим заведением.
До обеда ничего не произошло.
Обед подал все тот же молчаливый кирасир, смотревший на меня в этот раз с некоторым интересом.
А вот после обеда пришел статный кирасирский ротмистр с Солдатским крестом в петлице мундира.
За ним просочился в камеру типичный неприметный писарчук, этакий Акакий Акакиевич, который сразу оккупировал стол и аккуратно разложил на нем свои письменные принадлежности.
— Лежите, фельдфебель, лежите, — помахал на меня офицер правой ладошкой, обтянутой в лайковую перчатку. — У меня к вам только один вопрос: зачем вы прогнали от себя доктора?
— Кто тут доктор? — удивился я. — Та плохо дрессированная обезьяна, что ко мне тут приходила утром?
— Увы… Но это так. Он служит уже двадцать лет тюремным врачом, — спокойно ответил ротмистр.
— Представляю, какая у него там смертность среди пациентов, — усмехнулся я. — В любом случае мне как-то не хочется пополнять личное кладбище этого коновала. Как военнослужащий, я требую к себе внимания армейского хирурга. Тем более что из госпиталя меня направили в санаторий… а не в это… не пойми чего.
Ротмистр сел на стул, положил ногу на ногу, сверкнув надраенным сапогом и звякнув короткой шпорой.
— Вы сейчас не умираете, фельдфебель? — спросил он участливо.
— Нет. Но повязку от пулевого ранения надо менять ежедневно, господин ротмистр.
— Хорошо. День еще не кончился. Будет вам военный доктор. А пока давайте поговорим как военные люди. Как офицер с офицером.
Ну, прямо батяня-комбат, отец родной своим солдатам. Умеет…
Писарь незаметно тихо скрипел перышком, записывая каждое слово. «Магнитофоном работает», — пронеслась по моей голове забавная мысль.
— Я слушаю вас, господин ротмистр.
— Объясните мне, фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?
Давно меня так не смешили.
А вот ротмистр очень удивился моей реакции и, когда я отхохотался, несмотря на неприятные ощущения в спине, недоуменно меня спросил:
— А что я сказал вам такого смешного?
— Может, вы сначала представитесь, документы мне свои покажете… А то я тут уже не знаю, что и думать о своем положении. И о том, кто вы такой на самом деле? По мундиру — боевой ольмюцкий кирасир, отличившийся в прошлой войне. И это как-то не вяжется с окружающими декорациями.
— Хм… — наклонил ротмистр свою голову вбок.
Мне вдруг стало заметно, как просвечивают розовым его уши в прорвавшемся в полуподвал потоке солнечного света. Наверное, он специально так сел, спиной к окну, чтобы мне не было заметно выражение его глаз. Так его лицо оставалось в тени. Не фара автомобильная в глаза, но некое бледное ее подобие. Я улыбнулся: как тут все еще патриархально. Наверное, и бить будут без затей и применения технических средств.
Офицер еще раз хмыкнул и полез в карман за своей военной книжкой.
— Я, как вы уже отметили, ротмистр королевских кирасир Зоран Петч. Но в данный момент являюсь офицером департамента контрразведки по гарнизону города Будвица. Вот мои бумаги.
Он передал мне в руки свое удостоверение.
Я его посмотрел и вернул обратно. Все сходится.
В свою очередь спросил:
— Чем обязан скромный фельдфебель с полигона такому высокому вниманию?
А сам себе внутренне вдалбливаю, что главное тут мордой не торговать. Они контора — они пусть и доказывают что хотят. Я им тут не помощник. Так меня еще дед учил.
— Вот я и спрашиваю вас, старший фельдфебель, как вы дошли до жизни такой?
— Вообще-то я не дошел, господин ротмистр, меня сюда в карете привезли. Черной такой… Со шторками.
— Шутите? Не хотите отвечать на мой вопрос? — надавил слегка голосом контрразведчик.
— При всем моем к вам уважении, господин ротмистр, я не услышал вопроса. А то, что вы сказали, я способен воспринять только как шутку, не более. И давайте определимся, что сейчас здесь происходит? Если идет беседа двух воинов, то к чему тут писарь? А если это допрос под протокол, то к чему лишнее словоблудие? Я так и не услышал, на каком основании меня арестовали и держат тут за решеткой? Причем так экзотически арестовали — путем умыкания из госпиталя по дороге в санаторий для выздоравливающих раненых.
— Это связано с тем происшествием на дороге, где вас ранили… — пояснил офицер, но не до конца.
— Так я дважды давал показания по этому инциденту. Полиции и военной юстиции.
— Я читал их, — отметил ротмистр. — Но в силу некоторых обстоятельств не счел нужным закрывать это дело. Для меня эти ваши показания неполные.
— Они в чем-то расходятся с показаниями капитан-лейтенанта Плотто? — спросил я в свою очередь.
— Отнюдь. Совершенно идентичны. Даже в мелочах. Но вот есть некие обстоятельства, которые несколько по-другому проливают свет на произошедшее дорожное приключение.
— Если это допрос, господин ротмистр — а судя по тому, что писарь еще здесь, то это точно он, — то ведите его согласно процессуальному порядку. А для начала предъявите мне обвинение. Я слуга императора и в силу своего статуса имею определенные права.
— Ну что ж, старший фельдфебель Кобчик, вы не оставляете мне никакого маневра для беседы.
— Какая же это беседа, если она протоколируется. Так что перейдем в плоскость юридических отношений. Я хочу услышать обвинение, по которому я незаконно задержан.
— Мы контрразведка и императорским указом имеем право задерживать любого заподозренного в шпионаже или пособничестве врагу на срок до тридцати дней.
Так, значит. Я уже шпион. Картина Репина «Приплыли».
— Что вы молчите, фельдфебель?
— Я не молчу, господин ротмистр, я вас внимательно слушаю. Это вы остановились на половине фразы. И, откровенно говоря, не понимаю, каким образом все, что вы сейчас сказали, относится ко мне.
