Василий Головачев - Пропуск в будущее
«А-а-а-а!» – беззвучно закричал он, выдираясь из сладкой бездны наверх, в космос своего привычного миропонимания.
И всё кончилось!
Он воспарил над «городом» вольно и свободно, голова очистилась от огня и дыма, стала ясной и свежей, невесомое тело подчинилось мысленно-волевому импульсу, и только в глубине сознания какое-то время жило ощущение лишней руки. Или скорее какого-то иного органа, которого раньше не было.
Внезапно на него обрушился водопад слабости.
Сознание помутилось.
«Назад!» – скомандовал голос воли.
Стас повернул назад, к спасительному берегу привычных мыслей, ощущений и представлений. Долетел, погрузился в тёплую воду, задержал дыхание и рванулся вверх, к свету и воздуху…
Очнулся как пловец, ткнувшийся головой в берег.
Он лежал под стенкой каменного куба, потный, дрожащий от холода и слабости. Понял, что запасы энергии кончились, витасфера вот-вот отключится, и последним усилием послал себя сквозь пространство в белый свет как в копеечку, рассчитывая только на инстинкты и везение.
* * *Костёр постреливал угольками, ароматный дымок поднимался к темнеющему небу между соснами, из леса доносились затихающие птичьи голоса, и обстановка вокруг была так идиллически тиха и безмятежна, что не хотелось думать ни о Регулюме, ни о судьбе человечества, ни о своих собственных проблемах.
– В церковь надо ходить не грехи замаливать, – сказал собеседник, – а с Богом разговаривать. Многие этого не понимают. Но в нашем селе таких нету.
Стас искоса посмотрел на сидевшего рядом человека.
Кузьме Васильевичу Смирнягину исполнилось всего пятьдесят с хвостиком. Он и выглядел на свои пятьдесят: лысина на полчерепа, бородка, усы, взгляд исподлобья, добрая улыбка. А известен стал почти всей России тем, что получил медаль «За подвижничество» от Фонда имени Лихачёва, хотя никакой известности не добивался. Работал лесником в Ярославском лесничестве, жил в деревне Учма, создавал всю жизнь хранилище Руси Изначальной, Руси святых и праведников, крепких крестьянских хозяйств и дворянских усадеб. Восстановил историю села, восходящую к тысяча четырёхсотому году, когда на берегу речки Учма была создана Учемская обитель, а потом монастырская слобода.
– В нынешние времена от холма, где стоял монастырь, – продолжал рассказывать Кузьма Васильевич, – только островок остался, остальное ещё в тридцатые годы с землёй сровняли. Мы там с музейщиками из Мышкина крест семиметровый поставили. А потом часовню срубили.
Стас кивнул, принимая сказанное не за похвальбу, а за истинно исполненную надобность. Кузьма Васильевич со товарищи были верующими людьми, но больше верили в человека, в душу его, и ничего не жалели.
А ведь тому же Смирнягину досталось в жизни, в том числе от местных чиновников, всеми силами препятствовавших созданию музея, а потом уволивших лесника из хозяйства по причине «необходимого сокращения штатов».
Не остановило это мужика. Перевёз он к себе во двор старый амбар, добавил к нему житницу с шатровой крышей, ещё один амбар – поменьше. Так и возник музей, экспонаты которого Кузьма Васильевич собирал по всей губернии: иконы, литографии и старые фотографии монастырей и усадеб, полотенца старинные, деревянные бочонки, жернова, прясла, даже рыбацкие сети.
Стас ходил по тёмному залу, провожаемый хозяином, рассматривал жернова, плуги, хомуты, старые платья, решётки, но лишь обойдя музей, проникся его историей и с уважением посмотрел на собирателя, человека увлекающегося и бескорыстного, как и все русские люди.
– А как без памяти жить? – развёл руками Смирнягин, по-своему истолковав его взгляд. – Мы и так уже почти всё утеряли. Самые основы крестьянского уклада позабыли. Настоящих-то крестьян на Руси и не осталось поди. Всё разрушено, быт разрушен, история загублена ложью да наветами. Кому-то ить надо заниматься восстановлением справедливости?
– Надо, – согласился Стас.
Он попал в усадьбу Смирнягина случайно, словно кто продиктовал адрес тхабс-выхода. И хозяин, приняв гостя, даже не спросил, кто он и откуда. Пришёл? Ну и хорошо. Отдохнуть надо? Отдохни, мил человек, а я пока обед сварганю. Ты же пока в баньку сходи…
Так Стас и остался у Кузьмы Васильевича, доморощенного философа и завзятого читателя, каждый месяц устраивающего рейды по книжным магазинам Ярославля и Москвы. Недавно бывший лесник женился, но жена в данный момент отсутствовала – гостила у родичей под Ярославлем, и мужчины были предоставлены сами себе. Кузьма Васильевич философствовал, сидя у костра, Стас слушал. И было ему так хорошо, как никогда раньше.
Костёр постреливал угольками, загадочно плясали языки пламени, в небо улетали искры, присоединяясь к звёздам, из леса доносились соловьиные голоса…
И лишь иногда в сознание стучались иные воспоминания: бегство от охотников, встречи с комиссарами СТАБСа, знакомство с Дарьей, и Стас ёжился, не желая возвращаться к другому ритму бытия.
– Расхожее мнение – мол, в деревне остались только дураки и алкоголики, – продолжал разглагольствовать Кузьма Васильевич, подбрасывая в костёр сосновые полешки. – А кто поумней, тот в город уехал. Неправда это. Есть, конешное дело, дураки и пьяницы в деревнях, так их и в городе полно. А в деревне как раз нынче работящий народ остался, другому тут делать нечего.
Стас кивал, соглашаясь, слушал, вставляя редкое словцо, а сам думал, что не всё ещё потеряно, есть ещё настоящие люди на свете, думающие не о себе, а своих корнях, о работе (кому-то же надо работать?), о детях, о светлом будущем. Может быть, они и вытащат мир к солнцу, к свету, к справедливому бытию?..
– Да ты, я вижу, осоловел, – наклонился к нему Кузьма Васильевич. – Пойдём-ка в избу, я тебя спать уложу.
Стас виновато улыбнулся, встал.
– Извините, Кузьма Василич, я действительно размяк.
– Оно заметно. Ложись, утро вечера мудренее, все дела завтра решать будешь.
Звёзды над головой перемигнулись, повеял ветерок, но не холодный, заставляющий зябко вздрагивать и оглядываться, а тёплый, летний. По-видимому, тхабс «высадил» его здесь так тихо, неощутимо (не иначе эйконал позаботился), что пеленгаторы равновесников этого момента не засекли.
Хорошо бы и никогда больше не ловили… и чтобы Дарья была рядом…
С этой мыслью Стас уснул.
Ночь прошла спокойно, хотя он иногда просыпался от каких-то звуков и прислушивался к тишине вокруг, предполагая появление охотников, потом снова погружался в сон.
Утро пришло чистое, росой умытое, располагающее к неспешному движению, к размышлениям о смысле жизни и тщете устремлений.
Однако мысли занимали Стаса другие. Он уже продумал свой дальнейший план и начал готовиться к активной деятельности, зная, что времени на общефилософские мудрствования у него не будет.
Кузьма Васильевич встал намного раньше, приготовил завтрак: неизменную яичницу, творог со сметаной, чай. Прощаясь, задержал руку Стаса в своей:
– Не знаю, какую важную задачу ты решаешь, мил человек, но скажу одно: не останавливайся! Как бы трудно ни пришлось, терпи и иди вперёд.
– Спасибо, – смущённо ответил Стас. – Я упрямый и останавливаться не намерен.
– Заходи в гости, всегда будем рады. Автобус до Мышкина уходит в девять, а там пересядешь на ярославский. Деньжатами на билет подсобить?
– Не надо, у меня есть. Будьте здоровы, Кузьма Василич!
Стас тряхнул руку «музейному смотрителю и содержателю», не оглядываясь, направился к центру села; дом Смирнягина стоял на отшибе, прямо в лесу.
Но до остановки местного автобуса Панов не дошёл, свернул чуть раньше на боковую улицу, которая привела его в лес за рекой, отмахал с полкилометра, настраиваясь на процесс, и только после этого огляделся, никого не заметил и активировал тхабс-переход.
На этот раз ему удалось выйти точно на поверхность марсианского спутника, названного астрономами Фобосом [8]. Ориентация тхабс-передвижения далась легко, будто он всю жизнь только тем и занимался, что путешествовал по Солнечной системе без всяких технических приспособлений.
Однако здесь его ждали. И если бы Станислав не был готов к появлению охотников, миссия его закончилась бы плачевно.
Он «проявился» в одном из неглубоких кратеров на боку спутника, крутанул по горизонту лучом сверхчувственного «пеленгатора», засёк блики на костюмах ждущих его бойцов неведомого спецназа и тут же нырнул обратно в «колодец» тхабс-дайвинга. Успели выстрелить охотники или нет, он уже не увидел.
Разумеется, инстинктивный защитник перенёс его в знакомый зал с молчащим стратегалом.
Стас огляделся, пребывая в состоянии боевого резонанса, досадливо провёл ладонью по лицу. В памяти развернулся пейзаж Фобоса в момент «высадки».
Он сделал всё правильно. Неизвестно, чья группа устроила там засаду, равновесники РА, РК или СТАБСа, но ждали именно его, и это обстоятельство злило и радовало одновременно. Разработка операции с засадой говорила о том, что его зауважали. А это, в свою очередь, означало, что ему теперь надо тщательно проверять точки выхода, прежде чем начинать какое-либо дело. Церемониться с ним никто не собирается, у всех преследователей одна задача – уничтожить!
