Митчел Сканлон - Сошествие Ангелов
— Я хочу сказать, что нашему делу может помочь любое проявление жестокости, но оно должно быть мощным, чтобы обратить всех здравомыслящих людей против агрессоров.
— Тогда вам долго придется ждать, — усмехнулся Захариэль. — Империум никогда не пойдет на такое, и этот разговор — напрасная трата вашего и моего времени.
— Ты неправильно меня понял, юноша, — возразил его оппонент. — Я говорю, что мы должны действовать от их лица, так, чтобы каждый мог обвинить в преступлениях пришельцев.
В наступившей тишине каждый из собравшихся обдумал это заявление.
— Ты предлагаешь решиться на жестокость и обвинить в этом Империум? — заговорил Захариэль. — Немиэль, и ты с этим согласишься?
— А что нам остается, брат? — ответил Немиэль, но Захариэль заметил, что брат не чувствует уверенности в своих словах и все услышанное поразило его так же сильно, как и самого Захариэля.
— Империуму нельзя доверять, — настаивал первый заговорщик. — Нам известно, что они хотят нас поработить, а наш мир использовать в своих целях. Это бесчестные люди. А потому нам тоже придется прибегнуть к хитрости и обратить их методы против захватчиков. Огонь должно побеждать огнем. Только так мы сможем их одолеть.
— Вы говорите об убийстве наших людей, — возмутился Захариэль.
— Нет, мы говорим об их спасении. Неужели ты думаешь, что было бы лучше ничего не предпринимать? Ведь наше бездействие обрекает наших детей и грядущие поколения на рабство. Предложенный мной вариант, безусловно, может привести к гибели сотен, а может, и тысяч людей, но в перспективе мы спасем многие миллионы. И, что более важно, сохраним нашу планету, наши традиции и образ жизни, завещанный нам предками. Я спрашиваю тебя, неужели это не стоит нескольких смертей?
— Погибшие станут считаться мучениками, — произнес первый. — Принеся их в жертву, мы сохраним свободу целой планеты.
— Да, это неплохой вариант, — согласился второй. — Мученики погибнут ради свободы Калибана. Я знаю, наши взгляды сейчас не слишком популярны, Захариэль, но такая идея привлечет к нам людей, и, когда настанет время, они все встанут против захватчиков. Насилие покажет наших врагов в самом невыгодном свете и возбудит против них народный гнев.
Захариэль недоверчиво переводил взгляд с одного собеседника на другого и изумлялся, как они могли подумать, что он примет участие в их безумных планах. Из четверых собравшихся людей один до сих пор не подавал голоса, и Захариэль обратился к нему.
— А что думаешь ты, брат? — спросил он четвертого участника собрания. — Ты выслушал все эти безумные речи, но предпочитаешь помалкивать. В такое время нельзя отмалчиваться, и я спрашиваю твое мнение, брат. Более того, я требую, чтобы ты высказался.
— Я понимаю тебя, — после недолгой паузы заговорил четвертый. — Хорошо, если ты хочешь знать мое мнение, послушай. Я согласен почти со всем, что тут было сказано. Но, учитывая мощь противника, придется отказаться от правил честной борьбы. В этой войне мы не можем позволить себе проиграть, и потому придется отбросить угрызения совести и пойти на меры, которые в обычных условиях мы сочли бы безнравственными.
— Хорошо сказано, брат, — кивнул первый, — но ты хотел добавить что-то еще? Ты сказал, что согласен почти со всем. Что вызывает твои возражения?
— Один вопрос тактики, — пояснил четвертый заговорщик. — Вы говорили о необходимости спровоцировать жестокость, создать прецедент — настолько ужасный, что он сможет отвратить людей от Империума. Но я бы выбрал более прямолинейный удар.
Захариэлю показалось, что воздух в зале сгустился и стало темнее, словно даже свет бежал от произносимых здесь слов.
— Одним-единственным актом мы можем нанести вражескому духу сокрушительный удар, — продолжал четвертый из заговорщиков. — А если обстоятельства сложатся благоприятно, то один решительный шаг поможет выиграть всю войну.
— О каком акте ты говоришь? — спросил первый. — Что это?
— Это ведь очевидно, — ответил четвертый. — Вспомните один из первых уроков «Изречений» по тактике: «Чтобы убить змею, необходимо отсечь ей голову».
Захариэль мгновением раньше остальных осознал истину.
— Неужели ты говоришь о…
— Точно, — ответил четвертый. — Мы должны убить Императора.
Слова эхом отдались в голове Захариэля, но он никак не мог поверить, что услышал их. И все же, глядя на четверых людей в низко надвинутых капюшонах, он не мог не сознавать, что их намерения вполне серьезны. От такого предательского плана его затошнило и захотелось убраться отсюда как можно быстрее и дальше.
Он развернулся от собрания заговорщиков и, не говоря ни слова, начал подниматься в темноту Круглого Зала. За спиной послышались возбужденные голоса, выкрикивающие проклятия, но Захариэль не стал обращать на них внимания и продолжал подъем.
Ярость горячими углями жгла ему грудь. Как могли эти люди подумать, что он будет участвовать в их безумных замыслах? А Немиэль… Неужели его брат лишился рассудка?
Он услышал позади торопливые шаги на ступенях и протянул руку к висящему на поясе кинжалу. Если заговорщики попытаются его остановить, он встретит их наготове и с оружием в руках.
Снизу показался свет, и впереди его преследователя поднялась тень.
Захариэль вытащил кинжал и развернулся, готовясь к схватке.
Свет приближался, и Захариэль, увидев, что к нему с полузакрытым фонарем в руке приближается Немиэль, выдохнул задержанный в груди воздух.
— Постой, брат! — окликнул его Немиэль, заметив блеснувший в темноте клинок.
— Немиэль, — отозвался Захариэль, опуская оружие.
— Да, это было… чересчур решительно, — произнес Немиэль. — Как ты считаешь?
— «Чересчур» — это еще мягко сказано, — ответил Захариэль. — Название всему этому — предательство.
— Предательство?! — воскликнул Немиэль. — Мне кажется, ты придаешь разговорам слишком большое значение. Эти фанатики просто выпускают пар. На самом деле они ничего не собираются предпринимать.
— Тогда зачем они поручили тебе привести меня?
— Чтобы услышать твое мнение, как мне кажется, — рассудил Немиэль. — Послушай, до тебя же наверняка дошли слухи о роспуске рыцарских братств. Люди этим недовольны, вот они и ропщут. В любое время, при любых резких переменах находятся недовольные, которые начинают ворчать и строить планы, что они могли бы сделать.
— Но они говорили об убийстве Императора!
— Ой, брось, — рассмеялся Немиэль. — Вспомни, как часто после уроков мы говорили, что ненавидим мастера Рамиэля, и надеялись, что великий зверь его съест?
— Это совсем другое дело.
— Почему?
— Мы были детьми, Немиэль. А это взрослые воины. Это совсем не одно и то же.
— Может, и так, но они вовсе не собираются предпринимать попыток убить Императора. Это было бы самоубийством. Ты же видел, какие сильные эти Астартес, вообрази, насколько крепче и сильнее сам Император. Если он так могущественен, как о нем говорят, ему не о чем беспокоиться.
— Немиэль, дело не в этом, ты же сам все прекрасно понимаешь, — сказал Захариэль и снова начал подниматься по лестнице.
— А в чем же дело, брат?
— Если это только разговор, прекрасно, я забуду о том, что ты меня сюда приводил и что я слышал о готовящемся в стенах крепости заговоре. А если нет, я должен поставить об этом в известность Льва.
— Ты отречешься от меня из-за Льва? — обиженно спросил Немиэль.
— Если только ты не сумеешь убедить этих людей внизу прекратить подобные разговоры, — ответил Захариэль. — Все это слишком опасно и может повлечь гибель людей.
— Это всего лишь болтовня, — заверил его Немиэль.
— Тогда она должна прекратиться сейчас же! — потребовал Захариэль, поворачиваясь к брату лицом. — Ты меня понял?
— Да, Захариэль, я все понял, — опустив голову, ответил Немиэль. — Пойду и поговорю с ними.
— Тогда мы больше не будем к этому возвращаться.
— Правильно, — согласился Немиэль. — Ты больше не услышишь ни слова, я обещаю.
Глава 16
Наступил день, не похожий ни на один из других дней.
Во всей истории Калибана — ни в анналах рыцарских орденов, ни в народных легендах простых людей — не было и не будет такого дня.
Безусловно, потом придут другие судьбоносные времена. Будут мрачные дни, знаменующие эру смерти и разрушения, но этот день был другим. Это был день радости. День счастья и волнений, день надежды.
В этот день с небес сошел Император.
И он запомнится как начало эпохи ангелов.
Хотя в этот момент это имя еще не было известно.
Гиганты, Астартес, Первый легион — все эти названия по-прежнему будут обозначать пришельцев, но со дня появления Императора люди Калибана отдадут предпочтение этому имени с мистическим оттенком.
