Герман Гагарин - Засланец
Глава 19
Неужели я все время шел по неверному следу, Тень?..
– Как тебя зовут на самом деле? – спросила Тина, немного неуклюже орудуя деревянным гребнем, от которого исходил пряный аромат. Было видно, что рукам знахарки привычнее другие инструменты и другая работа. Волосы – темно-русые, с серебром ранней седины – струились по сильным, но одновременно хрупким плечам. С зеркал уродливого с точки зрения землянина трюмо, выросшего на стене хижины, на меня глядело умиротворенное лицо скиллы.
– Это имеет какое-то значение? – пробубнил я, ворочаясь на смятой простыне. Нужно было встать и расправить ее, но двигаться отчаянно не хотелось. Хотелось валяться, глядя на освещенный утренним светом потолок, который был коричневым и морщинистым, как древесная кора. Хотелось смежить веки и проваливаться в дрему. Усталость и боль, которые довелось испытать на Дожде, неожиданно навалились на меня. Пригвоздили к ложу, как игла энтомолога – редкую букашку.
До встречи со старейшинами еще было время. Его можно потратить на то, чтобы привести себя в порядок, или на то, чтобы просто поваляться.
Немыслимая роскошь для призрака на задании – отдыхать, освободив на время голову от тяжелых мыслей. Поддерживать незатейливую беседу, отвечая короткими фразами.
Комнату пересекла гротескная тень. Это прошелся под окнами сторожевой стреножник. Загудел ветер, завибрировали, прогибаясь под его напором, оконные стекла. Стреножник стерег меня, я был под «домашним арестом». Тина тоже стерегла меня, но другим способом.
– Все, что связано с тобой, имеет значение, – пропела она и опустила гребень на полку. В ту же секунду зеркала задрожали, словно озерная гладь под дуновением ветра: это зашевелились образующие их наниты с зеркальными спинками. Искусственные микроорганизмы потекли в щели трюмо, прячась в полости стены до той поры, пока они снова не понадобятся хозяйке.
– Сайрус Эскобар, – ответил я, глядя, как по потолку ползет солнечный блик.
– А… – Тина осеклась, опустила глаза. – А что оно означает?
– Просто набор букв, смысла нет.
Но Тину уже перестала занимать тайна моего имени, которую я сам, к слову, не знал. Находясь среди своих, в обстановке, где все привычно, где живой дом подстраивается под твои желания, а покой стерегут демонстрирующие выучку и готовность служить лесные хищники, Тина перестала быть загадочной жрицей, отшельницей и травницей. Ее человеческие гены брали верх, и скилла превращалась в женщину, способную кокетничать и болтать без умолку.
– У нас много общего, – говорила она, грациозно расхаживая по нашей комнатушке; сарафан из тонкого льна отзывался вкрадчивым шорохом на ее движения. – Каждый из нас выполняет свою миссию. Мы оба проводим большую часть времени в чуждых нам землях.
Ты – координатор, Тина, – подумал я. Знахарка-повитуха, которая определяет среди новорожденных будущих скилл. Действительно, мы оба проникаем в ничего не подозревающее человеческое сообщество и используем его в своих целях. В целях, которые идут вразрез с его интересами.
– У нас на двоих – одна кровь, – говорила она. – Кровь Оставшихся. И хотя внешне ты похож на человека, но внутри – ты больше Оставшийся, чем любой из скилл.
– Наши пути пересеклись не просто так, – говорила она. – Ты – подарок древних богов для нашего народа и для Дождя. Завет предков скоро будет исполнен, и Великая Машина оживет.
– Дождь не может идти вечно, – говорила она. – Этот мир – тесная клетка для рожденных летать. Нашим предкам принадлежали звезды. И скоро мы, скиллы, откроем себе путь в иные миры.
Мне принадлежали лишь те звезды, координаты которых хранила Навигационная Карта Сверчков. Я не мог джантироваться ни на Марс, ни на Луну, ни даже из этой комнаты в соседнюю. Я – сродни древнему примитивному электротранспорту, который перемещался исключительно вдоль контактной линии.
Зачем? О каком новом пути для скилл мечтала Тина?
Ни одна машина Сверчков не могла вывести их из эволюционного тупика. Ни одна скилла не могла родить себе подобное существо. Стерильные, обреченные, без будущего. Намертво привязанные к лесным людям и железноголовым; намертво привязанные к Дождю.
Они усмиряли свой страх, задаваясь иллюзорными целями.
Объяснять что-то Тине, которая, оказывается, верила, мне не хотелось.
Завозился обвивший изголовье кровати тюльпан. Зашарил тонким щупальцем, выискивая своего симбионта.
Я протянул руку, тюльпан ухватился за запястье и через миг устроился на нем живым браслетом. Задрожал от удовольствия, отыскав вену. Тина с любопытством и легким беспокойством поглядела на симбионта, но ничего не сказала. Скиллы привыкли иметь дело с тем, что людям, не искушенным в наследии Сверчков, покажется в лучшем случае причудливым и загадочным. Ей хватало того, что я отсоединяю от себя тюльпан, отправляясь с ней в постель.
– Есть будешь? – спросила Тина, глядя, как я медленно и нехотя выбираюсь из-под тонкого шерстяного одеяла.
– Наверное, – улыбнулся я, и Тина усмехнулась в ответ, блеснув белоснежными, чуть заостренными зубами.
На завтрак были голени стрекунов в кисло-сладком соусе. Тина готовила отменно. Она сидела за столом напротив меня, водрузив на него локти и устроив подбородок на ладонях, и с явным удовольствием наблюдала, как я уплетаю ее снедь.
В моем понимании это была почти идиллия. Но такие, как я, не рождены для идиллий.
– Ты сильна не только в акушерстве, – заметил я.
– Пустяки, – не без кокетства отмахнулась Тина. – Главное – с какими травами тушить мясо… Волнуешься перед встречей со старейшинами?
– Нет, – признался я и отодвинул опустевшую тарелку. – Спасибо.
– Ты вообще когда-нибудь волнуешься?
– Да, – мне хотелось рассказать про чувства, которые я испытал, вернувшись после битвы с отрубаями и не обнаружив ее в хижине. Но я не умел говорить о таких вещах вслух. И не имел, наверное, права.
Тина кивнула.
– Я так и знала.
Старая брусчатка вела, петляя по склонам, вниз. Хижины скилл, разбросанные группками, отделялись друг от друга живописными нагромождениями скал или рощ свечных деревьев. На юге темнело серо-синее море. Свет Солнца смешивался со светом Бриарея, рождая на волнах блики цвета червленого золота. Вдалеке, распластавшись по линии горизонта, темнела громада острова Целеста.
Было не холодно и не жарко. Свежий ветер пах йодом и пряной листвой субтропических деревьев. Вершины скрывались под похожими на меховые шапки облаками; перевал терялся в тумане.
Два стреножника, которые патрулировали улицу в разных направлениях, склонили луковичные утолщения, венчавшие их, завидев нас с Тиной. Горные бредуны – крылатые пародии на людей – сидели на окрестных скалах плечом к плечу. Эти чешуйчатые демоны, как и стреножники, преданно служили скиллам. Вообще, на улицах поселения, кроме нас с Тиной, не было ни одного скилла или человека. Складывалось впечатление, будто обитатели покинули поселок и теперь здесь правят хищники Дождя. Отчасти так оно и было. Охотники охотились, строители строили, учителя учили, а совята – впитывали знания; каждый занимался своим делом. И только мы с Тиной выпадали из общей картины.
Детеныш стреножника, который был всего лишь на голову выше меня, заступил нам дорогу. Луковица тела раскрылась, наружу выпростались гладкие, люминесцирующие щупальца. Тина шагнула вперед; щупальца стреножника пошли волнами перед ее лицом. Люминесцентное свечение то гасло, то набирало силу. Я понял, что наблюдаю своеобразный акт коммуникации.
– Кро авус этнот! – громко проговорила Тина.
Щупальца втянулись в бледно-розовое, сочащееся бесцветной слизью устьице; луковица с влажным шелестом захлопнулась. Юный стреножник побежал прочь, цокая по брусчатке покрытыми хитином лапами.
– Что это было? – полюбопытствовал я.
– Оно сообщило, что старейшины нас ждут, – ответила скилла. – Прибавим шагу!
Но торопиться отчаянно не хотелось. Пока я дышал благодатной смесью горного, лесного и морского воздуха. На собрании старейшин мне опять предстоит ощутить гнилостный душок обмана. А как же иначе… Без моего любимого коктейля из вранья и предательства не обойдется. Не хотелось портить впечатления об этом райском местечке. И еще я не был уверен, что Тина будет на моей стороне. Скорее всего, сейчас утекали последние минуты, когда мы можем пройтись вот так – под руку, как пусть не официальные, но любящие друг друга супруги.
Дом старейшин располагался на отшибе. Вокруг него громоздились заросли кустарника, из которых торчали увитые местным плющом скалы и заостренные верхушки свечных деревьев. Арочные двери дома – пузатого термитника с глянцево блестящими боками и четырьмя башенками, расположенными симметрично, словно ножки стола, – были распахнуты. На крыльце стоял, облокотившись на перила, пожилой скилл и курил трубку. Волосы вокруг глаз этого скилла росли настолько густо, что я усомнился, способен ли он видеть. Одежду скилл носил вполне городскую: куртку-штормовку, под которой белела сорочка, брюки из темного сукна и горные ботинки.
