Герман Гагарин - Засланец
Я поднял руки. Профессор – тоже. Нас мгновенно окружили дюжие молодчики. Меня обыскали, отняли автомат и «оборотень» – как будто я и без них не обойдусь, – пинком направили к винтолету. А мне только того и надо было.
К Бруксу отнеслись куда снисходительнее. Его даже обыскивать не стали. Взяли под локоток и повели. Меня – следом. У самого винтолета я сделал вид, что поскользнулся. Да так неловко, что сшиб несчастного профессора с ног. Солдаты бросились на меня: почувствовали, гады, – что-то здесь нечисто. Да только ничто им уже не могло помочь.
Я ускорился. Темные фигуры бойцов застыли в самых причудливых позах. Я отнял у одного из них автомат и хладнокровно расстрелял всех, кто носил каски. Меня заботили только две вещи: как не зацепить Брукса и как самому ненароком не обогнать пулю. Когда я вернулся в нормальное время, у винтолета, все еще висящего в воздухе на натужно ревущих лопастях, не осталось ни одного уцелевшего солдата. Я подхватил профессора, едва ли успевшего уразуметь суть происходящего, забросил его в отсек, запрыгнул сам. Бортстрелки встретили меня изумленными взглядами. К счастью, взгляды убивать не могли, а вот мой симбионт – мог. Покончив в две секунды с бортстрелками, я кинулся в кабину пилотов.
Они дружно оглянулись на меня. В глазах – непонимание и гнев. Командир сдвинул наушники, чтобы услышать, что я скажу.
– Через перевал! – скомандовал я. – Живо! Ориентир – Целеста!
Пилоты оказались ребятами понятливыми. Командир кивнул второму. Винтолет пошел вверх. Я наклонился к командирскому уху и распорядился:
– В эфир не выходить. Будете плохо себя вести, погибнете вместе с нами.
Командир опять кивнул. Набирая высоту, винтолет нацелился в седловину между двумя вершинами. Мой путь на Юг продолжался.
Похоже, пилоты хорошо знали этот маршрут. Иначе нам было не уцелеть. Ночь. Иззубренные вершины. Темные провалы пропастей, в которые то и дело срывались снежные лавины, потревоженные громовым эхом. Но винтолет уверенно обходил скалистые пики, лавировал в ущельях, реял над долинами.
В кабине трясло неимоверно. Сесть было не на что, одной рукой я цеплялся за спинку командирского ложемента, а другой придерживал автомат, чтобы не лупил по ребрам. Время шло. Меня стало укачивать. Глаза слипались. Гул винтов навевал воспоминания о ночной Генезии… Переполненный бар… Бешеная музыка… Мечущиеся по лицам танцующих лазерные прожекторы… Блестящие глаза немножко пьяной и счастливой Милен…
Винтолет тряхнуло сильнее обычного. Движки взвыли на пределе слышимости. Я едва не вывалился из кабины в десантный отсек. Все-таки задремал… Винтолет лег в разворот, потом выпрямился и снова – набок. Как будто уходил от самонаводящихся ракет. Только какие ракеты в этой космической глухомани?..
– Да что за…
Командир повернулся ко мне, что-то сказал. «Облачник», прочитал я по губам. И «пулеметы».
Все понятно. Винтолет преследует облачник, а на пулеметах никого. Поубивал я всех пулеметчиков. Придется самому…
Я знаками показал командиру, что беру облачника на себя. Винтолетчик кивнул. Волей-неволей нам пришлось стать одной командой.
В десантном отсеке я встретился взглядом с профессором. Брукс цеплялся за ременные петли, прикрепленные к борту; его укачало до зелени на лице. Я подмигнул магистру и прошел в хвостовой отсек. В нем и размещались пулеметные турели, прикрытые плексигласовыми полусферами. Я выглянул в правую полусферу. Ничего, кроме звезд и смутной громады горной цепи в отдалении, я не разглядел. Бросился в левую. Облачник был тут как тут. Его тускло отблескивающая мантия заслонила небо. Никогда я еще не видел эту исполинскую гадину так близко.
Я оглядел казенник пулемета. Слава Ктулбе, лента была заряжена. Некстати вспомнилось, что точно такими лентами любил украшать свой посох Дед. Понятно, откуда в его деревне взялся пулемет. Сняли со сбитого винтолета…
Опустив зад в полукруглое металлическое в дырках сиденье, я взялся за гашетку. К грохоту винтов добавился грохот пулемета. Оказалось, лента была заряжена трассирующими. Огненный пунктир протянулся к облачнику. Полетели желеобразные комки, но они были крохотными по сравнению с исполинской тушей летающей медузы. Я давил на гашетку, всаживая пулю за пулей в одно и то же место. Особого впечатления на облачника мои усилия не производили. Он даже приблизился. Тогда я перенес огонь вдоль мантии, надеясь зацепить что-нибудь жизненно важное, хотя одному Ктулбе известно, где у этой твари жизненно важные органы. Может, у нее их и нет вовсе…
Винтолет встряхнуло так, что пулеметная гашетка выскользнула из моих потных ладоней. Я было вновь взялся за нее, но плексиглас вдруг лопнул, и студнеобразный поршень вдавил пулемет внутрь отсека. Облачник вплотную сблизился с винтолетом. Я кинулся обратно в десантный отсек. Увидел белые от ужаса глаза профессора и только в это мгновение сообразил, что больше не слышно гула винтов. Фюзеляж винтокрылой машины накренился. Кабина пилотов оказалась наверху. Цепляясь за ременные петли, я по-обезьяньи полез туда. В лицо мне хлестал холодный воздух пополам с невыносимой вонью. Я вцепился в спинку командирского ложемента, подтянулся и увидел, что фонарь кабины смят, будто яичная скорлупа, и пуст. Привязные ремни и кабели наушников были оборваны. Облачник забрал экипаж.
Неожиданно стало легко. Я узнал эту легкость, хотя никогда не бывал в открытом Космосе. Она означала свободное падение. Воздушная медуза удовлетворилась добычей и бросила изуродованную машину. В моем распоряжении были считаные секунды. Я оттолкнулся от спинки ложемента, перегруппировался и перешел в ускорение. Сдвижная дверь десантного отсека оказалась открыта, за ней на фоне багровеющего неба маячили кроны деревьев. Я схватил за шиворот Брукса, который невесомой лягушкой раскорячился посреди отсека, и вынесся наружу. Короткий полет, жесткий удар о древесный ствол, треск ломающихся под двойной тяжестью сучьев, хруст суставов и…
Пришел в себя я уже на земле. И первое, что увидел, были круглые совиные глаза, обрамленные серым пухом. Скилл наклонился надо мной, в руке его был факел. Черная ночь сменилась красной, но светлее от этого не стало, а пламя факела лишь сгущало темноту.
– Кро ато, – произнес скилл с вопросительной, как мне показалось, интонацией.
– Меня зовут Странным, – прошептал я и добавил по наитию: – Я ищу знахарку Тину…
Не знаю, почему именно свою нечаянную жену я вспомнил в этот момент. Мог бы сказать, например: «Я друг Хтора». Видимо, все-таки здорово приложился о дерево. Голова кружилась. Мутило. Опираясь на жилистую руку скилла, я поднялся, сделал несколько шагов. Похоже, легкое сотрясение мозга, но ноги держат, слава Ктулбе…
– Кто ты такой и почему тебя зовут, как лесного дикаря? – спросил скилл.
Ага, пошел допрос…
– Я не дикарь, хотя прожил среди лесных людей какое-то время. Там и встретил Тину. Она стала моей женой…
Произнося это, я следил за реакцией скилла, который, видимо, был главным в этом отряде, но скилл остался невозмутимым.
– Ты железноголовый? – осведомился он.
– Нет.
На это скилл только кивнул и словно потерял интерес к моей персоне. Он присел на корточки, принялся разглядывать лежащего в груде опавшей листвы профессора.
Бруксу повезло меньше, чем мне: он сломал ногу. Профессор тихо стонал. Скилл что-то быстро сказал на своем наречии. Молодые охотники принесли ему несколько крупных щепок и кожаные ремешки. Скилл, который, видимо, был знахарем, быстро и ловко вправил сломанную профессорскую ногу и зафиксировал ее. Брукс постанывал, но не открывал глаз. Он впал в полубеспамятство. Вконец измотали беднягу все эти передряги. Не удивительно, даже меня укатали местные горки. Хотя горки только начинались. В прямом и переносном смысле.
Ледяные вершины и заснеженные пропасти остались далеко на севере. А здесь было Лесогорье – цепочка холмов, заросших лесом, распадки между ними, скрытые сейчас багровым туманом.
Скиллы посовещались и принялись делать носилки. Жерди из гибких, но прочных ветвей путникового дерева, плащ-палатка – и вот профессор уже воспарил над землей, слегка раскачиваясь. А иногда – и не слегка. В зависимости от рельефа местности. Я брел рядом, опираясь на подобранную жердину. Брукс то приходил в себя, то снова терял сознание.
Наша поневоле торжественная процессия двигалась вдоль не слишком широкой горной тропы, то взбирающейся на кручи, то сбегающей в распадки. Охотники, свободные от ноши, иногда бросались в чащу и возвращались с добычей – с мелкими, похожими на бредовые видения артефактами. Время от времени охотники ускорялись. Я думаю, это получалось у них само собой и не требовало особого проявления воли. Что-то вроде рефлекса. Из нормального времени они вываливались всего на секунду-две, не больше. Из-за этого их движения казались необычайно плавными, как будто размытыми.
