Александр Зорич - Клад Стервятника
Военсталкеры втихую посмеивались над несчастным безумцем, понимающе крутили пальцами у виска и готовили на вертолете специально оборудованное место для транспортировки Академика на Большую Землю. Все это время они аккуратно выжигали экспериментальные делянки вместе со всеми растениями напалмом и ранцевыми огнеметами.
Окончилось все очень печально.
Участники операции собрались у границы полей и с брезгливым интересом наблюдали, как в пламени корчатся ходячие растения, как с диким ревом и пронзительным визгом пытаются вырваться из огня пылающие стволы низкорослых деревьев и саженцев. А вдоль делянок бродил безумный ученый, причитая над своими питомцами и громко цитируя вслух труды Мичурина вперемежку с Менделем.
На него уже никто не обращал внимания. Операторы огнеметов, разумеется, были поглощены своей нелегкой работой, зорко следя, чтобы из очага огневого поражения не вырвался ни один растительный монстр.
Тут еще, как назло, на прорыв пошел гигантский картофельный куст, раскидистым щупальцам алчных ветвей которого позавидовал бы и Великий Кракен.
Воспользовавшись всеобщим замешательством, Академик пробрался в вертолет. Не задумываясь, убил пилота со штурманом — из его груди неожиданно рванулись наружу толстые плети гигантской виноградной лозы и задушили летчиков, — а затем каким-то образом сумел запустить двигатель и попытался поднять «Камова» в воздух.
Командир группы майор Зимин, видя это, собственноручно произвел несколько предупредительных выстрелов из табельного оружия, целясь впритирку с кабиной пилота. Но Академик уже набирал высоту на полных оборотах. Тогда Зимин отдал приказ открыть огонь на поражение.
Видимо, он знал что-то такое о нынешнем состоянии Академика, что давало ему полномочия в случае нештатной ситуации уничтожить даже дорогущее воздушное судно.
Прицельный залп из четырех подствольных гранатометов повредил «Камову» обе турбины, и тот неуклюже упал в двух километрах к северо-западу от горящих делянок. Когда группа Зимина в обход пылающих участков добралась до вертолета, тот уже догорал.
Вот только останки Академика в обугленном остове «Камова» обнаружить так и не удалось. То ли огонь был слишком жарким, то ли тот вывалился из кабины еще на лету.
— Пришлось в графе «наличие тела» ставить прочерк, — невесело пошутил тогда Тополь. — Но с тех пор ваш брат-сталкер, кто по Долине Забвения ходил в Агропром, не раз рассказывал, что встречается тут странное существо. Странное — и страшное. Но что да как — ничего сказать не могу. Не видел собственными глазами, а на свете найдется не так-то много глаз, которым я могу поверить.
И он хлопнул по плечу друга Комбата. А друг Комбат хлопнул того в ответ по лбу. Переглянулись товарищи и пошли проветриться, поспарринговать на свежем воздухе, свои «гири» потренировать.
А я свой рассказ закончил, и дальше мы почти полчаса шли молча, психуя и выцеливая в три автомата каждый треск и шелест.
Пару раз нам встретились зомби. Думаю, в любом другом месте они давно бы уже рассыпались по косточкам.
Но, видимо, Долина Забвения способна долго поддерживать внутренние энергетические ресурсы не только растущих из земли, но и попирающих ее ногами. А эти и впрямь еле шевелили копытами, когда прошли мимо нас точно брейгелевские слепые — нестройной вереницей, извивающейся точно гусеница. На нас никто из них не обратил ни малейшего внимания. Зато мы смотрели на живых мертвяков во все глаза.
Сколько я ни живу возле Зоны, до сих пор никак не могу привыкнуть к виду этих ходячих трупов. Если первые смотрелись еще ничего, на многих были сносно сохранившиеся комбезы и сапоги, то вторая команда умрунов, протопавших следом за своими более свеженькими собратьями по несчастью час спустя, выглядела просто ужасно. И дело было даже не в одежде.
Их тела настолько сильно тронуло разложение, что лохмотья комбезов слиплись отвратительной коркой с гниющей человеческой плотью, слизью и странным красноватым налетом. Точно вся команда предварительно хорошенько вывалялась в сухом песке. Только я никогда не видел красного песка.
Разве что когда застрелил здоровенную, дурную псевдоплоть в пересохшем русле Совиного ручья, где вода когда-то намыла из земли широкие песчаные террасы. Она продолжала кидаться на меня, хотя я истратил на нее уже три магазина «Калашникова», и затихла, только когда я подобрался к ней сзади и влепил контрольный выстрел в мозжечок. Спасибо Комбату, в свое время он научил меня определять, где у этих настырных тварей расположены какие жизненно важные органы.
А самое паршивое, что замыкал эту вереницу умрунов, которые раскачивались на ходу и невнятно мычали, точно идущее на вечерней зорьке домой стадо, мой давний знакомец. Растрепанный как воробьишка маленький Эдик Гасанов.
Я смотрел на него, на его опушенную голову и безвольно болтающиеся руки-крюки, смотрел и никак не мог сглотнуть подступивший к горлу ком.
А он просто шел и меня не видел. Да, наверное, и не мог больше видеть ничего, кроме нескончаемой, выбитой десятками ног тропинки, уводящей его из тяжелого похмелья долгого небытия в окончательное и абсолютное Ничто.
Эдик пропал полгода назад, после того как подобно мне вдрызг проигрался в карты. Наверное, он тоже хотел подзаработать, отыскать какой-нибудь хабар, но для маленького чернявого мойщика посуды из «Лейки» такая экспедиция в Зону была равносильна верному самоубийству.
Обычно в барах на Зоне моют посуду и выполняют другую грязную работу девчонки. Просто бывшие третьи, четвертые или тридцать вторые красавицы своих школьных классов из самых разных украинских и российских местечек по каким-то причинам однажды делают свой выбор. Добровольно и осознанно переходят в категорию «официальных шлюх».
Но те хоть приходят сюда по собственному желанию, никто их не неволит. Эдик же приневолил себя сам.
Сначала он попробовал сходить в качестве отмычки со старым Фаридом, который тогда уже начал выходить в тираж и вообще не имел за душой ничего святого. Черный Сталкер смилостивился над Эдиком, и в тот раз он унес из Зоны ноги. Один из четырех отмычек-дурней, решивших набраться у Фарида полевого опыта.
Этого Эдику хватило, и он пошел к Хуаресу.
Хуарес, как всякая акула капитализма, в принципе не лишен сантиментов. Это меня не удивляет: у кого-то из старых добрых писателей я однажды прочел, что сентиментальность — вообще неотъемлемое свойство жестоких и сильных натур.
Эдик Гасанов действительно приневолил сам себя. Он рассказал Хуаресу, что приехал в Припять заработать денег на операцию для больного брата. В принципе вместо брата Эдику выгодней было бы выставить жену или ребенка. Это подействовало бы сильнее на сентиментальную, но жестокую натуру Xvapeca. Сроку у Эдика было полгода, за это время он должен был оплатить счета и наскрести на пересадку брату какого-то больного органа. Он подробностей мне не сообщал, а я тогда не шибко интересовался.
Хуарес выслушал Эдика и предложил ему половинчатое решение. Вполне в стиле нашего хабар-барона. Он готов был устроить Эдика в «Лейку» или какой-нибудь другой бар, может быть, даже в стороне от Периметра. Но подходящей должности для маленького азербайджанца у Хуареса не было, и он придумал для него статус «ночного посудомоя».
— Грязной посуды всегда много. Мыть не перемыть, мать ее перемать. Пока осмотришься, приглядишься, а там, может, и найдешь дело поприбыльней, ара.
Эдик подумал-подумал, потом засунул свою нефтяную гордость подальше и с прилежанием взялся за посуду в «Лейке». Устраиваться в другой бар империи Хуареса, подальше от Периметра, для него не имело смысла. Только у самых границ Зоны можно сорвать хороший куш, заработать шальные деньги и свалить с ними на Большую Землю.
В итоге проработал он три месяца, перемыл гору посуды высотой с Эльбрус, но оказия так и не свалилась на его кудрявую черноволосую голову. После своей первой и последней ходки за Периметр с Фаридом Эдик боялся Зоны как огня. Он окончательно уверился, что сталкером ему не быть, и обратился к единственному занятию, которое еще могло в принципе принести ему хорошие деньги.
Подобно мне он взял в руки карточную колоду.
Его теперь все чаще видели в «Лейке» по вечерам возле суконного стола, задолго до ночной рабочей смены. Он играл рисково, иногда выигрывал, но чаще не везло. Спустив весь вчерашний заработок, он понурой походкой отправлялся в посудомойку, где яростно драил сковороды, кастрюли и тарелки, глотая невыплаканные слезы и мечтая о завтрашнем Большом Банке.
Кончилось все, как и у меня. Эдик проигрался в пух и прах, залез в долг, опять проиграл и дальше уже покатился вниз, ничего не видя перед собой, кроме замасленных королей, червей и валетов.
