Максим Хорсун - Темный дом
– Тут вам не пикник за городом, – проворчал Садовников, взвешивая на ладони гайку. – И к моху на стенках не прикасайтесь, подозрительный он какой-то.
Хыча, который собирался ткнуть пальцем в тянущиеся к нему, будто к солнцу, белесые жгутики, поспешно отдернул руку.
Брошенная вдоль по коридору гайка выявила «микроволновку». Сверкнула бело-синяя молния, по наростам мха забегали язычки пламени. Еще сильнее завоняло горелой изоляцией, мерная перистальтическая пульсация стен сменилась какими-то болезненными хаотичными рывками. Впрочем, огонь погас быстро, лишь добавив смрада и без того удушливой атмосфере.
Садовников бросил еще полдесятка гаек и в конце концов нащупал проход. Осторожно пошел боком, приставными шагами, тыча тростью то в воздух, то в пол перед собой. Братки, пыхтя от усердия и жары, старались не отставать.
Если бы кто-то, проходя узкий участок между «микроволновкой» и стеной беснующегося мха, додумался обернуться, то он увидел бы стоящую посреди холла женщину в коротких шортах и клетчатой безрукавке. Гладкие платиновые волосы струились по плечам, глаза с интересом и легкой иронией смотрели троице вслед. Высокая грудь была абсолютно неподвижна, – женщина не дышала.
Свет, пробивающийся сквозь запыленные окна, неожиданно, как это бывает в час солнечного затмения, померк. За стеклами сгустился тяжелый жаркий сумрак позднего летнего вечера.
– Что-то я на изжоге, – прошибло вдруг Большого. – Что-то не так.
– Все не так, – небрежно ответил идущий впереди Садовников.
Из приоткрытой двери слева тянуло жаром доменной печи.
– Что там? – спросил сталкер, заметив, что комната за дверью неестественно темна, и в этой тьме мерцает тревожный красный огонек – индикатор какого-то электронного устройства, а может – «рачий глаз».
Братки, само собой, ничего такого не заметили.
– Столовая, – ответил Хыча. – А лестница в подвал – за портьерой справа.
Садовников остановился. Коридор заканчивался еще одним открытым дверным проемом, за которым тоже поджидала чуть разбавленная беспокойной краснотой темнота.
Раздался звонкий удар, точно на кафель упала пустая кастрюля. Садовников машинально выставил перед собой трость, а Хыча и Большой, приглушенно матерясь, заводили стволами. Звук повторился, к нему добавилось то, что можно было принять за скрежет лопатки по дну сковороды.
– А там что? – поинтересовался Садовников, указывая небритым подбородком на дверь прямо по коридору.
– Кухня, – в один голос ответили братки. Зубы стучали у обоих.
– Спокойно, пацаны, – протянул сталкер. – Большой, возьми-ка кухню на прицел. Хыча, а ты прикрываешь меня. – Он потянулся тростью к портьере, закрывающей выход на лестницу. Ткань, едва ее коснулись, потекла, точно расплавленный полиэтилен. Садовников отдернул палку, но клейкая гадость все равно попала на дерево. Недолго думая, он очистил трость об шевелящийся мох, чем привел аномальную поросль в еще большее неистовство. В один момент сталкер уловил боковым зрением точеную фигурку, возникшую в примыкающем к холлу конце коридора. Обернувшись, Садовников увидел лишь бледный язык холодного пламени, который колыхался в поле действия «микроволновки».
Когда портьера исчезла – стекла на пол серой лужей, – Садовников увидел запертую дверь.
– Ломать? – спросил он, потыкав в полотно цвета мореного дуба тростью.
– На фига? – Хыча полез в борсетку, притороченную к поясу. – Ключи же есть!
Садовников хмыкнул и отступил. Хыча, растопырив ноги, чтоб не вступить в клейкую лужу, приник к двери. Заскрипело железо об железо. Пока Хыча возился, Садовников вытащил пистолет и взял под контроль дальнюю часть коридора. В бледном пламени, пляшущем в «микроволновке», на секунду мелькнуло искаженное лицо. Садовников не знал, кто бы это мог быть, однако выражение безумия в глазах «призрака» читалось так четко, что по коже забегали мурашки.
И еще это проклятое непрерывное шевеление мха со всех сторон. Иногда казалось, что просвет коридора стремится сомкнуться, стиснуть людей мшистыми мышцами, чтобы потом долго и со смаком переваривать-переваривать-переваривать вместе с оружием и скорлупками бронежилетов.
– Хыча! Ну долго ты там еще будешь шкурку гонять? – не выдержал Большой.
– Сцуко! – Хыча сплюнул. – Пацаны, тут замок вроде заклинил. Ща, я отмычкой попробую.
Садовников провел ладонью по лицу, размазывая пот и грязь. Он уже понимал, что особняк сенатора, а может – вообще Зона, не хочет, чтоб они продвигались дальше к цели. С ними пока играли: ставили подножки и били под зад, когда они не видели. Пружина закручивалась все сильнее, такой высокоточный прибор, как «чуйка», давно ослеп и оглох, поскольку опасность была повсюду. И степень этой опасности зашкаливала за мыслимые пределы. Садовникову казалось, что он уже в аду. Он знал, насколько губительными могут оказаться такие мысли в Зоне, но ничего не мог с собой поделать. Сталкерская привычка всякий раз, уходя в Зону, бросать вызов смерти, слышать скрип ее костей за спиной, ощущать ледяное дыхание на затылке – отступала. На ее место возвращалось то, что жило в каждом человеке со времен пещер и каменных топоров.
Сталкер прикурил дрожащими руками. Краем глаза он наблюдал за женской ладной фигуркой, что все настойчивее маячила у входа в холл. Хыча матерился, как сапожник, ломая отмычки. А еще он, кажется, всхлипывал.
– Пацаны! – Крик Большого ударил по нервам. – Гопа! Смотрите – Гопа!
И действительно: в дверном проеме кухни застыл крепкого вида браток. Низко опущенный козырек кепки закрывал его лицо, сполохи холодного света отражались на белых лампасах спортивных штанов.
Словно почувствовав на себе чужие взгляды, Гопа отступил в кухню. Опять загремели кастрюли. Послышалось нервозное бормотание: «Мать! Мать! Мать!»
Садовников вспомнил, что Гопа ругался именно так. Большой рванулся было к кухне, но сталкер вовремя поймал его за рукав:
– Стой, дебил!
Большой ошарашенно уставился на Садовникова.
– Это уже не Гопа! – заорал сталкер. – Если он вздумает приблизиться – расстреляй его к чертовой матери!
– Матьматьмать! – эхом донеслось из кухни.
Садовников повернулся к Хыче:
– Или ломаем дверь, или валим, пока…
Он не договорил. За спиной Хычи стояла та самая длинноногая девица с платиновыми волосами. Садовников вспомнил ее имя – Ангелина. Жена Шимченко. А за ней тревожными тенями застыли другие люди. Они были очень разными. Мужчины и женщины. Юные и пожилые. В одежде от дорогих брендов и одетые в униформу: поварские кителя, рабочие комбезы, строгие, но недорогие костюмы секьюрити. Их объединяла странная серость лиц и размытые, будто лишенные индивидуальности, черты.
– Хочу веселиться, – сказала, не размыкая губ, Ангелина.
Собравшаяся за ее спиной толпа будто ждала этих слов. Они двинули одновременно, с одинаково пустым выражением лиц, излучая дикий жар. Время замедлилось, поднимая пистолет, Садовников поразился той четкости, с которой он воспринимает детали происходящего в каждую миллисекунду безумного действа. Хыча обмочился, глядя круглыми глазами на Ангелину, он орудовал отмычкой с таким остервенением, будто та должна была открыть не всего лишь дверь на всего лишь лестницу, а врата в дивный новый мир, в котором каждый сможет находиться в безопасности, покое и неге до скончания веков. О винтовке Хыча, кажется, напрочь забыл.
Большой тоже почему-то тупил. Он бестолково крутил в своих огромных ручищах автомат, чуть ли не в дуло ему заглядывал, но не стрелял.
Пистолет Садовникова злобно рявкнул. Под белой шеей Ангелины образовалось аккуратное черное отверстие. И сразу же ее лицо заволокло дымкой, черты потекли, как снег под солнцем, на миг показался серый нечеткий череп, затем и он превратился в дым.
Сталкер бросил трость под ноги надвигающейся толпе, схватил Хычу за шкирку, как котенка, и швырнул, забыв удивиться откуда-то взявшейся силе, в приоткрытую дверь столовой. Не было времени пробрасывать путь гайками, не было времени тщательно изучать новое помещение, подмечая признаки аномалий.
Первый ряд атакующих взметнулся в воздух. Если это и был прыжок, то уж точно не человеческий. В воздухе тела вытянулись, теряя форму, вспыхнули, как раскаленное добела железо, становясь огненными молниями. Пылающие живые снаряды угодили туда, где секунду назад стоял Хыча. Взревело пламя, волна обжигающего воздуха впечатала Садовникова в подушку шевелящегося мха на противоположной стене.
Большой упал навзничь, и лишь это вывело его из ступора. «Калашников» разразился истеричной очередью. Свинцовый ураган прошелся вдоль коридора, прореживая толпу. Садовников тоже не остался в стороне. Он ощущал, как ерзает за его плечами мох, силясь опутать холодными и влажными жгутиками, а особенно наглые отростки пытались залезть под одежду и проникнуть в нос и уши. Тем не менее сталкер выпускал пулю за пулей, переводя ствол с одного силуэта на другой.
