Туллио Аволедо - Корни небес
При виде его прямой фигуры, спокойно выходящей из «джипа», думается, что это спокойствие может оказаться лишь притворством. Но притворством совершенным.
Он идет к человеку в черном берете и жмет его руку.
— Капитан Марк Дюран, — представляется он.
— Знаю, блин, ты уже говорил. Я все-таки не глухой…
Он инстинктивным движением подносит руку к виску. Потом отводит ее от головы.
— Я Давид Туччи, коннетабль герцога Урбинского. Я только что переговорил с графом. Вы желанные гости в нашем городе.
Улыбка на его лице смотрится, как одежда не по размеру или как клоунский костюм на людоеде. Но оружие его людей направлено в пол, хоть и сомнительно, чтобы хоть одно из них стояло на предохранителе.
— Можете оставить ключи в замке зажигания. Так ведь раньше говорили, да? И оружие тоже, передайте, пожалуйста, моим помощникам, которые позаботятся о нем, пока вы гостите у нас.
Дюран не двигается.
— Может, это вы глухой, капитан?.. — спрашивает его так называемый «коннетабль герцога».
— Нет, я не глухой.
— Значит, вы меня поняли.
— Да, я вас понял. К сожалению, вам придется передать герцогу, что на таких условиях я буду вынужден отказаться от его гостеприимства.
Туччи щурится так, что его глаза превращаются в две тоненькие щелки.
— Отказываться от гостеприимства герцога невежливо.
— Я бы, может, и оставил свой пистолет, но некоторые из моих людей — бедные неудачники. Их оружие срослось с руками, так что теперь они могут расстаться с ними, только ампутировав себе руку.
Коннетабль усмехается:
— Я бы с удовольствием посмотрел на это явление.
— Они в «джипах», — спокойно отвечает Дюран. — Пожалуйста, убедитесь собственными глазами.
Туччи осматривает «джипы» с тонированными стеклами. Двигатели работают на минимуме, но все же заведены. Одно движение этих зверей, и он со своими людьми превратится в котлеты.
Коннетабль раздраженно срывает с себя берет. Дюран вздрагивает. Когда Туччи поворачивается в мою сторону, я понимаю причину его изумления.
Правая половина черепа этого человека сделана из металла: блестящая несимметричная крышка.
— Что уставился? — огрызается на меня Туччи. — Что там такого?
— Ничего…
— Вот именно, ничего.
Он снова смотрит на черные окна «хаммеров». Опасные, угрожающие зеркала.
Если бы тигры мурлыкали, звук был бы такой же, как у моторов наших «джипов». Звук, кажущийся спокойным, но на деле угрожающий.
Человек почесывает голову, но его пальцы дотрагиваются до металла, и он отдергивает их резко, как ошпаренный.
Туччи делает резкий выпад:
— Вы гости герцога и должны следовать его уставу.
Голос Дюрана безмятежен, его взгляд спокоен:
— Поблагодарите герцога за гостеприимство, но я и мои люди следуем уставу Святой Римско-католической Церкви.
Ружья незаметно приподнимаются. Достаточно одного слова, одного неверного движения, и это подземелье превратится в ад.
На мгновение у меня появляется чувство — нет, уверенность — что Туччи вот-вот прикажет своим головорезам стрелять. Но тут могучий голос наполняет каждый угол подземелья:
— Давид, впусти этих людей. Их поручателем является Церковь. И потом, учитывая, как редко у нас бывают гости, мы не можем их упустить. Я все слышал, и я очень взволнован. Я умираю от желания с ними познакомиться.
— Слушаюсь, синьор герцог.
— Вот и молодец. Быть может, мы сможем договориться, не знаю, оставить здесь тяжелое вооружение… Пистолеты — это, в конце концов, ничего. По сути, мы к ним привыкли. Без них мы чувствуем себя голыми. Но только не бомбы. И не эти штуки, как они называются? Тяжелые пулеметы? Ради бога, нет. Их, пожалуйста, оставьте там.
Дюран поднимает голову. Он говорит в потолок, обращаясь к громкоговорителям, передающим шепелявый голос герцога.
— Благодарю за вашу учтивость и ваше понимание. Есть еще один момент: наши транспортные средства. Они требуют особого подхода. Им нужно постоянное внимание. Мой сержант и его помощник никогда не оставляют их одних. Они могут спать в них. Задние сиденья достаточно широки и гораздо удобнее многих кроватей, на которых нам доводилось спать.
Громкоговорители молчат.
Потом слышится почти детский смешок, сопровождаемый другими, несомненно женскими:
— Ну вы и штучка, капитан! Заходите, поднимайтесь наверх. Вы приехали как раз к завтраку. Не дайте ему остыть.
Мы прощаемся с Венцелем и Буном, которого капитан назвал помощником сержанта. Когда сержант и Дюран жмут друг другу руки, я замечаю, что их пальцы производят какой-то обмен закодированной информацией. Затем мы оставляем «шмайссеры», ручные гранаты и военные рации, а также практически полностью опустошаем карманы. Взамен Венцель выдает по автоматическому пистолету каждому, у кого его не было. Потом отдает честь с идеальной выправкой.
— Скоро увидимся, Поли, — улыбается Дюран.
— Да, синьор. Будьте начеку там наверху, синьор.
— Именно это я собирался сказать тебе. Будь начеку здесь внизу.
— Не сомневайтесь в этом, капитан.
— Тем не менее, будьте начеку и держите оружие заряженным.
Они расстаются. Венцель возвращается на место водителя. Бун уже сидит в своей машине. Хоть раз этот немец ведет себя серьезно.
Освещая дорогу старинными керосиновыми лампами, Туччи и его люди ведут нас в противоположную часть гаража, к огнеупорной металлической двери. Туччи стучит в нее рукояткой пистолета, и дверь со скрипом открывается. За ней — три человека, вооруженные копьями и щитами. Мы с Дюраном переглядываемся.
— Проходите, прошу вас, — жестом приглашает нас коннетабль, указывая на поднимающуюся вверх винтовую лестницу. Потом отвешивает пощечину одному из несущих лампы.
— Давай, дурень, расскажи нашим гостям, где мы находимся.
Смуглый парень, вытаращив от боли глаза, начинает объяснять.
— Мы находимся внутри крепостной башни Меркантале.[60] Она была главным оборонительным сооружением в этой части города. Ее соорудили в конце пятнадцатого века под руководством великого сиенского архитектора Франческо ди Джорджио Мартини. Башня поднимается от рыночной площади, то есть от подземной парковки, к самой верхушке скалы, на которой был построен Урбино. Когда-то вход в нее располагался на уровне земли, но из соображений безопасности отец нынешнего герцога приказал замуровать его. Теперь доступ к башне возможен только через подземный гараж…
Мальчик с сильным неаполитанским акцентом продолжает описывать особенности строения, пока мы поднимаемся по лестнице, проходя мимо окошек, теперь заделанных кирпичом, которые когда-то, должно быть, служили для обороны здания.
— Джон… — шепчет мне на ухо капитан Дюран.
— Да?
— Что может означать «коннетабль»?
— Понятия не имею, что это значит здесь. Я знаю, что это значило когда-то. Это должность, восходящая к поздней Римской империи. Слово происходит от латинского comes stabuli, то есть должностное лицо, заведовавшее императорскими конюшнями. Потом оно стало воинским званием…
Голос Давида Туччи разрывает тишину.
— Эй, вы двое! Невежливо разговаривать шепотом! Что такое, мальчик сказал глупость? Вот я велю тебя выпороть!
— Нет, паренек — отличный гид, — спешу я ответить. — Мы просто удивлялись вашей организованности.
В глазах Туччи мелькает вспышка гордости.
— Да, мы и правда хорошо организованы. Это заслуга герцога и его отца. Две великие личности. Два великих сердца. Они дали приют всем, кто просил об этом. Они сделали эту местность безопасной и процветающей.
По мере того, как он говорит, создается впечатление, что он произносит ряд готовых формул-слоганов.
— У нас есть подземные фабрики, производящие все необходимое. Наш рацион изобилен и самого лучшего качества. Наша больница забоится о здоровье всех жителей и ни в чем не уступает довоенной.
— Сколько трансплантаций сердца вы сделали в этом году? — не удерживается от вопроса Адель Ломбар.
— Как вы сказали?
— Если больница работает, как до FUBARD… То есть, до Судного Дня, вы, должно быть, способны делать такие сложные операции, как пересадка сердца, нет?
Лицо Туччи приобретает смешное, почти бычье выражение. Он мотает головой:
— Не шутите над такими вещами. Нет, мы не делаем трансплантацию сердца. Но через десять лет или даже меньше нам будет доступен и этот тип хирургического вмешательства.
— То есть, вы правда верите, что человечество может выжить? И даже привести планету в порядок?
— Иначе зачем жить? У меня трое детей, и я не хочу, чтобы они жили жизнью узников, как я. Мы хотим вернуть себе землю, которая принадлежит нам, и дневной свет.
