Хронос. Ледяной поход (СИ) - Митюшин Дмитрий

Огненная стена печёт, и кажется, ещё пару секунд, и программер поджариться. Но нет. Гул пламени, горячо, невыносимо, языки пламени лижут тело, но оно не разрушается. Тоха вопит.

И тут голос. Тихий, женский голос.

— Шагни. Шагни вперёд.

Тоха не двигается. Голос шепчет снова:

— Шагни.

Голос знакомый. Где он мог его слышать.

— Не бойся, любимый. Иди.

Любимый? Это может быть только Настя. Но где она?

Тоха завопил и шагнул. Боль на мгновение усилилась и прошла. Исчезла. Темнота. Другой голос, тоже женский:

— Что случилось, милый?

Программер ответить не успел. Будто ветром затянуло в трубу. Тоха вновь завопил.

Тишина. Вокруг туман. Дальность видимости не определить. Взгляду не за что зацепиться.

— Эй! — крикнул Тоха.

Голос прозвучал глухо.

Тишина. Лишь сплошная молочно-белая пелена. Программер посмотрел под ноги. Идеально ровная уходящая вдаль ровная тёмно-серая поверхность и… на ногах зелёные шлёпки-«вьетнамки», в которых переместился в это время. И та же самая одежда!

«Вот чёрт! Что за хрень? — подумал попаданец. — Фигня, разберёмся».

Присел и потрогал рукой «землю». Чуть тёплая и гладкая. Очень гладкая, но обувь не скользит.

Лёгкое движение вверху заставило поднять голову. В небе, если это марево можно называть небом, медленно проступает прогалина. Голубая, словно весеннее небо. В прогалине постепенно, будто на фотобумаге в проявителе, проявляется огромное женское лицо, плечи, лиф платья.

У Тохи перехватило дыхание.

Настя!

У жены та же причёска, с какой он увидел её впервые, когда приехал к Голицыным, и то же розовое платье. Княжна смотрит нежным, ласковым взглядом. На губах играет лёгкая улыбка.

Тоха медленно поднялся.

— Настюш, — хрипло произнёс программер, — прости, родная.

Княжна улыбнулась. На щеках проступили ямочки, в глазах запрыгали весёлые искорки. Жена чуть заметно кивнула.

Тоха сглотнул вставший в горле ком. Из глаз покатились слёзы.

Рядом с женой протаяло такое же окошко, того же весеннего цвета. В нём появился Роман. Также по грудь, в форме поручика сорок четвёртого Камчатского пехотного полка. На голове фуражка.

Тоха опешил.

— Ром, ты… что? Тоже?

Князь ничего не ответил, лишь грустно улыбнулся.

Изображение жены и друга медленно растаяли.

Издалека доносится тихий, тихий голос. Вот он чуть громче. Ещё громче. Мужской, сильный и неприятный. Вот уже различаются слова. Язык незнаком.

Неожиданно голову пронзает острая боль. Каждое слово незнакомого языка словно вбивается в голову, отдаваясь новой болью. Тоха сжал виски и застонал.

Голос становится громче, сильнее и ещё неприятнее. На самой высокой ноте в голову вилось последнее слово. Боль такая, что Тоха упал на колени.

— А-а-а-а! — вырвалось у него из горла.

Но раскатистого звука не получилось.

Громкий и приглушённый, будто сквозь вату, вопль.

На следующий день

8 (21) декабря 1917 г.

Там же

Утро выдалось поганым. Также хреново было, когда после попойки в пансионате очутился на нейтральной полосе Юго-Западного фронта. А вдруг…

Тоха вскочил. Голова тут же отдалась болью. Чуть не вырвало.

С трудом открыл глаза.

Чуда не произошло.

Знакомая комнатка в доме местной крестьянки. Как там её? Э-э. Анфиса. Программер застонал и рухнул навзничь на подушку. Вновь замутило.

— Сейчас, миленький! — раздался голос Анфисы.

Тоха разлепил один глаз. Хозяйка поднесла ему стакан с прозрачной жидкостью. Присела на кровать и помогла сесть гостю, поддерживая рукой под спину. Программер весь в поту и голый. Хорошо, что накрыт одеялом.

— Пей.

— М-м-м-м, — Тоха мотнул головой, в затылке заломило. — Что это?

— Пей, пей.

Тоха выпил прохладную воду и откинулся на подушки.

— А теперь полежи минут пятнадцать, — донёсся из горницы голос Прилуцкого. — Похмелье как рукой снимет.

В комнату вошёл Ян в классической форме комиссара. Кожаная куртка, синие галифе, кожаная фуражка, правда, без звёздочки. С правой стороны на ремне кобура с маузером.

— Ну что, полегчало?

— Ага. Чуть отпустило, — буркнул Тоха.

— Полежи с четверть часа. Будешь свеженький. Как спалось?

— Да ну нафиг. Фигня всякая снилась.

— Всю ночь метался по кровати, — Анфиса положила прохладную руку на разгорячённый лоб программера. Прикосновение оказалось приятным. — Стонал, кричал, звал кого-то. На бусурманском языке разговаривал.

Через пятнадцать минут действительно существенно полегчало. На завтрак Тоха смолотил картошку с квашенной капустой и выпил две кружки травяного чая…

Вышли из хаты вдвоём с капитаном. Солнце уже поднялось, снег искрится под его лучами. Мороз не сильный, по ощущениям градусов пять.

Направились по широкой — запросто можно вдвоём рядом идти — по тропинке.

— Мы куда? — спросил Тоха.

— Увидишь.

Пока шли, Прилуцкий, узнав, что Ромыч так и не рассказал о физике времени, быстро ввёл в курс дела.

Любой предмет в мире, неважно живой или неживой, в том числе человек — всего лишь голограмма. Если предмет находится зримо в какой-либо точке пространства, это всего лишь означает, что в этой точке его «больше», чем в другой точке вселенной. Но такая же голограмма существует и в параллельных мирах.

Человек ежесекундно сталкивается с выбором — поступить так или иначе. Когда делает тот или иной выбор, то идёт своим путём. Своей судьбой. Это — основная ветвь времени, ветвь, по которой человек идёт, совершая выбор, который для него наиболее вероятен.

Почти во всех случае выбор предполагает одну ситуацию из двух: пойти налево или направо, кошелёк или жизнь, войти в эту дверь или в ту. Даже если дорог несколько, все равно всё сводится к двоичному выбору. Бинару. Пойти сюда или не пойти. Войти в эту дверь или не входить.

Когда человек выбирает что-то сознательно или полуосознанно, то образуется новая хроноветвь с противоположным выбором. Новый мир. Бинар. И в этом, новом, мире всё идёт по-другому. И снова новый выбор.

Если значимость выбора невелика, то бинар может «засохнуть», «влачить жалкое существование». Если выбор очень значим для человека, то и ветвь получается сильная. Если человека или его двойника убивают, то другие голограммы становятся сильнее.

В первом приближении существование других миров подтверждается чувством сожаления — «Эх, и почему я сделал так, а не иначе! Ведь знал же!» Такое вот смутное чувство. Но это в том случае, если бинарная ветвь реализовалась.

Если же человек делает выбор, не раздумывая, на автомате, то возникает триада. Правда, редко. Например, подходит ночью грабитель. Кошелёк или жизнь. А предполагаемая жертва не осознав, что происходит вырубает бандита. Возникли три хроноветви. В одной человек отдал кошелёк, во второй потрепыхался или нет, но его убили, в третьей сам стал убийцей.

Рассказал Прилуцкий и про коэффициент Агнихотри. У многих людей он колеблется от нуля до двух единиц, которые Ян назвал агни. Часто встречаются люди с уровнем до десяти агни. У Тохи — потенциально очень высокий. Какой, Ян сказать не может. Нужно проводить исследования, что пока невозможно.

Если человек попадает в прошлое, то бинары в его родном времени временно замораживаются. При возвращении восстанавливаются.

— Ну вот мы и пришли, — сказал Прилуцкий.

Они стоят на окраине кладбища. Среди покрытых снегом деревьев виднеются кресты. Тоха даже не заметил, как подошли. Так был поглощён рассказом. И он понял, зачем капитан привёл его сюда.

— Где она? — голос мгновенно стал хриплым.

— Идём.

Обогнули несколько могил и остановились около аккуратного деревянного креста с холмиком. На табличке надпись «Анастасiя Васильевна Воронцова» и две даты «23/VIII/1900»-«6/XII/1917».

У Тохи вновь защипало в глазах. Он подавил непрошеные слёзы.