Максим Хорсун - Солдаты далекой империи
— Две с половиной, — столь же лапидарно проворчал Гаврила.
— Долго! И к тому же — в «молоко». Непозволительная роскошь! — Северский отложил бинокль, перехватил папиросу пальцами здоровой руки и принялся дымить.
— Перелет? — спросил я.
Северский обернулся, оглядел меня с головы до ног, поиграл желваками на скулах.
— Моряки, господин Пилюля, уже привели себя в порядок. Советую последовать их примеру, а не слоняться по палубам в виде кучи мусора с ногами. Вы находитесь на борту военного корабля Его Величества, а не в портовом притоне.
— Угомонитесь, ваше превосходительство, — ответил я, — иначе следующую перевязку будете делать себе сами. И кстати, какой болван, позвольте поинтересоваться, разрешил вам покинуть лазарет?
Офицер сверкнул глазами и доложил мне, словно капитану на утреннем построении:
— Выпил чаю с сахаром и ромом. Съел полфунта галет. Прижал к груди Галинку. И понял, что лежать бревном решительно не имею права. Приступил к проверке боеспособности вооружения. Это было необходимо сделать в первую очередь, ибо пулеметы, к которым наш уважаемый штурман посадил матросов, оказались в нерабочем состоянии и их пришлось заменить на новые, изъятые из арсенала.
— Как ваше плечо, Георгий? — поинтересовался я, пропустив тираду мимо ушей, в особенности место, где поминалась всуе та, что ожидала меня на софе в кают-компании.
— Болит плечо — спасу нет! И пальцы скверно слушаются.
Я развел руками: мол, тут ничего не попишешь. Что можно было сделать, я сделал вчера у операционного стола.
Снова бабахнула 75-миллиметровка. Северский, не выпуская из губ папиросы, приник к биноклю.
— Вот паскуда! — объявил он. — Перелет на пятнадцать кабельтовых, не меньше, будь я проклят! — Повернулся ко мне и добавил: — Представьте себе, милейший, когда прямой наводкой лупим — десять из десяти, а навесом — то рядом даже земля не трясется.
— Тридцать одна, — констатировал боцман.
— Не вините Перепелкина, — посоветовал я, выступая в защиту создателя оптических прицелов, которыми были оборудованы орудийные башни и казематы «Кречета». — Снаряд на Марсе весит в два раза меньше, чем на Земле. Таблица расстояний здесь врет с особым цинизмом. Собираетесь стрелять навесом — садитесь и пересчитывайте таблицу с нуля.
Северский щелчком отправил окурок в иллюминатор. Глубокомысленно хмыкнул и почесал бровь. Снова громыхнуло орудие, но на этот раз офицер даже не повернулся к окну. Гаврила бросил взгляд на циферблат хронометра и тоже промолчал.
— Митрий! — заорал Северский. — Комендорам — прекратить огонь! Орудийные порты задраить и покинуть казематы. Через пять минут всем построиться на палубе!
Матрос, заикаясь от усердия, слово в слово репетовал команду.
— Через двадцать минут — в лазарет! — в свою очередь распорядился я, после чего язвительно козырнул и ушел. Смотреть, как Северский наставляет комендоров, желания не было. Чересчур уж это походило на мелодраму в провинциальном театре.«Есть, ваше благородие!» «Так точно, ваше благородие!» Тьфу! Я бы назвал происходящее — становлением квазипорядка, кривобокой пародией на морские законы царского флота. Не знаю: быть может, Георгий еще не заметил (помешало ли ему ранение или собственное высокомерие), но мы оказались спаяны куда крепче, чем обычная команда военного корабля в условиях боевого похода.
А он строит комендоров, как салаг!
Я понимаю, что без порядка и дисциплины мы никто и ничто, но зачем же пестовать военщину? Еще большей глупостью в наших условиях было бы возродить чаепитие в два часа пополудни и вернуть церемонию утреннего подъема флага.
Кстати, о флагах!
На корме «Кречета», на ноке гафеля, бодро хлопал на ветру флаг с синим Андреевским крестом. На брам-стеньге грот-мачты извивался вымпел — узкий флаг с косицами, поднимаемый в начале любой кампании и спускаемый только с ее окончанием.
Ну дела!
И жизнь вокруг кипела! Пока Северский муштровал комендоров, Купелин приводил броненосец в божеский вид. Естественно, не только своими руками. По трапам носились как угорелые матросы с метлами и лопатами наперевес. Штурман не позволял им прерывать работу даже на десять минут, поэтому матросы ели на ходу — подкреплялись тушенкой и сухарями, на ходу пили сладкий чай и курили. При мне четверо морячков подняли из трюма на палубу коровью тушу, источающую убойный запах тухлятины. Завернули ее в парусину и спустили за борт, в очередной раз использовав вместо элеватора шлюпку. Поправили на лицах повязки, закрывающие рот и нос, и снова поспешили к трапу, ведущему на дно корабля, за очередной порцией мертвечины из знатного корабельного запаса «свежего» мяса.
Кто-то возился на островках, окружающих «Кречет». Мне показалось, что на покатых вершинах скалистых горбов вырастают очертания фортификационных сооружений.
— Поберегись, доктор!
Мимо по воздуху проплыла снятая с парового катера 37-миллиметровая десантная пушка. При помощи стрелы Темперлея, обычно служащей для погрузки угля, пушку переместили на ближайший островок. Груз встретили трое матросов, после чего орудие было водружено у амбразуры построенного на скорую руку бруствера.
Одна из двух труб броненосца лила в розовато-синее небо клубы белесого дыма. Ха! Не картошку ли додумались печь в топках котлов Бельвиля?
— Ваше благородие! — окликнул меня дежуривший у пулемета горнист Пилингс (нынче и музыкантам в штыковую ходить доведется). — «Банька» натоплена! Поспешите, пока воды вдосталь!
— Понял тебя! — На самом деле я бы предпочел, чтобы ко мне продолжали обращаться просто: «доктор». Без всяких там барочных завитушек, вроде «благородий» и «превосходительств». — Спасибо, Яша! Сейчас закончу одно дельце, и сразу в «баньку»!
— Ваше благородие!
Царица Небесная, защити! Прекратится ли это когда-нибудь?
Людмила, полногрудая товарка Галины, стояла в комингсе люка и по-хозяйски точила друг об друга ножи для резки хлеба. На ее впалых щеках горел вполне здоровый румянец, а толстая коса, перекинутая через плечо, сверкала на солнце, точно червонное золото.
— Ваше благородие, извольте-с покушать! — проворковала Людочка, стреляя в меня глазами и снова опуская взгляд, — не иначе как для перезарядки. — Капустка квашеная есть, свеколка, картошка горяченькая, каша, тушенка. Заходите! Кажись, только вы-с у меня остались с пустым животом.
Клянусь всеми святыми, это было лучшее меню из всех, что мне когда-то предлагали услужливые «человеки» в ресторациях Смоленска, Кронштадта, Москвы и Петербурга! Я снова собрался сослаться на занятость, но тут Людмилу подвинули в сторонку — на палубу выбрался медленный от переполненного брюха гальванер Лаптев. На Лаптеве была чистая форменка, его волосы не успели обсохнуть после «бани» и источали пар, а в усах белели галетные крошки. Увидев меня, гальванер засиял улыбкой.
Дело в том, что Лаптев и еще двое матросов три дня назад отправились на север — искать людей у каналов, протянувшихся за пустошью. Это его я собирался напоить шампанским из офицерских запасов… если, конечно, рисковый поход закончится удачно. Теперь я был рад, что он вернулся живым и, кажется, с хорошими новостями.
— Ну? Нашел кого-нибудь?
Лаптев заулыбался еще шире, развел руками и что-то пробормотал набитым ртом.
6
Похожая на химическую колбу лампочка вспыхнула ярким бело-желтым светом, и собравшимся в кают-компании сразу почему-то взгрустнулось. Вспоминались последние вечера, проведенные на ревельском рейде, атмосфера торжественности и суетливости, предшествующая высочайшему императорскому смотру. В конце дня, вымотанные и одухотворенные, мы собирались в кают-компании, чтобы, расстегнув верхние пуговицы на воротничках, сразиться в преферанс, почитать газеты или просто побеседовать на отвлеченные темы. Было что-то волнительное в тех скоротечных часах. Капитан Герман и старший офицер Стриженов предавались воспоминаниям о баталиях в Черном море в период русско-турецкой кампании; Северский довольно сносно бренчал на фортепьяно мелодии из популярных оперетт; я, открыв рот, внимал тому, как инженер Тарас Шимченко толково анализировал достоинства и недостатки тех или иных вин из нашего буфета.
Что ж, те времена канули безвозвратно. Для родных и друзей мы нынче «без вести пропавшие», для штаба морского флота и вовсе головная боль. Для всех остальных — покойники. А покойникам в мир живых возврата нет, так по крайней мере говорит мой клинический опыт.
— Итак, Кирилл Лаптев обнаружил лагерь людей сравнительно недалеко, — сказал Купелин, усаживаясь во главе стола. Штурман зачем-то оделся в цивильный костюм-тройку и поэтому выглядел он сейчас как мелкий, носатый и смертельно уставший буржуа, не сумевший избежать встречи с акционерами.
