Виктория Гетто - Беглецы - 2
— Ноги раздвинь!
Она послушно выполнила приказ, чуть согнув их в коленях… Только тихо вздохнула, закусив губу, когда он вошёл в неё, и так и лежала до самого конца, не открывая глаза, прикрытые дрожащими веками. На удивление, ему понравилось, и, отдохнув немного, он повторил, предварительно велев ей привести себя в порядок. Женщина ушла на кухню, звякала кастрюлей, плеская водой. На этот раз всё прошло лучше, чем в первый раз. Она даже позволила себе пару раз шевельнуться в такт ему, а когда достигла своего пика, негромко простонала, и его просто взорвало, он даже зарычал от возбуждения и наслаждения… На этот раз не стал откатываться, как в прошлый раз, а повернулся на бок, прижал её к себе. Узкая спина с торчащими позвонками вызвала у него острый приступ жалости, а рука прошлась по торчащим рёбрышкам, словно по клавишам. Обхватил впалый животик, прижал к себе. Коснулся губами шеи. Женщина задрожала, попыталась освободиться, но он не отпустил её, чувствуя прилив странной нежности после близости. Рука скользнула выше, уместившись между небольших грудей, просунулась между мягкой щекой и грубой тканью почти плоской подушки. Женщина тихо всхлипнула, и он встревожился:
— Тебе больно?
— Нет, господин…
Снова этот шелест…
— Вы…
Замолчала. Ладонь обожгла слеза. Плачет? Да. Спрятал её в объятиях, и замер, ощутив её доверчиво наивное желание спрятаться в нём, таком большом и сильном, от всех невзгод. Так и лежали молча, слушая друг друга. Её худенькая нога чуть шевельнулась, захватив его лодыжку в трогательной попытке нежности. Замерла. А он впитывал её терпковатый запах, запоминая…
— Светает, господин…
…Очнулся от странного очарования. Осторожно, даже бережно освободил руку. Поразительно. Она такая лёгкая. Даже не ощутил её веса. Худенькая, словно тростинка. Слез с кровати, оделся. Женщина приподнялась на локте, глядя на него странным взглядом. Ах, да. Боится, наверное, что я не заплачу… Зря. Но я сделаю даже больше, чем она думает… Присел на краешек койки, достал из внутреннего кармана бумажник. Раскрыл, вытащил пять купюр. Пять сотен кинов. В свете загорающегося дня ясно увидел удивление в её глазах. Положил рядом на подушку.
— Господин… Это слишком, слишком много! Мой муж, он работал слесарем, получал всего триста кинов в год… Не надо столько!
Чего она боится?
— Тебе страшно?
Кивнула, опять закусив губу.
— Твой ребёнок болен? За комнату надо платить?
Обвёл рукой вокруг:
— Здесь нет ни мебели, ни еды, ничего. У тебя только одно старое платье. И я не вижу игрушек.
— Они под кроватью. В ящике, господин…
Нагнулся, действительно, небольшая коробка, в которой потрёпанный тряпичный мячик и небольшая повозка. Всё.
— У тебя нет работы. И никто не хочет тебе дать её из‑за твоего сына, который не просто мал, но и болен. И довольно серьёзно.
— Вы правы, господин…
— И ты уже отчаялась увидеть в жизни что‑то хорошее, отчего и решилась пойти на панель…
— Вы рассказываете мне мою жизнь, господин… Зачем?
…И снова слёзы на глазах…
— Я иностранец, как ты поняла.
— Я догадалась, господин…
— И одинок.
— Не знаю, господин…
— Одинок. У меня нет жены, нет подруги. И… Скажу так, здесь…
Похлопал по кровати, отчего та вдруг покраснела…
— Ты мне понравилась. Даже очень понравилась.
— Но я… Я почти ничего не умею… В этом смысле… У меня кроме мужа и вас… Никого не было…
Опустила голову.
— И не надо. Я хочу стать твоим единственным клиентом. Учти — единственным.
— Господин!.. Но я… Я…
— Решай. Ты узнала меня. Знаешь, как тебе придётся со мной в постели. Теперь убедилась, что я плачу достаточно щедро…
— Слишком… Щедро, господин…
— Плата соответствует доставленному удовольствию. Поверь, если бы меня что‑нибудь не устроило — денег было бы значительно меньше. Поэтому предлагаю тебе куда лучший выбор, чем идти на панель. Тебе так не кажется?
Кивнула.
— Значит, ты согласна?
Несмело подняла голову, кивнула еле заметным движением.
— Да?
— Да… Господин…
— Вот и хорошо. Как тебя зовут?
— Альма, господин. Андатан.
— А раньше?
— Вы догадались, господин? Я из Гонведии…
— Вид у тебя нетипичный для океанки. Но для меня нет разницы, откуда ты. Только учти, что тебе придётся подчиняться мне во всём.
— Да… Господин…
— Поэтому запомни первое правило, самое важное: когда я к тебе прихожу, на тебе, кроме платья ничего не должно быть. Никаких корсетов, рубашек, и прочего. Ясно?
Опять залилась краской, кивнула, послушно повторила:
— Да, господин…
Он ещё раз взглянул вокруг — нищета… Ладно. Это как раз самое лёгкое…
— Сейчас я уйду, а ты приведёшь себя в порядок, отдохнёшь… После моего визита, и вызовешь доктора к своему ребёнку. Понятно? Я не хочу, чтобы ты была озабочена чем‑то ещё. Тебе хватит денег на врача?
— Вы оставили слишком много, господин. Боюсь, что у меня возникнут проблемы…
— Не возникнут, Альма. Не возникнут. Не показывай все деньги. Только столько, сколько надо заплатить доктору. А лучше — возьми своего сына и сходи с ним в клинику. Визит врача сюда действительно вызовет слишком много вопросов. Ты сможешь это сделать?
Кивнула.
— Он слаб, но дойти мы сможем.
— Хорошо. Лучше бы, конечно, показать его нашему врачу… А, чёрт, ладно. Одевайся.
— Господин!
— Мы, кажется, договорились, что ты будешь меня слушаться?
— Д — да…
— Тогда одевайся. Я отвернусь.
Встал с кровати, отошёл к окну, взглянул вниз — к машине, похоже, никто не подходил. Тем лучше. Да и люди ещё спят…
— Я готова, господин…
Прошелестел голос позади него. Обернулся — при свете раннего утра она выглядела просто нахохленным испуганным воробышком… Резануло жалостью. А сколько их таких здесь, в Океании? В той же Гонведии? Прусии? Русии, наконец?
— Возьми свои бумаги. Документы. Есть что‑то ценное? А, дурацкий вопрос… Пошли за твоим ребёнком.
— Господин! Но соседка спит!
— Ничего страшного, если разбудим.
Нащупал в кармане мелочь. Этого хватит за беспокойство. Открыл дверь, вышел на тёмную площадку — как только ночью не споткнулся? Обернулся:
— Чего ты?
— Сейчас, господин…
Долго возилась с неуклюжим замком, закрывая дверь. Потом прошла вперёд, в дальний конец длинного коридора. Тихонько постучала. Тишина. Потом ещё раз. Никакой реакции. Грохнул кулаком, там, внутри, забухтел голос. Лязгнул засов, дверь распахнулась, высунулась закутанная в платок старуха, открыла было рот, собираясь ругаться, и замерла, разглядев огромную фигуру. Женщина выскользнула из‑за его широкой спины:
— Простите, Дайара, надо срочно забрать моего мальчика.
Та было открыла рот, но замерла, ощутив монеты в руке. Молча отступила в сторону, пропуская обоих внутрь. Планировка была точно такой же. Только на такой же деревянной кровати спал, раскинувшись, маленький мальчик. Светленький, в отличие от матери, но сходство чувствовалось. Альма торопливо нашла грубые ботиночки, аккуратно одела их спящему сыну. Благо тот спал одетым. Наклонилась было взять его на руки, но Владимир мягко отстранил её:
— Успеешь.
Подхватил такое же худенькое, как у мамы, тельце ладонями, бережно поднял. Малыш не проснулся, и он ощутил что у ребёнка температура. Вот же…
— Идём.
Кивнул Альме, направился к выходу… Быстро спустились по лестнице, женщина открыла скрипнувшие двери. Мальчик на руках молодого человека вздрогнул во сне от резкого звука, но продолжал спать. Пискнула сигнализация. Он нащупал рукой ручку, открыл заднюю дверцу:
— Залезай.
Молодая женщина беспомощно оглянулась, потом забралась внутрь. Он подал ей ребёнка:
— Держи.
Тихонько закрыл дверцу, устроился на водительском сиденье, завёл машину и тронулся… Путь до посольства занял примерно час. И то потому, что он немного заблудился, но почти сразу нашёл правильный путь. Интересно, что ночью такого не было. Миновал мост через ров, окутанный рассветным туманом. Часовые, узнав машину, подняли шлагбаум, не заглядывая внутрь. Вот и хорошо. Под шинами зашуршал утрамбованный гравий дорожек. Подъехал к своему особняку, заглушил двигатель, обернулся — Альма сидела с по прежнему спящим сыном на коленях, глядя ребёнку в лицо.
— Приехали. Теперь ты будешь работать здесь.
Она словно очнулась, выглянула в окно, замерла:
— Это? Что это, господин?!
— Тише. Разбудишь ребёнка.
Она затихла, со страхом выглядывая наружу. Пояснил:
— Комнатка у тебя, скажем так, не для меня. Места маловато. И кровать тоже. Скрипучая. В общем, наша договорённость остаётся в силе. Только жить ты теперь будешь у меня. Точнее — при мне.
