Дмитрий Старицкий - Вверх по течению
Успокоившись за свою спину, вскочил я на оглоблю и наконец-то увидел, как разбойник — а кому еще могла принадлежать такая бородатая мерзкая рожа? — упасть упал, но узды лошадиной не выпустил и тянет голову Ласки к земле. Упертый гад оказался.
Пришлось стрелять еще раз. Прямо в его оскаленную рожу, скулящую на тонкой ноте.
Потом запрыгнул я на спину лошади и, полулежа на ней, ударил каблуками бурок по крупу, закричав:
— Ну, милая, вывози, Ласка. Гони! Выручай!
И умная лошадь рванула с места сразу хорошим галопом.
Тут-то мне в спину как кувалдой ударили. Еле удержался на лошадиной спине, припав к шее и держась, как черт за душу грешную, за упряжь.
Револьвер мой именной выпал в снег.
Сзади еще раздавались редкие выстрелы, но Ласка шла в оглоблях таким широким намётом, что я стал беспокоиться за Плотто, как бы он с санок не сверзился.
Превозмогая резкую боль, я обернулся и с облегчением увидел в санях черное пятно офицерской шинели моряка.
Вскоре дорога ушла за поворот и отделила нас от нападавших густым лесом.
Я придержал лошадь и, когда она перешла на неторопливый шаг, просто свалился с ее спины в снег. Сил держаться не было никаких.
Спину жгло, она страшно болела, в глазах двоилось. Помню только, как Плотто тащил меня в сани, а я упирался почему-то и все порывался идти обратно искать свой наградной револьвер, который дорог мне как память. Но моряк, хоть и однорукий, со мной справился, и вскоре мы въезжали в открытые ворота полигона.
Не останавливая лошадь, Плотто орал благим матом на весь плац:
— Тревога! В ружье! Вражеское нападение на дороге.
А потом все помутилось.
24
Очнулся я уже в светлой комнате с высоким потолком, расписанным на тему пейзанской любви пастушков и пастушек на зеленых холмах, среди белых овечьих отар и больших лохматых рыжих собак-волкодавов. Никакой порнографии, но талант художника в каждом движении персонажей передал неподдельный флер эротизма.
Вспомнил из давнего прошлого, как в общаге филфака МГУ на проспекте Вернадского от одной утонченной интеллигентной филологини, отчаянно умничающей перед неизбежным сексом с «колхозником» из Тимирязевки, услышал про закон французской литературы: маркизы любят читать про апашей, а апаши про маркизов. И про роль темы пасторальной любви в дворянских воззрениях восемнадцатого века непосредственно перед Французской революцией. И про теорию «благородного дикаря» тоже что-то было, но я уже начал ее раздевать и не дослушал, чем это дикарь таким благороден.
К чему я это? Общага университетская была обшарпана, давно без ремонта, и по ней гуляли толпы тараканов. А вот поди ты, ассоциацию именно с таким дворцовым интерьером создала у меня та «юная богиня, светлячок», филологиня, «все познавшая уже…». Магия слова, не иначе…
Стены гладко оштукатурены под вычурный разноцветный искусственный мрамор. Похоже, что когда-то на них висели картины, крюки еще торчат, но хозяева, видимо, сняли их, отдавая здание под госпиталь. А вот тяжелые газовые бра с хрустальными висюльками, изображающие непонятные мне аллегории, остались.
В комнате, точнее, уже госпитальной палате стояли еще три кровати, но они были пустые, даже без матрасов.
На прикроватной тумбочке фарфоровый чайник с длинным носиком — специальная поилка, но мне не дотянуться — очень больно крутиться, а пить хочется.
Тихо вошла молчаливая милосердная сестра, очень деловитая. До бровей упакованная в сестринскую косынку. Лет тридцати. На внешность — никакая, совершенно бесцветная. Но понятливая — сразу сунула мне этот чайник носиком в рот, и оттуда полилась живительная влага. Простая кипяченая вода. Блаженство…
Потом она беззастенчиво откинула одеяло и вставила мне в анус градусник. Неприятное ощущение, я вам скажу.
— Не дергайтесь, больной, — окрикнула она. — Расслабьтесь. Не хватало еще вам там градусник сломать. Ртуть она вредная. Не говоря уже о стеклянных осколках. Мало вам одной операции?
— Где я?
— В госпитале. Где еще быть раненому офицеру?!
— Я не офицер. Я старший фельдфебель артиллерии.
— Тогда вам просто повезло попасть в офицерский госпиталь графа Гота. Это его городской дом. Тут хорошие хирурги, и все будет прекрасно с вами. Опасности для вашей жизни уже нет. Пулю вынули. Просто вы потеряли много крови. И трещина еще у вас в левой лопатке от пули, которая ее не пробила. Так что лежите смирно. Не делайте себе хуже, чем есть на самом деле.
Она вынула градусник, посмотрела на него и что-то записала на фанерке, прикрепленной к спинке кровати.
— У вас непривычный акцент, — констатировала она.
— Я из Реции.
— Да? Странно… А почему вы не блондин?
— Не все горцы блондины. Бывают и исключения. Я, например.
— Еще пить хотите? Или наоборот?
— Сейчас нет. Но обязательно захочу. Если вы уйдете, то поставьте чайник на стул под правую руку, а то я влево вертеться не могу.
— Как скажете, — и она выполнила мою просьбу. — Кушать еще не захотели?
— Нет.
— Это наркоз отходит. Нормально. Но если захотите, вам принесут бульон. Над головой у вас шнурок, дерните — колокольчик зазвонит, и к вам подойдут. Но все же постарайтесь еще поспать. Сон — лучшее лекарство.
И, накрыв меня одной простыней — в палате было довольно жарко натоплено, она ушла, закрыв за собой высокую дверь. И я остался один.
Делать нечего, кроме как рассматривать расписной потолок и вспоминать ту стройную до жалости филологиню из Ташкента. А что? Тоже занятие. А то старая Земля стала подергиваться в воспоминаниях какой-то полупрозрачной дымкой. Словно все там было не со мной, а в кино посмотрел.
Так я провел еще полчаса вынужденного моего досуга, когда меня от двери окликнул до боли знакомый голос с легкой эротической хрипотцой:
— Здравствуй, мой герой, я очень рада, что в тебе не ошиблась. Ты уже второго офицера спасаешь от верной смерти.
В дверях, опершись левой рукой о косяк, стояла моя незнакомка из санитарного поезда. В отличие от первой посетительницы, она была яркой. Даже излишне. И очень красивой.
Она неторопливо подошла ко мне, провела руками по своему животу, как бы оправляя белый передник сестры милосердия. Наклонилась с прямой спиной и жарко поцеловала меня в губы.
Несмотря на слабость моего тела, естество мое решило вздыбиться.
Незнакомка, узрев это, весело засмеялась:
— Я рада, что мои женские чары действуют даже на полумертвых.
И еще раз наклонилась и поцеловала меня, но уже как-то по-доброму, что ли, без эротического призыва.
— Выздоравливай, герой, а я пошла. Пора мне.
Я с надеждой окликнул ее прямую узкую спину:
— Баронесса, а вы еще придете ко мне?
Она обернулась, и мне показалось, что ей неприятно то, что ее инкогнито раскрыто.
— Нет, мой герой, не приду. Я сегодня уезжаю на поезде в глубокий тыл. И мы вряд ли еще увидимся когда-нибудь. Но помни, что ты мое самое яркое фронтовое приключение, — при этом она загадочно полуулыбнулась, прямо как Мона Лиза на картине да Винчи. — Выздоравливай… Я уверена, что ты очень-очень нужен своей семье. Так что постарайся впредь остаться целым.
И она тихо прикрыла за собой высокую белую дверь с позолоченными финтифлюшками.
Ну за что мне такой облом?
Принял я как данность свое ранение и вел себя как образцовый больной. А куда деваться? Какой есть выбор? Хоть и ранили меня совсем не ко времени. Просто вот совсем. А ведь планов-то было громадье. Прощай теперь мечта о небе.
Давал я себя санитаркам поить бульончиком с сухариками, терпел неприятные перевязки, а к вечеру трясся в лихорадке с большой температурой. Да так, что мне персональную хожалочку выделили — тетку в возрасте из простых мещанок. Толстую и добрую. Порошками меня поить, судно за мной выносить и задницу подтирать. Шевелиться мне категорически запретили.
На другой день ко мне пустили судебного следователя — снять предварительные показания. Сухонького такого вежливого Порфирия Петровича из кинофильма «Преступление и наказание» в потертом мундире. Даже чем-то актера Смоктуновского он внешностью напоминал. Врач дал ему десять минут, но мы быстрее управились. Что там особо показывать-то за скоротечностью стычки. Тем более что схема боестолкновения у него уже была, составленная Плотто. Я ее только подтвердил.
Особо попросил я его разыскать на дороге мой наградной револьвер — он приметный. Жалко мне его, все же первая награда.
— Я передам вашу просьбу на полигон, — заверил меня следователь. — Им это сподручнее, да и людей там много. Не то что у нас.
За оставшееся время он мне рассказал про напавшую на нас банду. Оказались они простыми крестьянами с дальнего лесного хутора, которые решили разбоем поправить свое благосостояние. Все братья родные. Двое от призыва скрывались, а третий еще в возраст не вошел. Особенно их лошадка моя привлекла. Долго они меня выпасали, даже покупателя на кобылу заранее нашли. Вот так вот непритязательно и просто.
