Александр Мазин - Время перемен
Артём покопался в памяти…
— Вообще-то нет, — признал он.
— А когда тебе в последний раз приходилось прибегать в физическому насилию — вне своих профессиональных обязанностей?
— Не помню… Кажется, в Антверпене. Мы с друзьями немножко повздорили с местными любителями пива. Но я тогда еще курсантом был… А после окончания Императорской Школы… Не припомню такого. Сказать по правде, Танимура-сан, мне и по работе хватало острых ощущений, чтобы размахивать кулаками вне служебных обязанностей. Обычно я умею сглаживать конфликты… Умел, — поправился Грива.
— Умел и умеешь, — возразил Хокусай. — Но в последнее время твоего умения стало недостаточно. Что-то в тебе изменилось. Есть мнение, что это следствие твоего контакта с существом, которое ты называешь «пессимистом».
— Это не я придумал…
— Неважно. Ясно, что ты — отличаешься. Кое-кто у нас считает, что ты уникален. Возможно, ты — единственная нить, ведущая к пониманию того, что есть то существо. А оно и всё, что с ним связано, по мнению многих уважаемых людей, имеет для человечества не меньшее значение, чем возникновение феномена спонтанной деструкции.
— Я так не думаю, Танимура-сан, — заявил Грива.
Хокусай улыбнулся.
— «Ифрит», конечно, масштабнее. Но что есть «ифрит»? Он есть некая реальность, находящаяся вне нашего понимания, но способная активно воздействовать на наш мир, на человечество. Причем мы даже не понимаем, является ли она частью нашего мира или проникает извне. Зато мы знаем, что это демон, которого вызвали мы сами и о котором не имели ни малейшего представления до тех пор, пока его мощь не обрушилась на нас. То существо, чей прах сейчас законсервирован в лаборатории Праччимо, тоже вызвано нами, и тоже непонятно, каким именно образом. И последствия его появления были столь же катастрофическими. И более того, всплеск суицидов и массовых фобий, частный случай которого ты распознал у вас в России, более или менее точно совпадает с появлением в нашем мире этого трехглазого существа.
— Вы же говорили, что у этого процесса нет связи с какой-либо научной деятельностью, Танимура-сан, — заметил Грива.
— Говорил, — согласился специальный координатор. — Но, майор, есть такое слово — секретность. И еще: «пессимиста» больше нет, тех, кто его вызвал, — тоже. А процесс продолжается.
— Может, потому что исследования продолжили уже наши умники?
— Нет. Все работы по «пессимисту» уже свернуты. Тема закрыта.
Артём очень внимательно посмотрел на Хокусая. Ему было трудно поверить, что умники так просто взяли и прекратили работу по такой любопытной теме. Даже если это «алладиновские» умники.
Нет, не похоже, чтобы Хокусай лгал. Да и вообще это не в его стиле. Умалчивать — да. Но не лгать.
Впрочем, Хокусая могли попросту не поставить в известность.
— Он что, уничтожен? — спросил Артём.
— Не уничтожен, законсервирован. Это существо, даже его останки — слишком важны для нас, чтобы уничтожить их просто для проверки гипотезы. Например, уважаемый доктор Праччимо считает, что если мы уничтожим останки, то утратим уверенность в том, что они действительно существовали.
— Но останутся записи, вся информация…
— Информация… — Хокусай вздохнул. — Информация — лишь набор электронных импульсов. Как ты помнишь, ни видеозаписи, ни телесеансы не оказывали того влияния, какое производил личный контакт с этим существом. Тебе будет небезынтересно узнать об еще одном феномене: останки «пессимиста» не разлагаются.
— В чем тут феноменальность, Танимура-сан? — удивился Грива. — Вы же сами сказали, что он законсервирован.
— Да. Но отсутствие тления не связано с тем, что тело помещено в консервирующую среду. Они не разлагаются сами по себе. Биохимические процессы, которые в них происходят, это не разложение, а нечто иное.
— А микроорганизмы?
— А микроорганизмов в нем не обнаружено. Совсем.
— Какой-то естественный антибиотик?
— В том-то и дело, что нет. Бактерии просто им «не интересуются». Это существо, Артём, отличается от всего живого. Принципиально отличается.
— Тем, что не гниет? Но такие случаи в истории человечества случались. Например, некоторые святые тоже не были подвержены тлению.
— Ты еще мифы вспомни, — недовольно сказал Хокусай. — Мы говорим о фактах, а не о легендах.
Артём не стал спорить, хотя у него имелось на этот счет свое мнение.
— Ладно, оставим пока «пессимиста», — произнес Хокусай. — Сейчас речь идет о тебе. Есть мнение, что тебя следует беречь как зеницу ока и, в первую очередь, отстранить от «полевой» работы.
— Вы это серьезно, Танимура-сан? — испугался Артём.
— Совершенно серьезно. Но добавлю, что я это мнение не разделяю и буду настаивать на том, что отстранять тебя не следует. Как у вас в России говорят: «От судьбы не уйдешь»?
— У нас говорят: «Кому суждено быть повешенным, тот не утонет».
— Это звучит очень по-японски, — Хокусай улыбнулся. — И я склонен думать: тебе эта поговорка подходит. То, что произошло здесь, это подтверждает. Пока я твой специальный координатор, майор, тебя не отстранят. Но не мешает позаботиться о том, как сделать тебя менее уязвимым.
— Каким образом? — поинтересовался Грива.
— Будем думать. Будем искать решение. Разве в Международном координационном Центре по исследованию проявлений феномена спонтанной деструкции не сконцентрированы лучшие головы человечества? Не беспокойся, майор, мы что-нибудь придумаем. А сейчас бери своего друга и возвращайся домой. И без возражений. Это приказ.
Обратно Грива и Сучков летели на личном стратосферном «крыле» специального координатора Лос Пассос. Закусывали черной икрой и луком. Черного хлеба не было. Селедки тоже. Старший стюард был искренне огорчен, сообщая об этом Сучкову. Предложил приготовить русский борщ.
— Ладно, не парься, — сказал ему Грива по-испански. — Господин подполковник все равно предпочитает суточные щи. Ты ведь не сможешь приготовить суточные щи?
Стюард сокрушенно изогнул бровь. Приготовить суточные щи за те четыре часа, которые потребуются «крылу», чтобы перенести их в Санкт-Петербург, не смог бы самый лучший кулинар мира.
Впрочем, выпив водочки, подполковник жандармерии привередничать перестал: пришел в веселое настроение, лопал икру и строил планы приобретения недвижимости в Монте-Карло на ту компенсацию, которую выплатили ему американцы. Когда опустела вторая бутылка, подполковник начал выказывать знаки внимания обслуживающему персоналу: двум сочным афроамериканочкам в снежно-белой униформе спецперсонала Комитета. Если бы подполковник формулировал свои желания более решительно, то наверняка мог бы рассчитывать на полную релакс-программу, Грива в этом не сомневался. Однако примерно на восьмой стопочке бравый подполковник задремал и был перенесен на диванчик. По указанию Артёма ему сделали укол, стимулирующий обмен, чтобы ко времени прибытия у господина подполковника не возникло похмельного синдрома.
Сам Грива был значительно трезвее друга. Он не мог позволить себе надраться и забыть все проблемы. Он думал. Думал о том, как убедить начальство допустить его к мощам «пессимиста». Артёму почему-то казалось: стоит ему посмотреть поближе на мертвого гостя из иных пространств-времен — и всё сразу станет ясно. Откуда проистекает такая уверенность — от интуиции или от циркулирующего в крови алкоголя, — Грива затруднился бы сказать.
Но когда колеса «крыла» коснулись пулковской полосы, оказалось, что Грива тоже уснул, потому что посадки не почувствовал. Разбудил его старший стюард.
— Санкт-Петербург, господин майор, — сообщил он почтительно. — Вас ждут у трапа.
— Кто? — спросил Грива.
— Думаю, это ваш батюшка, — ответил стюард.
Но он ошибся.
За Гривой приехал дед. Вернее, прилетел.
Его здоровенная, как автобус, белая вертушка с императорскими «орлами» на бортах села прямо у трапа. Грива-самый-старший прохаживался вокруг, нервируя собственную охрану, и ждал, пока его внука выгрузят из «крыла».
— Пил? — спросил он строго.
— Дед, ты бы хоть поздоровался сначала, — сказал Артём.
— Здорово. Здравствуй, Иван.
— Здравия желаю, Ваше Высокопревосходительство! — Сучков, спускавшийся следом за Артёмом, остановился и вытянулся.
— Вольно. Можешь звать меня Андреем Алексеевичем. Я слыхал, ты Тёмке моему жизнь спас?
— Это еще вопрос, кто кому спас, — возразил Сучков.
— Это я тебя спас, — вмешался Грива. — От похмельного синдрома. А себя — не успел. Дед, попроси у своего врача что-нибудь… восстанавливающее.
— У меня в твои годы похмелья не было, — пренебрежительно заявил дед. — Полезай в машину, там я тебя сам подлечу. «Смирновской». Иван, ты с нами?
