Родник холодный (СИ) - Панкратов-Седой Борис

Придя в себя, через какое-то время он достал из рюкзака свою большую аптечку, в которой было много всего, и зафиксировал голеностоп, туго перевязав его бинтом. Встал, попробовал пройти. Стало чуть легче. Новая неприятность — перевязанная нога уже не влезала в кроссовок. Ему пришлось расшнуровать кроссовок и кое-как втиснуть в него ногу. Попробовал сделать шаги. Кроссовок на ноге при ходьбе не держался. Пришлось прибинтовать к ступне и его. Сделал себе укол обезболивающего.

Поднялся, взвалил на спину рюкзак и понял, что такой вес ему уже нести на себе невозможно. Снял рюкзак, выложил из него всё, что посчитал возможным оставить. Рюкзак стал значительно легче.

Еще через несколько шагов рюкзак пришлось снять опять и отправиться, осторожно ступая на больную ногу в сторону молодого клена, от которого можно было отломать рогатину, и при помощи ножа соорудить себе подобие костыля с опорой подмышкой.

Валдис справился с рогатиной, выровняв её по нужной высоте. Решил отдохнуть, в ожидании действия обезболивающего. Карта показывала через несколько километров реку, которую нужно было переходить вброд. Это в сложившейся ситуации беспокоило Валдиса. Через пол часа он поднялся и пошёл опираясь на рогатину.

Старый ворон, ожидавший дождя в ветвях векового дуба, увидел внизу проходящего человека. Человек шел плохо, как ходит раненный зверь. Старый ворон решил последовать за ним.

Бекас услышал один протяжный крик совы. Это был сигнал на внимание. Он сильнее прижался к земле, одновременно нащупав под ногами почву для резкого старта, стал всматриваться в ту сторону, где находилась Валентина.

Вдруг, метрах в тридцати, качнулся кустарник прямо там, где была Валентина. Потом ещё раз. Второго двойного крика совы он не дождался. Он увидел, как затрясся подлесок, услышав хруст ломающихся веток и крик: «Захват!» Кинулся в ту сторону!

Когда Бекас подбежал, он увидел, как Валентина душит доктора захватом сзади — всё так, как она показывала ему! Доктор хрипел, лицо его налилось багровым цветом, он пытался найти опору ногами! На мгновение Бекас растерялся, в раздумье — дать ли прикладом СВД в лицо или дело уже сделано.

— Ноги! Держи ему ноги! — крикнула Валентина.

Бекас схватил доктора за ноги. Через несколько секунд доктор Валдис потерял сознание.

— Как твоё настоящее имя?

— Я ничего отвечать не буду!

— Повторяю вопрос — как твое настоящее имя? На какую разведку ты работаешь?

— Я ничего здесь отвечать не буду!

— На какую иностранную разведку ты работаешь? Кто должен был принять эту ртуть?

— Я ничего здесь отвечать не буду!

— Кто должен был принять эту ртуть?

— Я буду отвечать только в Москве, на Лубянке! Здесь я вам ничего не скажу!

— Кто должен был принять эту ртуть? Место? Время?

— Я буду отвечать только в Москве!

Бекас стоял рядом, смотрел сверху вниз, пока Валентина вела допрос связанного доктора, сидя перед ним на корточках. Бекас тронул Валентину за плечо и посмотрел ей в глаза. Если что-то она и могла прочитать в его глазах то только это: «Ни на какую Лубянку я его тащить на своем горбу не буду…»

Валентина не произнесла ничего, что было бы похоже на: «…именем Советской Власти…» Она развернула доктора Валдиса от себя, приставила к его затылку «Браунинг».

Потом Валдиса уже не было, и он не мог видеть того как его мозги бурого цвета, с вкраплениями сгустков красного, растеклись по белой березе, по дереву так широко распространенному в лесах средней полосы России.

«Загнанных лошадей пристреливают», — вспомнил Бекас название фильма, который смотрел в детстве.

С неба начал накрапывать дождь.

В обратный путь они отправились по сухому, не через болота.

Мотоцикл «Урал» цвета катафалка катил по разбитой дороге в направлении на Москву. Поплутал, покружил «Урал» по лесной и болотной глуши, по дорогам ведущим никуда. Метнулся от одного бездонного края глуши до другого. Теперь выбрался на прямой маршрут, проходивший мимо того места откуда этот маршрут и начался — мимо бывшего совхоза «Путь вперед». Двое на мотоцикле сами ли выбирали эти дороги или всё шло у них само собой — по накатанной. Быть может кто-то другой выбирал для них эти дороги? Ангелы ли? Черти ли? Кто знает…

Небо нависало над ними, суровое, не доброе, затянутое свинцовой тяжестью грозовых туч. Было видно, как вдалеке у самого края горизонта полощет с неба дождём, как вспыхивает молниями гроза над лесом Восьмой Аномальной Зоны.

В совхозе они решили остановиться, передохнуть, разделить ртуть и расстаться. Валентине в одну сторону, Бекасу в другую.

Ленка-Дурочка сначала услышала мотоцикл, обернулась, увидела и стала скакать на одной ножке.

— Ура! Красная Москва! Ура! — захлопала она в ладоши.

Старый алабай Пират, лежавший, по обыкновению у входа в коровник даже не поднялся, только посмотрел в сторону.

Валентина заглушила двигатель, сняла шлем, опустила очки авиатора себе на шею. Копна волос цвета льна рассыпалась по её плечам.

— Егорыч, а, Егорыч! Гостей принимаешь?! — крикнул Бекас, вылезая из мотоколяски.

Ленка-Дурочка забежала в дверь коровника — позвать протодьякона.

Все вместе пили чай на кухне. Красное знамя в углу. Георгий Победоносец на стене. Егорыч говорил о погоде и кормах для коров. Ленка-Дурочка в какой-то момент спохватилась, убежала. Вернулась вся благоухая духами. Принесла и красную коробочку, протянула её Бекасу, чтобы тот понюхал.

— У-у-у-у! — сказал Бекас, — Ну-у-у, что ты! Обалдеть!

Ленка-Дурочка села за стол напротив Валентины и Бекаса и смотрела то на неё то на него.

Когда разговор Егорыча о кормах и погоде стал иссякать, Бекас спросил:

— А что, весы-то у тебя есть в хозяйстве? Нам бы отмерить кой чего.

— А как же! Имеются.

Валентина поднялась, вышла. Егорыч сказал Бекасу:

— Серьёзная женщина, однако.

— И не представляешь на сколько, — согласился Бекас.

Валентина вернулась с канистрой в которой была ртуть. Десять литров.

— Ну, что пойдем, покажу, где весы у меня, — сказал Егорыч.

— Так, что уже гонишь, хозяин, что ль? Хорошо же сидели.

— Да Бог с тобой, Бекас! Гость в дом — Бог в дом! Отдохните с дороги, сколько вам надо. Хотите — до утра оставайтесь! А то вон гляди и дождём накроет.

— Да это я шутейно. Пойдём, покажешь.

Ртуть отмеряли на весах, где протодьякон разливал на литры свое молоко.

— Это вот она какая, зараза, значит? — спросил Егорыч, когда из канистры во флягу полилась ртуть, — Гляди-ка — светится, стерва — так и манит.

Вернулись за стол и ещё говорили о том о сём. Бекас предложил ещё по чашечке, по последней — на ход ноги, извинился за то, что ему надо «отлить» и вышел.

Когда Бекас вернулся, то застал разговор Егорыча и Валентины.

— …человеку не нужны внешние ориентиры и авторитеты, в понимании верных этических норм. Человек сам может полагаться в этом поиске на себя, на свой разум, — говорила Валентина.

— Так-то оно так, — говорил Егорыч, подливая чая Валентине, — Разум, вот, говоришь… Разум — что ж… Куда без него? Да сказано было: «осуетились в умствованиях своих и омрачилось немысленное их сердце». Много ли разумом своим мы постигаем? Одну суету сует и прочую суету постигаем. К главному, через сердце приходим. Ты не серчай на меня, на старика за слова мои. Мягче сердцем быть надо всем нам. Слушаю вот тебя — жёсткое оно у тебя, словно каменное. Не хорошо так. Прости уж за слова мои такие.

— Потом мягче станем. Сейчас время не то, — ответила Валентина, — А простить, как у вас говорят — Бог простит. Так говорят?

— Так, так. Всепрощающий наш Господь, прощает в той мере нам, как и мы прощаем другим.

— Чайку подлей, хозяин, — Бекас присоединился к столу.

— Это можно, — Егорыч взялся за чайник.