Виктор Глумов - Дети сектора
Шейх встретился взглядом с товарищем, вздохнул и спросил:
– А ты хотел бы внезапно стать дряхлым стариком и осознать это? Чтобы боевые товарищи, слишком порядочные, тащили тебя волоком, а ты с ужасом таращился на свои морщинистые руки. Ну, Якушев? Я предпочел бы умереть раньше, чем понять, что со мной.
Якушев убрал руку со ствола, отвернулся и зашагал вперед. Шейх вновь прицелился, надеясь, что Макс потерял зрение и не видит, что его собираются убивать. Рука дрогнула. Мансуров опустил пистолет и отвернулся, но стиснул зубы, подпустил Макса ближе, убедился, что он дряхлый старец, которому жить осталось от месяца до года, и трижды выстрелил.
Старик дернулся, захрипел, рухнул на подкосившиеся колени и уткнулся носом в асфальт. Шейх подошел к нему, выстрелил в голову и зашагал прочь.
Что есть жестокость и милосердие? Безумно трудно поступить правильно, когда милосердие принимает уродливые черты, а жестокость прикрывается чувством вины. Трусость в доспехах благородства вопит, что ты последняя тварь, на самом же деле ее пугает ответственность. Ты совершил добрый поступок – оборвал чужие страдания. Иди вперед с чистой совестью!
Хромая, Шейх догнал Якушева, тот уронил:
– Спасибо, я бы не смог. Он мне был как младший брат. Алан, если вдруг со мной что… ты ведь сможешь добить?
Мансуров кивнул:
– Да, но радости мне это не доставит.
Дальше шли на цыпочках. Шейх молчал, не вступал в разговоры и даже не слушал, как Якушев объясняет Ване, куда делся Макс. Их жизни зависят от него, он должен почувствовать опасность заранее.
Дорога уперлась в черные ворота, крепившиеся к бетонной стене Барьера. С обеих сторон от ворот были КПП, больше напоминающие ДОТы: застекленная бойница окна, распахнутая бронированная дверь, в ДОТе – темнота. Шейх щелкнул зажигалкой: на столе – журналы, приборы (непонятно, как они работают при импульсе), ручка, надкушенный бутерброд с сыром, кусок пирога и огромная чашка остывшего кофе. В животе заурчало, и Шейх понял, что если сейчас не съест чего-нибудь, то сдохнет, потому что кончатся силы.
Как голодающий, Шейх схватил пирог, выключил зажигалку – стало жечь пальцы – и отхлебнул холодного, безумно вкусного кофе.
Пирог был не сильно сладким – обычная яблочная шарлотка. Расправившись с ней, Шейх снова щелкнул зажигалкой – свет выхватил из темноты фотографию девушки – русоволосой, совсем молоденькой. Дочь постового или жена? Неважно.
Выходя, полковник что-то зацепил ногой, нагнулся и поднял штурмовую винтовку. Прекрасно! Автомат-то Макс потерял.
Выйдя, он отдал ПМ Ване:
– На, я винтовкой разжился.
– Спасибо!
Все уставились на Барьер, отделяющий привычный мир от аномального. Точнее, аномальный – от свихнувшегося. Поверху забора тянулась колючая проволока, ныне обесточенная.
Без знания тайных троп проникать в Сектор смертельно опасно: чтобы отвадить следопытов, МАС и военные понаставили всевозможных ловушек. Первая полоса (метров двадцать) – ловушки безобидные, типа «кричалок», а вот если нарушитель не одумывался и продолжал ломиться в запретную зону, то его ждали мины и растяжки.
Воинские посты – самые безопасные места проникновения: камеры тут не работали из-за всплесков, мин не было, а люди продажны, ленивы и ненадежны. Проще заплатить постовым и идти спокойно по дороге, чем скакать по минному полю.
– Давай, Якушев, откроем ворота, а то мне не хочется лезть через Барьер.
Ворота запирались на огромный засов. Когда его вытащили, они отворились со ржавым скрипом, и Шейх шагнул к уснувшей, черной окраине Твери.
Не шелестели шины, не играла музыка в барах, не вопили пьяные, даже света не было. Лишь ветер завывал в проводах, да шепталась осиновая листва.
– Алан, – прошептал Якушев, – ты поосторожнее. В городе измененные. Возможно, в темноте они видят лучше нас. Давайте держаться вместе и избегать населенных пунктов. Если измененные пошли за нами в Сектор, значит, они примерно знают, где мы.
Шагая по хорошо сохранившейся дороге, Шейх прислушивался: штаб обещал прислать подмогу на аэродром. Значит, люди где-то там. В идеале, чтоб не рисковать, хорошо бы где-то окопаться и использовать сигналку.
Сумрак сгустился. По пустынным улицам частного сектора крались на цыпочках, но в воцарившемся безмолвии каждый шорох уподоблялся выстрелу. Шейх даже подумать не мог, что брошенные дома живут своей жизнью: дышат сквозняками, стонут перекрытиями, хлопают форточками.
Длинные черные пятиэтажки напоминали мертвые корабли на темном дне. Даже брошенные города Сектора не оставляли настолько гнетущего впечатления: там вступила в свои права природа, раскрошила асфальт, обвалила штукатурку и выбила окна, вырастила бурьян на детских площадках. Тверь напоминала свежий труп. Кажется, что он просто уснул и не проснулся. Он еще теплый и гибкий, но сердце уже остановилось, замерла и густеет кровь, без кислорода задыхаются клетки.
За припаркованным у обочины микроавтобусом с распахнутой дверцей мелькнула тень – что-то большое, белое. Шейх встрепенулся, прицелился туда, куда оно метнулось. Донесся слабый скулеж.
– Измененные не издают звуков, – шепнул на ухо Якушев.
Шейх присел на корточки, заглянул под колеса и увидел две мохнатые лапы.
– Похоже, там собака, – прошептал он. – Или хамелеон.
Ваня шумно сглотнул и прицелился из ПМа. Существо шумно задышало, запахло псиной. Вскоре оно покинуло убежище – огромный белый сенбернар с окровавленной задней лапой.
– Иди сюда. Бедное животное! – Ваня наклонился и поманил собаку. – Надо же, альбинос!
Пес подчинился. Ваня принялся чесать его за ухом, пес – скулить и жаловаться, жаловаться, жаловаться на жестоких хозяев.
Вдалеке раздался рокот и треск, вроде застрочил автомат. Шейх насторожился: точно, стреляют.
– Наверное, нам туда, выстрелы в стороне аэропорта.
Якушев еще раз почесал пса за ухом и кивнул:
– Да, идем, но тихонько. Обидно сдохнуть в сотне метров от цели.
Сенбернар подошел к Шейху, заглянул в глаза и принялся вилять хвостом, подметая сор.
Выстрелы стихли, зато донесся шелест, будто накатом шла машина. Первым желанием было – спрятаться, вторым, здравым, – стать посреди дороги и раскинуть руки: не проезжайте мимо, люди добрые! Но Сектор научил Шейха верить интуиции, прислушиваться к чувствам, и он схватил за руку Якушева, который собрался бежать навстречу машине.
– Тссс! Не нравится мне это. Прячемся в микроавтобус!
Ваня схватил сенбернара за ошейник и затащил в микроавтобус. Пес тотчас занял два сиденья и принялся вылизывать рану. Шейх сел на место водителя, Якушев – рядом. Едва он захлопнул дверь, как из сумерек выплыла морда КамАЗа с выключенными фарами. Взревев мотором, грузовик рванул с места и пронесся мимо, едва не зацепив убежище. Следом за КамАЗом катился тягач, за ним – фура. Вереница темных машин-призраков плыла за окном, причем было ясно: люди так не водят.
– Чтоб мне сдохнуть, – пробормотал Якушев, когда грузовики уехали. – Они уже водят! Это ведь не люди, да? Люди бы фары включили?
– Ша! – Шейх глядел за окно, где появились измененные.
Они шли строем, рука к руке, на масках лиц застыло равнодушие. Шейх вспомнил, как ездил к бабушке на лето, когда ему было лет десять. Они с соседом, Айдаркой, бегали по холмам, а навстречу текло стадо овец. Звери шли спина к спине, так тесно, что не видно было земли. Растерянные, мальчишки взялись за руки и думали, что животные их затопчут, но овцы обтекали их, как вода обтекает деревья.
Измененные – не овцы. От каждого тянется невидимая нить к кукловоду.
Все, даже собака, затаили дыхание. Поток измененных вскоре иссяк, но выходить никто не решился. Якушев нарушил молчание:
– Они ведь разумны. Не так, как мы, но все же. Сейчас они доберутся до ворот. Увидят, что они открыты, и начнется облава. Так что правильнее двигаться к аэродрому.
– Но только не пешком, – сказал Шейх, заводя мотор. – Поедем на машине, хоть какая-то, но защита.
Катились, не включая фар, пока на дороге не попались измененные – мужчина и женщина. Разинув рты, они вытаращились на «мерседес». Шейх выжал газ, говоря:
– Все. Нас засекли. Теперь на нашей стороне скорость. Только… Ах ты ж сволочь!!! Скорость.
Микроавтобус сбил мужчину и несколько метров тащил по дороге. Дальше мчал, огибая брошенные машины. Ближе к аэродрому Шейх включил дальний свет и начал сигналить, а когда навстречу выехал КамАЗ, понял: дальше хода нет. Затормозил и крикнул:
– Все на улицу! Бежим к аэродрому!
С дороги свернули в проулок между частных домов. Шейх поднял брошенную лопату, и вскоре она пригодилась: распахнулась калитка, и выскочил дед с вилами в руках. Получив острием по голове, он рухнул на задницу и попытался встать. Сенбернар вцепился ему в шею и принялся трепать, утробно урча.
– Теперь, – говорил Якушев на бегу, – все измененные знают, где мы, а наши – нет, и нам даже сигнал нечем подать!
