Виктор Косенков - Русские навсегда
– А сейчас можно? – Михалыч уставился на парадный вход через дорогу.
– Можно и сейчас. Илья Федорович вас ждет…
– Спасибо. Сейчас подойду.
Он отключился и некоторое время пристально смотрел в окно.
Никаких изменений.
Все то же людское море. Все те же постоянные водовороты.
«Может быть, действительно, паранойя?…»
Михалыч встал, с сожалением оставив на столике недопитое пиво. Хоть и не очень, но все же… На выходе из забегаловки достал наладонник.
До парнишки-газетчика было, наверное, метров триста. Далековато, но попробовать можно. Михалыч прицелился, ткнул стикером на обновление газетного листка. Наладонник пискнул, по плоскому экранчику побежала витая символика протокола передачи. Мальчишка-газетчик завертел головой, скорее из любопытства. Потом что-то нажал на своем компаке. Буквально через мгновение Михалычу в его Пальм свалилась свежая газета, а счет газетчика чуть-чуть увеличился.
Вероятность того, что мальчик подсадной, уменьшилась. Хотя и ненамного.
Михалыч наклонил голову и, впившись глазами в наладонник, двинулся к переходу. Новости, биржевые сводки, кто-то умер, политические скандалы…
Вот мимо протопал «чтец», тип с таким же миниатюрным компьютером, нарезающий круги вокруг дома. Вот парни в машине. Глаза бегают у обоих. Подозрительные типы. Вот «бизнесмен» с мобильником.
Михалыч миновал газетчика, открыл дверь… И тут его как током ударило.
С газетной статьи на него смотрело хоть и постаревшее, но знакомое, до боли знакомое лицо. В черной рамке.
«Вчера на шестьдесят шестом году жизни… Скоропостижно… Сердечный приступ… На своем рабочем месте… Заслуженный…
Илья Федорович Васнецов».
Михалыч остановился. Посмотрел направо. Туда, где к стене был прикручен здоровенный стенд с номерами кабинетов и фамилиями. Там суетились двое в синей форме. Один держал большую раздвижную лестницу, а второй, забравшись на нее, вытаскивал из узеньких металлических желобков табличку. Михалыч знал, что написано на ней. «Васнецов И.Ф. каб.603».
«Наверное, смерть так и выглядит со стороны. Раз, и кто-то вычеркивает тебя из жизни, а двое работяг уже меняют табличку на стенде живых. Не со зла. Просто у них такая работа».
Опомнившись, Михалыч еще больше ссутулился, развернулся и быстрым шагом пошел на выход. Вокруг, гулко отдаваясь в высоком холле, звучали шаги. Множество ног… Размеренные, спокойные, энергичные, решительные… И только одни, торопливые, почти бег, сзади.
Михалыч кинулся вперед, толкнув какого-то господина в шубе, ударился всем телом в дверь!
«Подземный переход, направо, метров сорок!» – подсказала память.
На какое-то мгновение он встретился взглядом с «бизнесменом», в очередной раз приложившим телефон к уху. Бизнесмен сделал несколько шагов в его сторону, одновременно из машины выскочили двое.
Михалыч сорвался с места и побежал!
Подземный переход. Толчея.
Свернуть налево. Там, чуть дальше, вход в метро. Толкаясь, сталкиваясь, протискиваясь, Михалыч помчался туда. Времени оборачиваться не было.
40.
Когда Гриша проснулся, Роман спал. Поначалу он просматривал новости, пытаясь разобраться с тем, что же все-таки происходит в мире. Перескакивая со ссылки на ссылку, углубился в дебри политического конфликта Восток – Запад, «необъявленной холодной войны», нефтяного кризиса, противостояния ресурсных групп. Политики, народ ушлый, специально удлиняли фразы, сыпали терминами, путали и жонглировали словами. Аналитики ничем особенно от них не отличались. И потому все, что удалось выяснить про общеполитическую ситуацию, укладывалось в простое русское слово «Бардак». С большой буквы.
По мнению Гриши, войны велись и ведутся только за ресурсы. Все остальное, политические идеи, защита тех или иных национальных групп, – это лишь надстройка. Экономика самим своим существованием определяет войну. Холодную, горячую или какую-то еще, не важно. Экономика подразумевает конфликт и войну. В этом разрезе особенно смешными казались идеи пацифистов, которые призывали человечество отказаться от войн, конфликтов и жить в мире. Гриша считал, что для этого надо запретить деньги и ввести исключительно меновую торговлю. Шкурки енота на рыболовные крючки. Да и то… поможет не сильно и совсем ненадолго. А возможно, и совсем не поможет. Соответственно пацифист воспринимался как некий Шариков, который, для исключения конфликтов и войн, предлагает все поделить. Дабы сделать всех «поровну нищими».
Война была естественным продолжением экономики и не утихала никогда. Даже в годы, признанные мирными, война всего лишь переходила в другую стадию. Из видимой превращаясь в невидимую. Одно общество пожирало другое, только не с помощью танков, авианосцев и ракет, а через идеологию, гуманитарные технологии, общечеловеческие ценности и прочие демократии. Война идей была не менее кровопролитна и являлась лишь прелюдией для войны настоящей, реальной.
Гриша думал о том, что общество, по сути, – это такое огромное, сложное и совершенно нечеловеческое животное. Или даже насекомое.
Сначала в страну-жертву заносится вирус, поражающий наименее стойких особей. Эти особи становятся другими. Например, социалистами при монархии или демократами при диктатуре. Общество-жертва старается удалить из своего тела пораженный участок. И тут же общество-захватчик обрушивает на жертву всю свою мощь. Военную мощь. Под предлогом защиты пораженных особей. Защиты демократии, например.
«Нет, не насекомое, – думал Гриша, снова засыпая. – Амеба какая-то… Вирусы, ложноножки… Сволочи…»
Голова опустилась на грудь. Гриша заснул.
Во сне на него нападали огромные бактерии, охватывали щупальцами, пытаясь растворить в себе, прижимали к склизкой поверхности, под которой что-то копошилось. Но Гриша отбивался. Кричал на них. Бактерии вздрагивали и уползали обратно в темноту, из которой и вышли. А там, во мраке, зрело что-то, огромное, страшное, может быть, самая страшная амеба, бактерия или какая-нибудь другая гидра. Вот уже показались ее лапы и когти… Гриша напрягся не то для смертельного боя, не то для самого громкого крика. Но из темноты позвали:
– Гришка… Гриш…
Щупальце вытянулось и осторожно дотронулось до плеча.
Гриша вскинулся испуганно. Проснулся. Все та же комната. Все та же лента новостей на мониторе. Он сочувствовал, что по подбородку сползает ниточка слюны, и недовольно утерся. Не хватало еще слюнями тут все залить…
– Гришка… – слабо позвал Роман. – Попить бы… Гриша выставил руку вперед. Щас, мол, все будет. И ускакал на кухню.
Остановился, удивленный, на пороге.
Будто в баню попал.
Кухня была укутана плотными клубами пара, который по каким-то неведомым причинам не проникал в коридор, оставаясь в строгих границах. Где-то в самом центре этого кубического облака, яростно булькая и громыхая крышкой, выкипала кастрюля.
Гриша, пригибаясь, как под обстрелом, добрался до плиты, щелкнул выключателем. Испуганно шарахнулся от чего-то склизкого с красноватыми комочками, расползшегося по столу. Пельмени. Потом нашел стакан, налил в него кипяченой воды и выскочил в коридор.
Как из парилки выбежал.
Вернувшись в комнату, Гриша обнаружил, что Роман уже дотянулся до ноутбука, развернул его и что-то кликает там беспроводной мышью.
– О, Гришаня, – голос Романа был слаб. – А чего-то я не могу на Ленту зайти? У тебя с каких пор кэш стоит на восьмидесятом порту?
Гриша закатил глаза. Отобрал у парня мышку и сунул ему в руки стакан.
– Спасибо… – Роман напился и откинулся на подушку. – Болит все. Я не помню, где мы?
Гриша удивленно посмотрел на него и постучал по безымянному пальцу левой руки.
– Чего?
У Гриши опустились плечи. Он немного подумал, а затем выдал целую пантомиму. Взял кого-то под руку, прошелся с ним по комнате. Потом нестройно промычал нечто, в чем с трудом угадывался марш Мендельсона. Что-то надел на палец и обнял кого-то несуществующего.
– Ну… – неуверенно произнес Рома. – И чего?
Затем Гриша постучал по запястью и покрутил указательным пальцем по кругу.
– Время, что ли?
В ответ последовал кивок и еще одна порция пантомимы. Гриша швырял что-то на пол, тряс кого-то за грудки, делал страшные глаза и указывал на дверь.
Потом пожал плечами и вышел.
Вернувшись, он вопросительно посмотрел на Рому.
– У тебя когда челюсть заживет? Меня твои театральные способности достали уже. У тебя, чего ни спроси, ребус получается… Так толком и не ответил…
Гриша снова закатил глаза и выставил перед собой средний палец.
– Сразу бы так и сказал, – вздохнул Роман. – Болит… А остальные где? Серега, Михалыч?…
Гриша показал большим пальцем куда-то назад. Туда, откуда доносился плеск и возня.
– В ванной? – Рома удивился. – Оба?
Гриша кивнул.
– Оба?!
Гриша закивал еще яростней.
