Вячеслав Воронов - Запах гари
— Что тебе сказали в полиции? — спросила Вика, гремя на кухне кастрюлями, время от времени помешивая варившуюся кашу. Она была на десять лет моложе Котиля, короткая модная стрижка, ироничная нервная улыбка, уже прочно въевшееся в поведение, в жесты недовольство жизнью. Домашний халат подчеркивал её стройную фигуру.
— Чтоб не дергался, сказали.
— Ну, вот видишь, и я о том же. Будешь правды добиваться — только голову расшибешь. Почему бы не жить, как все люди, хотя бы после того, что произошло! Нормально жить, завести ребенка…
Она утерла слезу, схватила полотенце и стала с остервенением тереть руки, словно они были в мазуте и обычному мытью не поддавались.
— Послушай, Вика, ты же знаешь…
— Знаю, знаю, никто ни в чем не виноват. Просто бог не дает, и все тут…
Она швырнула полотенце на тумбочку, с вымученной улыбкой подошла к Котилю, сидевшему на табурете за обеденным столом, взъерошила ему волосы и прижала голову к груди. Забудь, все забудь, говорил весь её вид, нежные руки, мягкая грудь. Ничего не было, ни избиений, ни экологических катастроф, ни отравления людей. Мир катится в одному Богу известном направлении, катится со скрежетом, скрипом, треском, неуклюже, но мощно, с огромной, накопленной столетиями инерцией. И не стоит пытаться остановить его, иначе он раздавит тебя, как букашку, и никто этого не заметит. Живи как все, тихо и спокойно, подстраиваясь под это неуклюжее, но грандиозное движение, не высовывайся, пригибайся. Полезно даже вообще забыть, что ты человек, существо, наделённое разумом, чувствами. Стань животным, чтобы выжить, просто маленьким зверьком, который не протестует, виляет, лавирует среди жизненных бурунов и скал. Постарайся быть там, где не штормит, где равнодушно, тупо выполняя приказ, не придавят к земле сапогом.
Через пару недель, вечером, когда на дворе моросил мелкий дождик, и листва на деревьях едва заметно трепетала, принимая живительную влагу, Вика, вопросительно и с едва сдерживаемым восторгом глядя ему в глаза, сказала, что беременна. Он целовал ее в лоб, говорил, чтоб берегла себя, не поднимала ничего тяжелого. На душе у него царила неразбериха, тоска опустилась на сердце и давила, не впуская ни йоты радости. Такой долгожданный ребенок, а теперь он может стать помехой в жизни, перспективы которой покрылись туманом.
— Ты плохо выглядишь, — не в первый раз говорила она, — у тебя какой-то серый цвет лица, что с тобой? Ты еще не выздоровел?
Он шел в ванную, закрывал за собой двери, глядел в зеркало и убеждался, что лицо его и правда посерело. И не только лицо, но и кожа рук, ног приобрела какой-то угрожающе — сероватый оттенок, а рыжие волосы побледнели, словно подёрнулись некоей коростой, болячкой, неизвестной науке. Всё это не проходило, а, казалось, наоборот усугублялось.
На следующий день он брел из магазина, сжимая в руке пакет с хлебом и кефиром. Возле почты, где надо было поворачивать к своему дому, он снова почувствовал удушье, еще более сильное, чем раньше. Неподалеку на обочине стоял «Ниссан»; двигатель тихо работал, из выхлопной трубы вился едва заметный дымок. Сам не зная, что делает, повинуясь довлеющему внутреннему чувству, он подошел к машине со стороны багажника и стал делать глубокие вдохи. Ему стало легче. Не замечая ничего и никого вокруг, как алкоголик, почуявший запах спирта, он присел над выхлопной трубой и вдохнул. Удушье, охватившее было его, стало проходить. Мало того, чем больше он дышал угарным газом, который казался ему едва ли не сладким, каким-то новым, раньше неведомым наслаждением, тем сильнее чувствовал забытый со времен юности прилив энергии. Мышцы его наливались силой, зрение, подпорченное бдением за компьютером, обострялось, позвоночник превращался в стальную рессору, которая готова была к любым нагрузкам. В локтевом суставе левой руки, которая была поломана и некоторое время обездвижена, прошла назойливая боль.
И лишь на краю сознания возникала озабоченность: что с ним происходит? Что с ним сделали, если он был безнадежен, но выжил, а теперь вместо чистого воздуха предпочитает яд выхлопных газов?
Он едва услышал, не придав этому значения, как мягко хлопнула дверца автомобиля. Краем глаза в полуметре от себя увидел он синие дорогие кроссовки немаленького размера.
— Ты что это вытворяешь? — услышал он раздраженный и презрительный бас. Вслед за этим харкнули, и большой плевок ляпнул на асфальт совсем рядом с ним. — Ну-ка пошел вон отсюда!
— Извините, я ничего такого не… — пробормотал Котиль, собираясь уходить, и делая последний, такой сладкий вдох.
Кроссовок вдруг оторвался от асфальта, и рифленая, забитая грязью подошва обрушилась ему на лицо. Он упал, на мгновение ослепнув от гнева и выронив пакет с продуктами.
— Токсикоман чертов! Чтоб я не видел тебя возле своей машины! Горбатишься на неё на буровой, а тут всякая падаль…
Котиль медленно поднялся, утирая выступившую из носа кровь. При слове «буровая» гнев заполнил его без остатка, в голове что-то взорвалось, размолотив в пыль остатки здравого смысла. Он шагнул к машине и с диким ревом всадил ногу в заднюю дверцу, на которой осталась изрядная вмятина.
— Ах ты ж… — захлебнулся гневом владелец «Ниссана» и решительно, с пылавшим лицом, сверкая зрачками, шагнул к Котилю. Приблизившись, он замахнулся судорожно сжатым кулаком. Котиль видел всё словно в замедленной съемке.
Удивляясь, как легко это у него получается, он быстро перехватил руку соперника и двинул его коленом в живот, после чего ударил кулаком в лицо. Не ожидая от токсикомана такой прыти, владелец иномарки согнулся и попятился, бессильно и жалобно крякнув. Через долю секунды Котиль снова был возле него, опять ударил, не контролируя себя, словно подчинялся посторонней воле. Нефтяник неуклюже свалился на асфальт, инстинктивно прикрываясь руками.
Только сейчас Котиль огляделся. Пожилая женщина что-то причитала себе под нос, стремясь побыстрее уйти. Двое худых, как спички, подростков глядели с интересом и даже с нескрываемым восторгом — такое представление, как избиение человека, увидишь в жизни не часто; то ли дело на экране — сколько угодно. Котиль почувствовал, что к нему возвращается нормальное восприятие вещей, естественное течение времени. У него снова появилась одышка, на этот раз легкая, словно легкое похмелье, последствие вчерашней неумеренности. И его снова потянуло к выхлопной трубе заведенного автомобиля.
Он присел, не обращая ни на кого внимания, и принялся дышать угарным газом. Как и в первый раз, ему тотчас стало легче, в голове прояснилось, в теле забурлила энергия. «Что за черт?» — подумал он, подобрал пакет с продуктами и пошел, понимая, что пора отсюда убираться.
6
— Господи, что с тобой? Куда ты опять влез? — причитала Вика, с беспокойством рассматривая его. — Что у тебя на лице? Ты все больше сереешь, что с тобой? А руки… Тебе надо немедленно к врачу!
Несмотря на тревогу, она выглядела миловидной, похорошела за последнее время, черты лица округлились, в глазах появился таинственный блеск. Котиль, молча разувшись, пошёл в ванную, где уставился в зеркало. На него смотрел незнакомец. Рыжеволосый парень с задорными глазами и упрямыми складками губ куда-то исчез. Вместо него в зеркале отражался какой-то монстр с серым, мышиного оттенка лицом, погрубевшей кожей и темными мешками под глазами. Носогубный треугольник был вымазан какой-то буровато-серой жидкостью, и он не сразу понял, что это такое. Когда до него дошло, он испугался не на шутку.
«Кровь! — пронеслось у него в голове. — Это кровь! Почему она такого цвета? Что со мной?
— Что ты молчишь?! — закричала Вика, воплощенным укором застыв у полураскрытой двери. — Ты думаешь только о себе! У нас скоро ребенок будет; до чего ты довел себя! Немедленно иди к врачу!
На следующий день он отправился в поликлинику. После короткого осмотра озабоченный молодой доктор, нервно теребивший трубку стетоскопа, состроил задумчивую мину и направил его на обследование. Котиль видел, что толком никто ничего сказать ему не может.
Его положили в больницу. У него брали анализы, какие только можно, делали кардиограмму и рентген. После одного доктора пришел второй, после чего явился целый консилиум. На Котиля смотрели, как на инопланетного монстра, который только что сошел с летающей тарелки, переговаривались с серьезными лицами, что-то решали, сосредоточенно кивая. Он молчал, нутром чувствуя, что спрашивать бессмысленно, лежал и глядел в потолок. В спёртом воздухе палаты, где разместили еще двоих пожилых сердечников, он чувствовал себя лучше, чем на улице. Когда сестра открыла форточку, чтобы проветрить, он с ужасом посмотрел на неё, словно она впустила некоего невидимого, но злобного джинна, угрожавшего его жизни.
— Закройте, пожалуйста, — почти негодующе выдавил он из себя и закашлялся.
