Александр Афанасьев - Время нашей беды
А ты сейчас передо мной пальцы кидаешь, власть показываешь. Но отпустишь. Потому что и сам ты не знаешь, что делать. И начальники твои не знают. Просто «обозначаете позицию».
И вот когда ты меня отпустишь – это и станет самой большой ошибкой в твоей жизни, индюк набитый.
Так ничего и не найдя в моем паспорте, мент выписал какой‑то квиточек.
– На таможне отдадите. Следующий…
Ну. Я же говорил – отпустят.
Микроавтобус был тот же самый – «Фиат Дукато», только проезд стал дороже в полтора раза. Водитель собрал с нас эти квитки и сказал, что на таможне все схвачено. Заодно и выругал эту таможню последними словами. Сел за руль, завел двигатель.
Поворот. Выезд на трассу. Темно… ртутный свет энергосберегающих фонарей щедро льется на ровную, без изъянов дорогу, подсвечивает плакаты. На горизонте заревом горят Набережные Челны – город, возникший на пустом месте, по воле советского руководства, затеявшего здесь строительство гигантского автомобильного завода, крупнейшего в СССР и одного из крупнейших в мире. Он существовал и до сих пор, несмотря на кризис, работал, выпуская самую разную технику, в том числе бронетранспортеры и даже колесные БМП. Еще дальше – Елабуга, тоже город, но несостоявшийся. Здесь должен был быть построен второй АвтоВаз, огромный автозавод, по размерам еще больше ВАЗа, который должен был выпускать до восьмисот тысяч автомобилей в год, и тем самым планировалось полностью решить проблему дефицита автомобилей в СССР в двенадцатой пятилетке. Известно даже было, какую модель автомобиля тут будут выпускать – «Фиат Панда», в том числе и полноприводную – самое то для села и мелких городов. Увы… Горбач, гнида пятнистая, постарался, страну запорол. Но все равно Елабуга в последнее время работала, там пусть и не было такого размаха, но делали «Фиаты», «Форды», тракторы «Беларусь» по лицензии собирали, еще что‑то. А дальше – Нефтекамск с его гигантской нефтепереработкой.
Что же вы делаете, гниды…
Большим упрощением ситуации является предположение, что во всем виноваты только татарские элиты, возжелавшие стать президентами, министрами, тусоваться в ООН, в ОБСЕ, быть послами в Вашингтоне, Лондоне, Париже (и естественно, вся эта роскошь за счет налогов, что взимают с народа). Не все так просто. Не знаю, как и почему так происходит, но народы, что украинский, что татарский, что какой еще, находясь в составе единого государства, начинают чувствовать себя какими‑то уязвленными. Вдруг понятие «старший брат» становится унизительным. И начинает хотеться создать что‑то маленькое, но свое, где уже мы будем старшими братьями. И начинается… флаг… собственная история… таможня… День независимости. Появляется какое‑то коллективное воодушевление, что, мол, вот отделимся и станем жить лучше. И упаси бог попытаться обломать этот общенародный кайф… а по‑другому его и просто не назовешь. Именно общенародный кайф, приход, как у наркомана. И если ты вдруг появишься и напомнишь, что со всех сторон – Россия, и что такая мощная промышленность, какая есть в Татарстане, нужна только по‑настоящему огромной стране, и что пол‑республики русских и с ними как‑то потом придется уживаться, и что на содержание многочисленных органов власти надо будет отстегивать немалые деньги… упаси бог в момент общенародного воодушевления встать и сказать все это. Тебя и заклюют, и заплюют, и забьют. Это все мы уже проходили… право же, не стоит забывать. Девяностый и девяносто первый год, громадная страна – и полумиллионные митинги в Москве. Полумиллионные! И это по самой скромной оценке. Целые площади, забитые людьми, – и попробуй только слово против скажи. И это ведь в Москве – не в Киеве, не в Алма‑Ате, не в Ташкенте, не в Минске – в Москве! Самые крупные и многочисленные митинги были в Москве. Нигде, кроме Прибалтики, общественно значимые силы не боролись за выход из СССР, во всех других республиках это были маргиналы. И именно в Москве прорывалось наружу то самое истерическое воодушевление, та самая инфантильная надежда на лучшее, на то, что через год‑два будет лучше, что Запад поможет. И немногочисленные голоса тех, кто призывал остановиться и подумать, тонули в этом гвалте. Их называли красно‑коричневыми, врагами перестройки, врагами демократии, агрессивно‑послушным большинством. И травили, не давали слова сказать – до тех пор, пока не развалили страну.
Думаете, здесь по‑другому будет?
Да как же…
«Таможня» на границе представляла собой почти что бутафорию. Заняли пост ГИБДД, который за несколько лет до этого освободили, чтобы «взятки не брали». Одна очередь была общей, по второй наш водитель прошел в «зеленый коридор» вместе с фурами, лихо притормозил у строительной бытовки, над которой развевался красно‑зеленый татарский флаг. Водила нырнул в будку, появился минуты через три. Рванули – шлагбаум открылся сразу…
Вот и вся таможня.
Это на самом деле кусок. И кусок конкретный. Тот, кто поставил этот шлагбаум и эту будку, – встроился в цепочку. Деньги идут по цепочке, понимаете? От конечного покупателя – и выше, выше. На каждом этапе кто‑то откусывает кусочек. Производитель, конечно, заинтересован в том, чтобы этих кусочков было как можно меньше, потому что каждый кусочек – это им недополученные деньги. Потому рыночная экономика и эффективна – есть конкретный, деньгами заинтересованный в ее эффективности субъект.
И весь нормальный мир как раз сокращает цепочки, уменьшает число посредников. Помните, кстати, в перестройку и после – сколько всяких посредников вдруг появилось – как прыщи на пятой точке вскочили… простите.
А вот у нас по‑другому. Это в Европе снимают таможни и создают единые шенгенские зоны – а у нас их ставят. И вот эти вот самостийники включились в цепочку, претендуют на свой кусочек, и не объедешь их иначе как по полю. Наверное, объезд по полям есть уже. А потом – как с Украиной – поставят стену, и объезда не будет. И будут претендовать уже не на кусочек, а на кусок, потому что не обойти их и не объехать. И этот кусок пойдет наверх, уменьшаясь в размерах, откусит от него каждый, от лейтенантика – начальника таможенного поста и до генерала с большими погонами. И начнут таможенные лейтенантики строить трехэтажные коттеджи, как в Украине.
А все потому, что догадались трассу перекрыть и поставить шлагбаум.
А кто в результате всего этого проиграет? Да мы же и проиграем…
На въезде в Уральск тоже был большой, раньше покинутый гаишниками пост, а теперь – милиция там была. Кстати, Уральск расположен на самой границе Татарстана, до Агрыза, стратегически важной станции, таксисты гоняют, доставляя «за три счетчика» тех из пассажиров, которые в Уральске на поезд опоздали. Так что Уральск от этой самостийности все равно в стороне не останется. В свое время в Уральске на горе стоял огромный храм (его восстановили, но меньшего размера) – так вот, в погожие дни из Агрыза были видны купола этого храма и их золотой блеск…
Менты тут тормозили выборочно, нас не тормознули.
Высадился в знакомом до боли центре, сел на трамвайчик. Не знаю… в Москве тошно мне почему‑то – а здесь все свое. Во Владимире не тошно – а в Москве почему‑то тошно…
Дверь стояла закрытой, я сунул ключ, опасаясь, что не подойдет, но нет… подошел. Знакомый коридор и шкаф… справа кухня.
Я защелкнул замок обратно, прошел и сел на диван, не зажигая свет. Потом – как тогда… в тот день – прошел в соседнюю комнату, подошел к окну. Ночной город жил, тяжко дышал, не мог заснуть…
Крыши домов дрожат
под тяжестью дней,
небесный пастух
пасет облака.
Город стреляет в ночь
дробью огней,
но ночь сильней,
ее власть велика.
Тем, кто ложится
спать, ‑
Спокойного сна.
Спокойная ночь.
Тем, кто ложится
спать, ‑
Спокойного сна.
Спокойная ночь.
Я ждал это время,
и вот это время
пришло.
Те, кто молчал,
перестали молчать.
Те, кому нечего ждать,
садятся
в седло,
их не догнать, уже
не догнать…[14]
Я это время не ждал – я бы и жил так, как жил. Правильно мыслят китайцы, самое страшное их проклятье – «чтоб тебе жить в эпоху перемен». Но время пришло. И просто сидеть и смотреть на то, что происходит, я не собирался…
Горина на том месте, где он раньше работал, не было.
Я немного подождал, а потом поехал в то место, где был офис такси, и выяснил, работает ли созданная нами служба такси. Мне сказали, что работает, и дали адрес. Я купил в близлежащем «Магните» печенье и молоко и устроился на своем наблюдательном пункте.
Ленар появился через два часа, машину он сменил – теперь у него был «Рендж Ровер»… с тех пор, как в городе открыли салон «Ягуар Рендж Ровер», этих машин в городе стало ощутимо больше. Раньше были очень популярны ку‑седьмые[15].
